Общепит. Микоян и советская кухня

Как и все соратники Сталина, Микоян не может быть изъят из контекста своего времени. Он жил одной жизнью с другими членами того самого Политбюро, которые проводили массовые репрессии, поднимали страну на защиту от немецкой агрессии, плели интриги друг против друга, руководили строительством индустриальных гигантов. Это сочетание невероятных усилий и человеческой мелочности, повседневного страха и способности принимать исторические решения составляет трагическую сущность тех лет. На фоне других соратников Сталина Микоян выглядит фигурой гораздо более симпатичной. И все же нельзя забывать, что ему тоже приходилось подписывать расстрельные списки, и без постоянного участия в «грязном ремесле» тоталитарной политики он просто не сумел бы выжить.

Между тем Анастас Микоян (1895–1978) оказался политическим долгожителем. Он единственный из представителей партийной верхушки 1930-х годов, кто начал свою карьеру еще при Ленине, а закончил при Брежневе, счастливо избежав не только гибели в 1937 году, но и неприятностей, постигших многих представителей сталинского окружения в 50-е годы. Он пережил и Хрущева, сохранив свои позиции после того, как партийное руководство решило избавиться от этого непредсказуемого реформатора. В отличие от многих своих коллег, которые либо умирали в должности, либо, напротив, были низвергнуты и ошельмованы, Микоян закончил карьеру, почетно уйдя на пенсию.

Рис. 2. Хрущев и Микоян в Пицунде. 1963

В Исторической библиотеке есть книжка 1940 года, изданная в Ереване. Автор – Симак (без имени). Книга называется «Эпизоды из жизни товарища Анастаса Микояна (для юношества)». Конечно, книга должна была восхвалять Анастаса Ивановича, а подрастающие поколения – воспитываться на его примере.

«Анастаса все любили и ласкали еще с детства, но это его не баловало; он оставался скромным, умным, смышленым мальчиком… С раннего детства у Анастаса было развито чувство справедливости; всякое зло и все плохое возмущало его до крайности; он сердился. Гневался, когда попирали правду… В школе Анастас учился очень хорошо… переходил из класса в класс с наградами. Еще в самых младших классах кто-то из учителей говорил, что мальчик непременно станет видным человеком».

В общем, идеальный пример для подражания, радость учителя, отрада родителей. Такую биографию можно написать про любого исторического деятеля, которого заботливые педагоги захотят поставить в пример юношеству. Из подобных книг мы никогда не узнаем, каким был человек на самом деле, зато можем представить себе, какими автор хочет видеть своих читателей.

Вот еще один отрывок – он позволяет окунуться в лексику тех лет, эстетику эпохи.

«1937 год. Уже в 1936 году чувствовалось, что в партийные организации и органы власти Советской Армении пролезла группа троцкистских и дашнакских разбойников, которые, преследуя свои подлые интересы, вели, путем вредительства, к разорению хозяйства страны и готовили злодейскую измену родине. Нужна была сильная рука, недюжинный ум, крепкая воля, чтобы разрубить хитросплетенный клубок этой чудовищной измены и освободить от них страну. И на этот раз в помощь армянскому народу пришел товарищ Сталин. Зоркий глаз великого Сталина остановился снова на товарище Микояне».

Под конец мы узнаём, что верный ленинец был еще и превосходным семьянином.

Рис. 3. Минуты без напряжения. 1932 (публикуется впервые)

Рис. 4. Клан. 1963 (публикуется впервые)

«У него сейчас пятеро детей, все – мальчики. Он любит их трогательной и нежной любовью…» Относительно семьи все верно. У них с женой – Ашхен Лазаревной Туманян – было пятеро сыновей: старший, Степан, родился в 1922 году, Владимир – в 1924, Алексей год спустя. Младшими были Иван (родился в 1927 году) и Серго (1929). Из пятерых сыновей к началу XXI века было живо трое, все внуки и правнуки благополучно здравствовали. Столкнувшись с ними, я, быть может, впервые в своей жизни увидела, что такое «клан».

Микоян действительно был хорошим отцом. Что, впрочем, не сделало его семейную жизнь безоблачной. Вскоре после выхода книжки товарища Симака один из сыновей Микояна, Володя, 18 сентября 1942 года погибнет в воздушном бою под Сталинградом. 16 января 1943 года сбили Степана. Он остался жив.

В 1943 году двое несовершеннолетних сыновей наркома были арестованы. Лучше всего об этой истории расскажет один из ее участников, Серго Микоян:

«Арестовали сначала Ваню в начале июня 1943 года. Он исчез бесследно, мама волновалась, что утонул в реке или попал под машину, катаясь на велосипеде.

Звонили в милицию, в морги, в больницы, конечно, отцу она тоже позвонила. Потом, к полуночи, маме позвонил отец и сказал буквально: “Не волнуйся, Ваня в тюрьме” А Ване, оказывается, наш комендант дачи предложил поехать на реку глушить рыбу Поехали, конечно, на Лубянку Потом, недели через две, меня – таким же методом – позвали за забор, представили незнакомому офицеру МГБ, и он уговорил съездить в Москву, ответить на два-три вопроса и вместе с Ваней вернуться домой. Ване было пятнадцать с половиной лет, мне – 14 лет (только что исполнилось). Обвиняли за посещение квартиры Ваниного одноклассника Володи Шахурина, начитавшегося “Майн кампф” Гитлера. Поэтому помню разговоры в стиле Ницше: “Только сильные имеют право на жизнь” и т. д. Видимо, у Володи было плохо с психикой. Себя называл “рейхсфюрер”, нам дал аналогичные, “меньшие по рангу” клички. Вместе с тем к советскому режиму относился с уважением. Говорил, что когда-нибудь он сменит товарища Сталина и тогда сделает нас министрами. Честно говоря, никто его не принимал всерьез – а бывало еще пять-семь ребят. Я лично читал какую-нибудь книгу из шкафа, пока он ходил по комнате из угла в угол и изрекал глупости. Но, наверное, у него была некая способность заставить ребят слушать его, а не уйти играть в футбол, например.

Потом он убил девочку-одноклассницу Нину Уманскую (дочь только что назначенного послом в Мексику Константина Уманского). Он требовал, чтобы она не уезжала, а осталась с ним. Она отвечала, что поедет на один год до отпуска отца, а потом, когда достигнет 16 лет, попросит родителей оставить ее в Москве. Он попросил у Вани пистолет, “попугать ее”. Пистолетов у нас в годы войны было несколько, даже один автомат “Шмайссер” – трофейный. Тогда это не было проблемой: братья привозили, дядя, Артем Сергеев – “приемный сын Сталина”. В 1942 году мы ездили в освобожденный Клин, и я сам подобрал на улице пистолет.

Мы стреляли вместе с чекистами в тире на нашей даче, ездили с ними в тир “Динамо” в Мытищах и получали высокие оценки за стрельбу. А этот пистолет даже был законно зарегистрирован. Ваня не мог себе простить, что не вынул обойму с патронами.

Короче, Володя Шахурин на отказ Нины остаться с ним выстрелил в нее и тут же в себя. Ваня ждал Володю, чтобы получить обратно пистолет на другом конце Большого Каменного моста: Ваня был ближе к Кремлю, а парочка разговаривала возле лестницы с моста к “дому на набережной”, где была Сберкасса, – там и поныне Сбербанк. Услышав два выстрела, он все понял и от испуга убежал.

Этот факт положил начало следствию. Пистолеты и прочее из дома были изъяты.

Но оказалось, что Володя Шахурин вел дневник. Там упоминались наши встречи и его “решения” о наших назначениях – повторяю, ни слова против власти. Наоборот, с уважением к Сталину (наверное, проводя разумные аналогии с Гитлером), и везде речь шла о том, что “когда-нибудь, после тов. Сталина…”

Следователь Прокуратуры Лев Шейнин – популярная фигура, писал книги об опыте своем в период НЭПа – сказал: “Детская игра”. Но Меркулов (МГБ) доложил Сталину, тот сказал нечто вроде: “Надо наказать”. Тогда это понималось однозначно: тюрьма. А дальше он не пояснил, переспрашивать было не принято.

Мы просидели как “подследственные” во внутренней тюрьме в здании Лубянки (там внутри двора было еще здание тюрьмы, теперь не существует, как говорят). Допросы были редкие, в основном ругань и прочее, но без физических мер. Просидели до Нового года. Где-то 28–29 декабря меня вызвали “с вещами”, провели в главное здание, в роскошный кабинет и показали документ: мы признавали участие в “организации, ставившей целью свержение советской власти”, а нас амнистировали с административной высылкой сроком на 1 год в восточные районы страны. Я отказался подписывать, сказал, что такого не было – никакой речи о “свержении” и т. д. Кроме того, мелькнула мысль, что после такой подписи можно даже расстрелять. В качестве предлога высказал еще, что указанный возраст – 14 лет – неправильный, так как весь учебный год мне было еще 13 лет.

Генерал-майор сказал: “Не будь дураком. Вот в соседней комнате – твоя мать. Ваня уже с ней. Подпишешь – пойдешь к ним и уедешь домой. Нет – обратно в камеру”. Я прислушался, через смежную дверь, действительно услышал голос мамы. Тут же подписал. Приехали с мамой прямо с Лубянки в квартиру нашу в Кремле!

Через два дня выехали поездом, в сопровождении домработницы Даши, которую помню “с дня рождения”, в Таджикистан, где пробыли ровно год. Ваня там пошел добровольцем в авиатехническое училище, я – в школу. Ваня даже не вернулся через год, а только по окончании училища, в апреле 1945 года.

Думаю, Сталин использовал возможность, чтобы Микоян тоже был на крючке, ведь так же было с арестом жены М.И. Калинина, братьев Орджоникидзе – до его самоубийства, жены Молотова, жены своего помощника Поскребышева и т. д.».

Семейный эпос

Владимир Сергеевич Микоян, внук Анастаса Ивановича, рассказывал, что его дед «был человеком компромиссов». У него была своя философия поведения. «Если будешь настаивать на своем, – говорил он, – никогда не найдешь встречной позиции. Надо человеку дать возможность уйти в сторону. И потом отвоевать хоть что-то».

Политическое искусство Микояна было не в последнюю очередь искусством выживания. Не раз он был на грани крушения, но всегда удерживался, сохранял свои позиции.

«Отец мой был человек умный и дипломат, – говорит сын Микояна Степан Анастасович Микоян. – Он был государственный человек. Он никогда не рвался наверх. В этой обстановке нельзя было выжить иначе. Если бы Сталин прожил еще полгода, Микояна бы ликвидировали. Сталин уже публично ругал Молотова и Микояна. Сталин уже перестал приглашать его к себе на дачу. Он вообще собирался начать тогда большой террор, новую чистку. И отец ждал, что его арестуют».

Однако Сталин умер, и Микоян в очередной раз оказался на вершине – на сей раз в качестве одного из руководителей и идеологов наступившей в 1950-е годы «оттепели».

Рис. 5. «Стол, похожий на аэродромное поле». 1963 (публикуется впервые)

«На Ленинских горах в начале 50-х годов построили двухэтажные особняки, – рассказывал Владимир Сергеевич Микоян. – Здесь жили Хрущев, Булганин. У семьи Микояна тоже был такой особняк. Там жили не только он с женой, но и его сыновья – Серго, Иван и Алексей – со своими семьями. По субботам вокруг огромного стола садилось по 40 человек. Этот стол – похожий на аэродромное поле – еще жив. За столом всегда стоял гвалт – эти часы дед использовал для общения. Все друг с другом разговаривали. Были некоторые темы, на которые ему было неприятно говорить. Он не очень любил признаваться вслух, что глобально что-то не так.

Он был очень собран и внешне суров. С некоторыми людьми на работе разговаривал отрывисто, сухо, по-деловому. Но так он говорил, в основном, с некомпетентными людьми. Как-то он приехал в Казахстан смотреть какой-то объект. Идут по жуткой грязи. И вдруг к Микояну подходит кто-то из сопровождающих и говорит, смотря ему в лицо: “Анастас Иванович, а у меня два высших образования!” Микоян бросил: “А для умного человека и одного достаточно”.

А дома были внуки, которых он любил. Но никогда не сюсюкал. От него веяло авторитетом. Мы его не боялись, но было очень неприятно, когда он ругал нас. Долго он никого не отчитывал. Скажет несколько слов – и все. Но этого было достаточно. Дед был достаточно сух с сыновьями. Самое грубое слово, которое он мог сказать, было “мерзавец”».

Вообще Микоян воспитывал детей и внуков жестко, не баловал. Степан Анастасович тоже признается, что к детям отец относился довольно строго.

Рис. 6. Счастливая пара. 1939 (публикуется впервые)

«Мы боялись, что он рассердится. А внукам он все прощал. Мама была очень добрая. У них была счастливая семейная жизнь. Я такого брака больше не знаю. Они – троюродные брат и сестра. Они все время были в ожидании, что в любой момент могут арестовать. А люди такого ранга не выживали. И мужу, и жене в таких случаях грозил расстрел, детей – в лагерь.

При жизни Сталина нарком Микоян дома никогда не говорил на политические темы. Потом – много рассказывал. Он никогда не говорил плохо о Бухарине. Когда-то дружил с Уборевичем. Этот выдающийся советский полководец, которого маршал Жуков считал своим учителем, был расстрелян вместе с другими героями Гражданской войны».

Порой в рассказах Микояна звучала ирония. Его забавляло, когда Сталин требовал: «Давайте выпускать мало фильмов, восемь штук в год, но чтобы все были хорошие».

Американское посольство было первоначально напротив Кремля. По утверждению Микояна, это очень раздражало Сталина: «Что это такое – посольство так близко к Кремлю? Они же могут поставить минометы и всех обстрелять». После этого посольство перевели на Садовое кольцо.

С работы Микоян почти каждый день возвращался ночью. Уходил часов в десять утра.

Дома он расслаблялся – был веселый, шутил. Бывало, он серьезный, мрачный. В семье понимали: в такие моменты его ни о чем не надо спрашивать.

Степан Анастасович Микоян рассказывает, что с детства был приучен к скромности и сдержанности:

«Везде висели портреты членов Политбюро. Я всегда смущался, если надо было назвать себя, говорил шепотом. В школу нас на машине никогда не возили – только по понедельникам, когда мы ехали с дачи, и то высаживались за квартал до школы на Остоженке в Старополеновском переулке и шли пешком.

Я учился в тридцать второй школе. Там училась дочка Кагановича, дочка Матэ Залки, дочка Андреева, члена Политбюро, сын Мехлиса. У многих отцы были арестованы.

В 1936 году родители ездили в Америку. До сих пор помню, что они нам привезли.

Мы занимались конным спортом – нам привезли брюки для верховой езды. Еще электропоезд. Помню, что после поездки в Америку мама что-то изменила в сервировке стола. Она говорила: “Перед обедом пьют воду”. Она привезла коричневый пузатый термос. Себе – кофточки, туфли. Отцу – галстуки, рубашки. Она очень следила за его гардеробом. Много делала сама. В доме всегда было аккуратно, чисто.

Когда мы жили в Кремле, у нас была одна помощница – Даша. Она была и домработницей, и поваром. На даче у нас была няня, а на кухне – два повара, мужчины. Все они были от НКВД. В доме всегда было много гостей. Мама любила ходить в театр, особенно в Вахтанговский. У нас в школе учился сын Щукина, сын Рубена Симонова – Евгений. Мама была членом родительского комитета, была знакома со многими актерами.

Помню, мы с мамой заходили в магазины, и я просил ее что-то купить. А она говорит: “У меня нет денег ”. И это была правда. Члены Политбюро получали многое бесплатно, но самих денег – бумажек – было не так уж много».

Армянский акцент Микояна (в отличие от грузинского акцента Сталина) был очень слабый. Иногда, рассказывал Владимир Сергеевич, когда Анастас Иванович не хотел, чтобы дети его поняли, он говорил с женой по-армянски.

«Дети и внуки родного языка не знали, по-армянски дед говорил им только “Спокойной ночи!” Однако он всячески поощрял наши поездки в Армению, в его родное село Санаин.

Как-то раз я сказал ему, что собираюсь в Армению. Он просил, чтобы я разыскал там, в деревне, его дядю и передал тому деньги. Вхожу в дом – лежит дед, по-русски говорит плохо. Я сказал, кто я, он прослезился. Я вышел в сад, там были его родственники. Смотрю, он встал с кровати, оделся, выходит к нам. И я увидел у него два Георгиевских креста. И он начинает рассказывать, как получил их в Первой мировой войне. Что воевал и на японском фронте, был ранен, попал в плен. И чем больше он рассказывает, тем лучше становится его русский. Спросил: “Как там Анастас себя ведет?”… В деревне гордились им. Сейчас там музей».

Микоян любил быструю езду. Всегда сидел на переднем сиденье. Ходил мелкими, быстрыми шагами. Его раздражало медленное движение.

Это был, судя по рассказам близких, не зашоренный человек, воспринимавший жизнь с интересом. Он очень любил театр, поддерживал театр на Таганке, вызывавший у начальства раздражение – не только политическим вольнодумством, но и художественным экспериментаторством. Часто он брал с собой на спектакли внуков, а со многими актерами Таганки даже подружился. Телевизор Микоян не смотрел, считал это потерей времени. Зато много читал – очень нравился Эрнест Хемингуэй, особенно «По ком звонит колокол». Когда разразилось дело Даниэля и Синявского, осужденных за публикацию своих книг на Западе, Анастас Иванович пытался их защищать. Однако изменить ничего не мог: даже один из ведущих деятелей партии был бессилен перед логикой системы.

Серго Микоян в своих воспоминаниях об отце пишет, что Микоян заступался за людей, которых лично знал по работе, а Сталин в ответ называл его «наивным человеком» и вручал ему пухлые папки, полученные из НКВД. Микоян «читал и первое время верил». Однако «наивным человеком» Микоян все-таки не был, иначе не выжил бы и не стал бы в последующую эпоху одним из самых удачливых в мировой политике дипломатов. Скорее, он вынужден был верить, так было спокойнее. Он шел на уступки, отстаивал своих людей там, где это было возможно, и отступался от них тогда, когда не видел шансов их спасти. С другой стороны, Сталин тоже нередко шел на уступки Микояну. Если аргументы Микояна казались ему убедительными, а человек полезен или безопасен, он тоже мог пощадить. О таких случаях рассказывает Серго Микоян в своей книге «Анатомия Карибского кризиса».