Застенок

ДОМ

На свете не так много мест, которые навсегда остаются в памяти, и при каждом воспоминании волнуют и тревожат наше сердце с особой любовью и трепетом. Это такое место, где можно почувствовать себя защищенным, почувствовать себя по-настоящему счастливым человеком. Это то место, с которым связаны самые лучшие воспоминания жизни.

Закрывая глаза, я мысленно перемещаюсь в деревню, и, очутившись на своей малой родине, представляю родные для меня места. Здесь прошло лучшее время моего детства, где я, будучи совсем еще ребенком, беззаботно бегал, играл в догонялки, прятки со своими братьями и сестрами.

Я стою на возвышенности возле дома моего прапрадеда. С крыльца открывается неповторимый вид на сад, луг, лес, церковь. Перед окном гигантский дуб. Он сравним своим величием с «тургеневским» теской. Как на ладони, вдалеке отчетливо видны поля и зеленые рощи.

Наш сад усыпан яблоками, грушами, сливами, и даже в самые неурожайные годы деревья здесь добротно плодоносят. Наверное, это из-за того, что у подножия склона, на котором разросся сад, бьет родник. Местные ходят сюда за водой. И даже когда неподалеку выкопали колодец, многие не отказали себе в привычке набирать воду в старом месте.

Помнится мне, мы же, будучи детьми, спускались к источнику, чтобы утолить жажду во время беготни. Вода была такой студеной, но такой вкусной, что при первом глотке хотелось пить ее бесконечно. Подставляешь ладони и жадно тянешь эту живительную ледяную влагу до последней капли. От соприкосновения с водой немеют руки, но оторваться крайне тяжело от сладковатого морозного вкуса.

Воды родника вытекают прямиком на луг, слегка его подтопляя. Вокруг старых ракит и орешника разросся камыш, в лонах которого часто любят плескаться соседские гуси. Когда выходишь на луг, то сапоги, немного хлюпая, проседают в травяной жиже, и гуси в испуге от непонятных звуков второпях отплывают прочь от человеческой тропы.

Ветер лишь слегка обдувает мое лицо, со стороны долины слышится щебетание птиц и блеянье овец, томно мычат коровы. На душе умиротворение. В этом месте я по-настоящему счастлив. С этим местом связаны мои самые добрые и чистые детские воспоминания.

Однажды, когда мне было года три, я увязался на луг за прабабушкой поить теленка. Помню, как она каждый день выливала в ведро трехлитровую банку молока, бросала туда куски ржаного хлеба и доливала до краев эту бормотуху водой. Так кормили в деревне телят. Подносишь ведро, теленок опускает в него свою розовую морду и начинает жадно чавкать.

В это кормление на мою беду, его – бедного ужалил овод. И он от боли начал метаться, бегать кругами так, что сбил меня и прабабушку натянутой веревкой. Мы повалились на землю и лежали на сочной траве, ожидая момента, когда он, наконец, успокоится.

Мне не было страшно, тогда я не боялся. У меня и в мыслях не возникло, что он может затоптать нас. Я совсем не думал об этом, и лишь по детской наивности мне было жалко теленка, ведь в тот момент он испытал неистовую боль от злосчастного укуса.

У меня большая семья – много родственников. Прабабушка по отцу имеет шестерых детей, у них же своих по двое-трое, и те начинали обзаводиться своими семьями. Все мы приезжали в деревню, и такой бедлам был здесь каждое лето.

С братьями и сестрами я любил ходить в лес, собирать грибы и землянику, сидеть на берегу пруда, который местные жители окрестили «Панночкой». Если тебе говорили: «Пойдем на Панночку», то все понимали, что идем на пруд. Тайком забирались в сарай к дядьке Саше, находили там удочки и убегали ловить карасей.

Сегодня я вспоминаю эти моменты, как лучшие мгновения моей жизни. И от этой ностальгии мне становится безумно тепло на душе.

Позолоченные кресты церквушки, казалось, видны отовсюду. Неважно, где бы ты не находился: на лугу или в саду, церковь всегда была видна глазу.

Я отчетливо помню, как при заходе солнца колокольный звон разносился по округе, что придавало этому месту особую таинственность и неповторимость. Эту церковь еще до революции строил мой прапрадед по отцу Тихон Васильевич. Прапрабабушка когда-то была моленной в данном приходе. И в свободные минуты, которых у всех крестьян того времени было совсем уж мало, служила Богу.

Ах, дом! Сколько же всего здесь было пережито. Вспоминаю я, что еще совсем в раннем детстве, когда взрослые трудились на огороде допоздна, пошел сильный ливень. Нам пришлось остаться на ночь, хотя в этом доме уже давно никто не жил с того момента, когда мать моего деда, Настасью Тихоновну, в связи с ее преклонным возрастом перевезли в Харьков к дочери.

Той ночью была сильная гроза, раздавался гром, дождь с особым натиском ветра стучал в окна. Я лежал на кушетке и смотрел в окно. Когда молния озаряла долину, церковь становилась серо-голубого цвета, а кресты отливались ярко-белым сиянием. Было жутковато, но ветхие стены лачуги все же защищали нас от этой напасти.

В доме много фотографий, все черно-белые, достаточно старые. Я всматривался в лица этих людей с особым интересом. В комоде возле печи письма – много писем. Я еще не умел хорошо читать, поэтому осилить прочитать по слогам что-либо и разобрать написанное чернилами не представлялось тогда для меня возможным.

Это были военные письма. Мой прадед, Андрей Иванович, писал их домой, высылал фотокарточки со службы. Города Трембовля, Борислав. Позже мой дед рассказывал мне, что его отец был учителем и во время войны погиб на Курской дуге. Пропавшего без вести его нашли только в восьмидесятых годах в полях, где он был перезахоронен в братской могиле.

Рядом с нашей хатой находится еще один дом. Когда-то он принадлежал тетке моего деда – Шуре. Этот дом выглядит более ухоженным, чем наш. Правда, в нем тоже давно никто не живет. Окна наглухо забиты досками, крыльцо заметно покосилось, в палисаднике не кошена трава и крапива выше меня на голову, которую я боялся, как огня.

Двоюродная сестра деда, тетя Люда, хотела восстановить хату, но руки, увы, никак не доходили.

Она давно не живет в России, а лишь раз в год прилетает из Великобритании, когда у нее нет занятий в институте. Сейчас она преподаватель. В конце шестидесятых, выйдя замуж за британского студента, уехала с ним в Великобританию. Там окончила Оксфордский университет, и, получив научную степень, начала преподавать психологию.

Позже она с мужем перебралась в Канаду. Но там ей жить нравилось меньше. В молодой семье начались ссоры, результатом которых стал развод. И моя двоюродная бабушка вернулась в Англию, продолжив работу в университете. А Терри, теперь уже ее бывший муж, переехал в Штаты.

Мне с большим трудом приходилось выпытывать от родных каждый раз что-то новое. Дед не любил мне рассказывать о прошлом, хотя я всегда был очень любознательным ребенком. Если же он решался раскрыть какие-либо небольшие тайны нашей семьи, то это было очень редко и по большей части поверхностно. Поэтому многие вопросы, которые интересовали меня, оставались без ответа. Такое положение дел меня не устраивало, и моя слишком настойчивая детская «почемучность» доставала близких.

Я родился в девяностые годы. Они были сложной страницей в истории моей страны, моей семьи, да что греха таить: вся история России слишком тяжела, пропитана кровью и мне, «поколению девяностых», пришлось пожинать плоды этой действительности.

Мне повезло тем, что в этот период времени я был лишь ребенком, опекаемым от повседневных проблем взрослыми. Вся тяжесть жизни легла на плечи моих родителей. Мне были чужды вопросы задержек зарплат, я не думал о том, чем прокормить семью, как выйти на улицу, чтобы тебя не прибили в подворотне. Тогда я был огражден от этого гранью детского и взрослого восприятия мира.

В девяностые годы люди учились не жить, а выживать. Новая страна, новая власть, новые порядки.

Чтобы я ни в чем не нуждался, маме пришлось очень много работать. Она сделала для меня все возможное и невозможное в этом мире, за что я ей очень благодарен. Я очень ее люблю, свою мамочку. Только сейчас я понимаю, сколько боли и переживаний я причинил ей, сколько она всего испытала из-за меня, сколько трудностей ей пришлось преодолеть ради меня. Роднее чем она у меня не будет человека. Я в этом просто уверен, я это точно знаю. Она особенная, она такая одна на всем белом свете.

Сколько ее помню, она работала не покладая рук, экономила на себе, но при этом жила достойно, как полагается человеку с большой силой духа и воли.

Про нее нужно писать отдельно. Даже не одну книгу, а несколько. Только сейчас, когда я достиг достаточно зрелого возраста, она делится со мной, правда редко, такими историями из ее жизни, что кровь в жилах стынет. Я обязательно напишу про нее. Обязательно! Моя мамочка – человек, заслуживающий отдельного, особого внимания, у которого не было ничего, но который смог достичь много.

Итак, время рынка. После распада Советского Союза начались времена беззакония, создания нового порядка, правового и бытового, который не укладывался в умах большинства людей. Фабрики закрывались, заводы разваливались, люди были предоставлены сами себе. Полное отречение правительства от общества.

Мой дед, отец мамы, работал крановщиком на стройке. Даже в те годы, в девяносто четвертом году, он получал неплохие деньги, что не могло оставить равнодушными завистливых окружающих.

И в один из зимних вечеров, когда он возвращался со смены, на него напали, избили до потери сознания, забрали получку и бросили умирать на улице. Рабочие завода, коих числилось более трех тысяч человек, проходили мимо лежащего человека. Все считали – «пьяный завалился», и поднимать его никому не захотелось. Кому какое дело до пьяницы в морозный зимний вечер? Все спешили домой, в уютные квартиры, к своим семьям.

Мой дед умер от переохлаждения, не приходя в сознание. Ему никто не решился помочь. Полное равнодушие и безразличие со стороны людей.

Когда умер дед, мой дядька Леша был в армии. Бабушка пыталась наладить свою личную жизнь. Дед давно развелся с ней, жил в другой семье, поэтому о его смерти моя мама узнала только через несколько дней от сотрудников милиции. Те люди отказались предать его тело земле. Связались с мамой, сообщив, что если она тоже не согласится хоронить деда, то его погребут в безымянной могиле, как неизвестного. Этого она допустить не могла, поэтому все расходы и организацию похорон взяла на себя, девятнадцатилетняя девчонка.

И так сложилось, что никому кроме мамы мой дед оказался не нужен. Мама не ждала ни от кого помощи, работала с шестнадцати лет – торговала на рынке, пытаясь заработать на жизнь.

Вот такое время было в России. Пытаясь выжить в неразберихе нового времени, люди шли на крайние поступки, проявляя не самые лучшие человеческие качества. А кто был не в силах сопротивляться новым условиям, смирился с бедностью и безнадежным своим существованием, кто проявлял инфантильность или соблюдал дисциплину пережитка старого времени, тот верил в чудо, надеясь на лучшее будущее.

Вера дарила людям надежду, вера помогала людям приди к смирению и принять современную действительность, их положение нынешних дней. А надежда была для людей источником веры в будущее.

Наравне с возрождением православия в стране появились новые течения, незнакомые для нашего русского общества. Активно развивались баптизм, иеговизм, пятидесятничество. Взаимоотношение людей с религией в период социального хаоса стало невероятно актуальным.

Привела мою бабушку по отцу к Богу ее родная сестра, сын которой по собственной глупости угодил за решетку. Постсоветские люди, воспитанные в духе атеизма, стали изучать библию и верить в чудо целительства, заряжали воду от телевизора, веря в ее чудодейственные свойства.

Дед по отцу не одобрял увлечения бабушки, но и не был против этого. Он скорее выдерживал нейтралитет к ее занятиям.

Когда я родился, бабушка уже как два года числилась среди последователей религиозной организации Свидетелей Иеговы1. За это время она глубоко прониклась в эту веру, что не могло не отразиться на ее родных.

Если мама сопротивлялась постсоветской действительности, найдя путь выживания в работе и обеспечении семьи всем необходимым, то бабушка этого сделать не смогла – теперь ее путь заключался в служении Богу.

За каждым действием наступают последствия, и любой выбор определяет дальнейший исход событий. Вместо того чтобы наслаждаться мгновениями рядом со своим ребенком моя мама была вынуждена оставлять меня с родителями отца пока она моталась днями и ночами в Москву в душных засаленных автобусах за товаром, вечно пахнущих соляркой и мазутом, а днями торговала на рынке. Подумать только: пару лет назад за фарцовку в нашей стране сажали, а сегодня мог торговать каждый! И люди этим пользовались. Другого выхода, как купить-продать у них не было.

Я посещал детский сад не больше одного-двух раз в неделю, так как все остальное время находился на попечении у деда с бабушкой. Посещать его мне было необязательно в связи с ненадобностью из-за опеки родных.

Помню, в детском саду мне понравилась девочка, ее звали Алина. И, пожалуй, только из-за нее я с охотой ходил в детский сад.

Остальное время я был окружен любовью и теплом, как я думал на тот момент, но сейчас я понимаю, какая цена была у этой любви, и как это сказалось в будущем. Я был ребенком, который познавал мир, ребенком, воспринимающим его таким, каким видел его, а не таким, каким он был в действительности. Я был доверчив к людям.

До сей поры, я помню яркие картинки из Сторожевой башни и глянцевых журналов, на страницах которых царила бесконечная гармония, любовь и счастье. Несказанно счастливые люди, изображенные на тех журналах, находились в сочетании с природой: на их столах много еды, изобилие фруктов, много птиц и животных, даже хищные львы и тигры, подобно домашним кошкам, не представляли угрозы для ютившихся рядом с ними людей. Идиллия и полное счастье: что еще можно сказать?

Бабушка охотно показывала мне эти книжки, трактаты, рассказывая основные каноны. Она зачитывала мне заповеди, ведущие человека к духовному Абсолюту. И я верил в эту идиллию, ставшей целью для маленького мальчика, питавшего с каждым днем все больше и больше этих сказочных историй про невероятно счастливую жизнь.

Такую идиллию создавали на обломках советской эпохи в новой России. И если взрослые, как моя бабушка, пришли к этой идее всего лишь несколько лет назад, то я был рожден с этой идеей. Она была внушена мне в раннем возрасте. Что может быть лучше, чем мир без войн, убийств, насилия? Нужно помогать и любить людей! И я учился любить людей, животных, природу, учился никому не причинять боль и страдания. Меня учили прощать, учили жить по законам Божьим.

Изначально Свидетели Иеговы изучали библию, собираясь на квартирах. И в погони за свершением такого светлого будущего с каждым годом прибавлялось все больше и больше последователей этого религиозного течения. Нас стало много, даже очень много, что количество верующих с трудом умещалось в актовых залах. Я был не одинок. Вокруг меня собиралось много людей, от которых я чувствовал доброту, бескорыстность, заботу, и мое детское восприятие подсказывало мне относиться к ним также, открыто, с любовью и добротой. Ведь доброта создает нечто светлое, которое помогает жить и чувствовать счастье.

Вместе с бабушкой я раздавал литературу на улицах, мы ходили по домам с вопросом: «Вы верите в Бога?». Я прославлял имя Господа, я видел в нем надежду на спасение всех людей, живущих на свете, от бед и неудач, трагедий, веря в достижение полного счастья. Так меня учили, так учили ребенка, которому еще не исполнилось и пяти лет.

Мама поняла, что я отличаюсь от своих сверстников, к моему сожалению, достаточно поздно. Бабушка отдала предпочтение изучению библии, чем моей подготовке к школе. И вместо того чтобы изучать алфавит, я уже как три года изучал Библию.

В общем-то, какой мне был интерес к школе? Я имел совсем другие занятия, более высокие и важные, как мне казалось на тот момент.

И я не понимал: почему мама стала каждый день мне говорить, что люди, которые ко мне хорошо относятся, вовсе не те за кого себя выдают. Я не понимал: почему она говорит, что все это неправда, что мой Бог – это неправильный Бог, что мы – православные, я – православный, и я должен ходить в церковь, в русскую православную церковь.

Получалось, что все окружающее меня было ложью, полным блефом. Получается, что я все это время жил неправильно, не так как нужно? Это не укладывалось в моей голове. Такого просто не могло быть. Как можно отказаться от веры, от Бога, от заповедей? Это было невозможно принять, но меня заставляли. В семье начались скандалы. Мне пытались объяснить, что вера бабушки вовсе не вера, что я должен воспринимать жизнь по-другому.

Я не хотел ничего слышать!

Одним из вечеров во время очередного переубеждения мама не выдержала и выбросила в мусорное ведро все журналы, которые она нашла дома. У меня случилась самая настоящая истерика. В помойку выкинули все то, что так было мне дорого: картинки со счастливыми людьми в гармонии с природой. И реакция пятилетнего ребенка была молниеносной.

Это ужасно, когда твое представление о жизни кардинально меняют, тем более в таком возрасте. Не обошлось без вмешательства психолога.

Позже мама призналась мне, что психолог заявил ей, что мое психическое развитие будет происходить с нарушениями, что я буду отставать по умственному признаку.

Я стал новым «Я». Меня с большим трудом вытащили из организации Свидетелей Иеговы. Я поверил в нового истинного Бога и стал придерживаться православных канонов. В моей детской библиотеке появились сказки, игрушки, которые мне ранее были безразличны. Теперь они стали занимать мою жизнь. Я начал рисовать, чего раньше никогда не делал. И отец записал меня в художественную школу. Водил три раза в неделю.

Казалось бы, что я стал обычным ребенком и весь этот кошмар закончился. Но сейчас же я осознаю, что именно тогда я перестал доверять людям. Я стал бояться их, бояться общения с ними, бояться раскрыть свои чувства и переживания. Я стал относиться абсолютно ко всем с настороженностью, но при этом я сохранил в себе чувство доброты к окружающим, любви и сострадания.

Я УХОЖУ

Моя двоюродная бабушка Люда любила приезжать в Россию. Она в течение нескольких недель, в период летнего сезона жила в Санкт-Петербурге в своих апартаментах на Лоцманской улице. Затем переезжала в наш город, на квартиру моего деда, где проводила достаточно большое количество времени. Я запомнил ее худой, ухоженной женщиной невысокого роста с прической под каре, носящую очки с тонкой оправой.

Она любила располагаться на балконе с чашкой кофе и, закурив сигарету, любоваться прекрасным видом центральной площади.

Как сейчас помню: «Мой дорогой друг!» – именно так она обращалась ко мне.

В этом году она привезла мне из Англии в качестве подарка боксерские перчатки: кожаные, красного цвета.

«Будешь, боксером, как твой дед» – Говорила она, улыбаясь.

Мы вместе с ней гуляли в детском парке, где она с большим фотоаппаратом на шее, выделяясь из общей толпы, делала снимки, которые тут же выползали из корпуса и проявлялись.

«Мой дорогой друг! Ты знаешь, как правильно переходить дорогу?» – Спрашивала она. – «Сначала смотришь налево, а потом направо. В Англии это следует делать наоборот».

Она уже давно развелась с Терри. Детей у них не было, поэтому моя тетка была предоставлена сама себе. Она могла позволить себе приезжать в Россию с мая по конец августа, пока не было расписания занятий в ее университете. После развода Терри оставил ей таунхаус в Оксфорде, который она сдавала студентам. Сама же жила в Южной Англии и работала там же.

У нее был скверный характер. И если ее что-то не устраивало, то она всегда говорила об этом открыто. В России же так не принято. Русские долго молчат и терпят, если их что-то не устраивает. Мы жили так, как жили, и ее несдержанность и привитую английскую чопорность было трудно воспринимать всем.

Наверно она отвыкла от нашего менталитета, что сказывалось на нашем родственном общении. Но она мне нравилась, несмотря на это. Я уважал ее за то, что она смогла выбиться из глухой деревни, из нищеты в люди, выучить иностранный язык, получить образование такого высокого уровня и работать преподавателем в зарубежном университете. В некоторой степени я хотел быть похожим на нее.