Где кончается ад?

– Всё хорошо, малышка моя, – гладил он дочь по спине. – Всё у нас будет хорошо.

Девочка положила голову ему на грудь и устало посмотрела перед собой.

На меня, прямо на меня. Словно я и не прятался от живых, а был таким же человеком из плоти и крови.

Снова эта улыбка. Добрая, искренняя, которая может быть, наверное, только у ребёнка.

И я улыбнулся в ответ, забыв, как изменится моё лицо из-за разрезающего его шрама.

Маленькая Виола задумчиво сдвинула брови, словно решала, заплакать или всё же не стоит, но быстро вернула улыбку на детское личико, избавив родителя от проблем.

Она разглядывала меня, перебирая пальчиками рукав отца, и не переставала улыбаться.

Маленький, беспомощный человечек, которого так хочется защитить. Я отвёл взгляд, поражаясь мыслям, которые пробудила во мне эта золотистая голова.

– Давай её сюда, – мать снова грубо схватила ребенка, дернув её за руку, и унесла в ванную.

Отец ковылял следом, хватаясь за стены, переводил дыхание, но очень спешил. Словно не сделай он этого, случится что-то плохое.

И, наступив на собственную боль, закидывая её в дальний угол, суетливо перебирал ногами по тёмному коридору.

В этой квартире беда и правда витала в воздухе.

Любое слово, движение должно быть обдуманным, взвешенным, осторожным. Тиканье часов воспринималось словно таймер бомбы, заложенной прямо в сердцевине этой семьи.

– Иди отдыхай, я всё сделаю, – промямлил он, встав за спиной у жены.

Его тон вызвал очередную волну раздражения. Лицо жены исказилось, побагровело, челюсть выехала вперед, руки напряглись и слегка побелели. Она резко поднялась на ноги и развернулась. Ее лицо надулось как шар, она толкнула его в грудь, а затем ещё и ещё, шипя проклятия.

– Что же ты делаешь! – взмолился он, смотря сквозь неё, в пожелтевшую ванну, где маленькая Виола, лишившись поддержки взрослых рук, ушла под воду. Не мамаша это, а самая настоящая тварь.

Неожиданно для самого себя я прошёл в ванную и осторожно взял её под пухлые ручки, усадил на резиновый коврик и провел ладонью по детскому личику, смахивая капли воды. Мелочь фыркала и мотала головой, как собачка. И поняв, что беда миновала, подняла голову.

Пытливый взгляд больших карих глаз разбирал меня по кусочкам. Она будто знала обо мне всё: и прошлое, и настоящее, но ни капли не боялась. Улыбалась, не испытывая никакого страха, пока мать снова не дернула её за руку, как ненужную куклу, вытаскивая из воды.

– Это ты виноват! Идиот! – рычала женщина. – Чуть ребёнка не утопил. Скотина такая! Быстрее бы ты помер.

Он так и стоял посреди коридора, подавляя в себе страх и обиду. Достав из кармана блистер с таблетками, запихнул две под язык и, вздохнув, пошёл за ними в комнату.

Я прислонился плечом к дверному косяку и наблюдал за следующим актом представления.

Мамаша почти подкидывала ребёнка, грубо растирала полотенцем, дёргала за руки и ноги, надевая одежду.

Я не удержался и оскалился, смотря на её дикие движения, на нелюбовь к собственному ребенку.

И снова поймал на себе детский взгляд. Она будто пыталась успокоить, давала понять, что мой гнев ничего не изменит. А её улыбка действительно дарила спокойствие, она обескураживала, лишала воздуха и была нереальной, ведь ребёнок не может видеть такого, как я, но видит, чётко и ясно.

– Ты делаешь ей больно! – взмолился отец и, наконец-то проявив смелость, оттолкнул мамашу, закрывая дочь собой. – Я всё сделаю сам!

– Да и пожалуйста! – бросила она, слегка поражённая тем, что ей дали отпор. – Хоть какой-то толк может будет.

Что-то бубня себе под нос, она вышла из комнаты, задержавшись у двери.

Ей вдруг стало страшно, она с волнением втянула воздух и запнулась на вдохе. Почуяла зверя гораздо страшнее себя.

Отец запел детскую песенку, приковав к себе внимание детских глаз. Осторожно натянул на неё пижаму, промокнул полотенцем кудряшки и много-много раз поцеловал, вызвав задорный смех.

– Тише, бусинка, – зашептал он. – Пора спать. Завтра я буду рядом с тобой. Как и всегда. Буду оберегать тебя. Моя девочка, всё будет хорошо.

Твою же мать!

Отец заботливо опустил дочь в детскую кроватку, накрыл тонким одеялом и вложил ей в ладошки плюшевую игрушку.

– Сладких снов, моя девочка, – прошептал он, целуя её в лоб. – Папа всегда будет рядом.

Отец оставил тусклый светильник включенным и вышел из комнаты, снова шаркая ногами.

Я же остался в комнате и не отводил взгляд от кроватки, вслушивался в тихое сопение, следил, как маленькая ручка крепко держит мягкую игрушку, и подошёл ближе. Осторожно опустившись, принялся разглядывать рыжеволосую Виолу. Она прижимала к себе медвежонка и гладила его длинную лапку. Снова молча. Я поймал себя на мысли, что не хочу уходить и оставлять её с горе матерью.

И я впервые не знал, что мне делать.

Виола словно почувствовала мои терзания, повернулась и протянула ручку вверх, тихо закряхтела, стараясь достать до моего лица. Я нагнулся ниже, и теплая маленькая ладошка соприкоснулась с моей щекой.

– Не повезло тебе, крошка, – прошептал я. – Мамаша у тебя дерьмовая.

Девочка улыбнулась, словно соглашаясь со мной, а я дернулся, наконец осознав, что она действительно касается моего лица.

Пухлая детская рука с интересом изучала меня, хватала за нос, едва ощутимо проводила по глазам, бровям, а затем по грубому шраму. Она вела пальчики вниз с таким серьезном лицом, словно силилась понять природу этого уродства, а также стараясь запомнить каждую частичку.

Маленькая ручка по-взрослому осознанно и чётко двигалась на моём лице. Что-то в той коробочке бурлило, словно не ребёнок был передо мной, а человек, проживший множество жизней, умеющий анализировать, думать и понимать происходящее.

– Спи, искра этого угрюмого дома, – прошептал я, отстраняясь от нее. – И ничего не бойся.

Она тихо заплакала, требуя меня вернуться. А я протянул ладонь, позволяя ухватиться за пальцы. Виола повернулась на бок, утягивая мою руку за собой, и сладко засопела.

Я чётко ощущал приближение чего-то плохого, оно собиралась в воздухе, давило на уши, но не давало за себя ухватиться, решив остаться неизвестным.

Освободившись из хватки маленькой девочки, я вышел из детской и прошёл сквозь приоткрытые двойные двери в гостиную.

Мать, которую даже мысленно я так не мог назвать, сидела на диване и орудовала спицами. Вязала что-то похожее на шарф из темно-синей пряжи. Отец откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Его одолевала жуткая боль, разрывала изнутри. Лекарства, которые он принимал, совершенно не помогали. А для того чтобы получить более сильные, пришлось бы лечь в больницу. Бросить дочь с чудовищем, которое когда-то он полюбил.

– Скажи мне, Миша, – проворно орудуя спицами, спросила его жена. – Для чего ты явился? Отравлять нас своим кислым лицом? Или думаешь, я стану обслуживать тебя, жалеть и слушать стенания?

Он молчал, собирая себя по кускам. Несмотря на ядовитые слова, он всё ещё любил эту женщину. И никак не мог понять, что же с ней не так, откуда столько ненависти. И главное, почему? Ведь она не всегда была такой. Она любила его с первого курса института, долго не соглашалась пойти на свидание, краснела и много молчала. А он так любил слушать её голос! Но сейчас мечтал, чтобы жена онемела.

Она ждала появления дочери, держала руку на круглом животе, ловила толчки. Бесконечно щебетала об их новой жизни, которая наступит после рождения дочери. Новая жизнь наступила, правда, совсем не такая, которую они оба ждали.

Как только вернулась из роддома, словно щелкнул выключатель, и она превратилась в холодную, злую мегеру.

С ненавистью смотрела на него каждое утро, отказывалась заботиться о дочери, порой срывалась и лупила маленького ребёнка, кормила слишком горячей едой, игнорируя её слёзы, а то и вовсе не обращала никакого внимания. Словом, была совершенно не похожа на хорошую мать.

Казалось, что и на человека с каждым днём походила все меньше.

В моменты спокойствия в глазах сквозила отрешенность, которая резко сменялась лютой злостью, словно перед ней были не родные люди, а враги всего человечества.

Он занимался дочкой, купал, кормил и качал на руках. Несколько раз в день гулял с коляской. Старался заботиться о ней за двоих.

И благодарил неведомого за то, что успел скопить немного деньжат, чтобы не работать, помогать жене вернуть свет в их жизнь.

И тут, как гром среди ясного неба, страшный диагноз, услышав который, его прошибло ледяным потом. Слова, произнесенные врачом виноватым тоном: «Не больше года», вызвали остолбенение.

Ему тогда стало так страшно, что он не мог двигаться. На негнущихся ногах вышел из кабинета и рухнул на стул. Застыл, сгорбив плечи, и смотрел перед собой, вытирая ладонью пересохшие губы. Его будто лишили сил в ногах, забрали голос. Вкололи в вены кипяток, с примесью колючего страха.

Болезнь отбирала у него всё. Но самое жуткое, что маленькая девочка останется без единственного любящего человека.

Рядом с ней будет монстр, который выглядит как её мать.

– Почему ты ушёл из больницы? – не унималась жена.

– Мне недолго осталось, – наконец подал он голос. – Лучше я проведу это время дома, вместе с вами.

– А разве мне это нужно? – взвилась она и зацепилась взглядом за спицы.

В полутьме комнаты они ярко сверкали, почти что искрились, уговаривая на них смотреть.

Женщина тяжело сглотнула и подняла глаза на мужа. В них бурлила злость. Ядовитая и мерзкая.

Миша не мог долго смотреть в её глаза, отворачивался, опускал голову. Словно посмотри он ещё немного и лишится зрения, а следом и жизни.

– Этонужно нашей дочери, – резко ответил он и напрягся, замечая, как пальцы жены сжали спицу.

Ему становилось не по себе каждый раз, когда в её руке было что-то тяжелое или острое. Ему чудилось, что она сдерживается, останавливает гнев, стучащий в висках, но чей-то голос продолжает ей нашептывать, склонять к страшному.

Он задавался вопросом, могла ли она причинить вред ему или дочке? Ответа так и не находил. Её взгляд пугал его. Карие глаза выглядели усталыми, веки тяжелыми, а тени под ними расползались по лицу серым цветом. Она изменилась, злоба испортила её и снаружи, и изнутри. Обезобразила душу. Он этого не видел, но догадывался.

– Я хочу, чтобы ты ушел, – процедила она сквозь зубы. – Пока ты целый день штаны просиживал, я по дому металась! Наготовь на вас, постирай! А тебе всё равно, сидишь, глазки прикрыл. Бедненький, болеет он у нас!

Я поймал непонимание, волнение и смущение. А затем воздух разорвало сожаление. За каждое слово, колючий взгляд, жуткие мысли. Всего секунда, как это появилось. Проскочило рядом, и испарилось, так быстро, словно эти мысли прихлопнули, как комара.

Муж не уловил и не почувствовал, отвернулся к выключенному телевизору и косился на отражение жены в нем.

Все эти мысли пробежали в её голове, разрывая сердце и разум. Она не успела за них схватиться, лишь безумно испугалась, съежилась и отмахнулась.

Вот это уже любопытно.

– Куда ты? – он встрепенулся, глядя, как жена отложила свое вязание на широкий подлокотник дивана, и, согнувшись пополам, понеслась прочь из комнаты.

Катя едва добежала до туалета, распахнула дверь и почти нырнула в унитаз, содрогаясь от спазмов.

Её полоскало бурой жижей, которая пахла настолько отвратительно, что её снова начинало рвать.

Она собрала распущенные волосы и приподняла, держа их в кулаке. А на задней стороне шеи, прямо под линией волос, я разглядел припухлость. Едва заметную, с чёрной точкой в центре. Шевеление под кожей вызывало легкий зуд, и Катя провела ладонью, будто пытаясь что-то смахнуть, и, опустив волосы, прижалась спиной к холодному кафелю.

Капли пота блестели на измученном сером лице, она уронила его в ладони, закрываясь, и разразилась бесшумными рыданиями.

Метка Зепара. Она действует медленно, но качественно. Доводит до полнейшего безумия, да так красочно, что следом душа чаще всего заступает на службу, продолжая развращать и уничтожать души живых.

Зепар не выбирает своих жертв. Нет никаких критериев, сплошное невезение. И это нравится ему больше всего. Он не гнушается ставить метку на детей, превращая их в беспощадных палачей. На бедных, богатых. Кто угодно может «подхватить» эту заразу. Всё зависит лишь от его желания или движения руки, порой неточного, размашистого. Помимо вечного желания изводить человечество, развращая их души, он проверяет на прочность своё вечное тело в каждом баре и притоне.

Алкоголь всё ещё действует на нас, слегка расслабляет, притупляет внимание, как и при жизни, за одним исключением. Чтобы забыться, требуется огромное количество выпивки.

И после таких возлияний, Зепар отправляется на поиски очередной жертвы, которая сотворит множество страшных дел перед тем, как встретится со своим создателем.

Теперь причины ее странного поведения прояснились. Странно, что я не почувствовал этого сразу. Но от этого знания не стало спокойнее. Метка демона день за днём пробирается глубже, распространяет гниль, шепчет и приказывает. И если поначалу этот голос получается игнорировать, то затем избавиться от навязчивых идей становится невозможно.

А дальше следует череда смертей. Продуманных, изящных. Меченый наслаждается ими, распаляя свой гнев, подталкивая самого себя к краю бездны.

Её нельзя снять. Можно лишь притормозить.

Я стоял посреди коридора, слыша тихое сопение маленькой Виолы, видел, как её отец поджимает губы от боли, чувствовал движение метки под кожей матери, и раздражался.

Я прекрасно знал, как оборвется жизнь золотоволосой девчушки. Ей не суждено прожить и пары месяцев после смерти единственного защитника, её отца.

Мать потеряет саму себя, отдаст на растерзание душу, перед этим совершив самый страшный грех.

В аду тоже есть правила. Как и наказания для тех, кто их нарушает. Сборка душ – цветочки, в сравнении с тем, что может ожидать. Много раз я видел, какие изощренные казни придумывал хозяин.

Но сейчас, впервые за свое существование, я решил рискнуть по-крупному. Обмануть саму смерть. Во всём должен быть смысл. И в этом случае он сейчас мирно посапывал в соседней комнате.

– Миша, Миша, – покачал я головой, встав напротив мужчины. – Обещание дал ты, а выполнять, выходит, придётся мне. Я не позволю тебе уйти сейчас. Ты ей нужен.

Он по-прежнему не видел меня и даже не чувствовал. Он просто не был на это способен. Но стоило мне приблизиться и вдохнуть в него чёрный, густой, как туман воздух, как его глаза распахнулись.

Я почти касался его носом, выдыхая свою силу. Сероватое облако окутало его лицо и медленно впитывалось, проникая под кожу.

Демоны имеют такие же силы, как и ангелы. Только используют иначе. Я могу забрать жизнь, но так же могу и дать, хоть это и противоречит моей природе. И сейчас я давал лишние годы, тормозил опухоль, заставляя ее застыть, остановить свой рост.

– Береги свою дочь. Ты даже не можешь себе представить, какое зло бродит вокруг вас. И я сейчас не о себе.

Как только последние крупицы силы проникли в него, я вышел из комнаты, оставляя спящего, чуть более здорового, чем был, человека одного.

Катя куталась в вязаный кардиган, забираясь в постель. Её бил озноб, кости ломило, ей хотелось оторвать ноги, растянуть их, размять и поставить на место. Она легла на спину и вытянулась, морщась от болей в коленях.

Побочный эффект, ничего не поделать. Метка изводит не только морально, но и физически.

– Тебя стоит слегка притушить, – выдыхал я ей в лицо, нависнув над кроватью. – Слишком уж буйная.

Я понимал, что делаю. Знал, что мне придется заплатить. Нутром чуял, что расплата окажется страшной, но не сожалел. Зачем я это делал – четко осознать не мог, но чувствовал, что должен.

В последний раз я оглянулся на дверь в детскую, поборов в себе желание зайти и посмотреть, спит ли она, но, выбив эти мысли из головы, вышел из квартиры.

В нос ударил свежий воздух, я накинул капюшон и шагнул под дождь, и тут на плечо опустилась тяжелая рука.

– Ну так что? – уточнил Велиар.

– Я всё сделал сам, – соврал я. – Устал тебя ждать.

– Отвлекся, уж извини, – ответил он и сразу же нахмурился. – Что значит, сделал сам?

– Отправил душу на вечные муки, что тут непонятного? Я там полжизни провел, пока тебя ждал. Где тебя носило?

– Увлекся, работа слишком интересная – всплеснул руками Велиар и с удивлением в голосе продолжил: – Странно, я был уверен, что она наша. Надеюсь, ты не поторопился с решением.

Я тоже надеюсь, уж поверь.

– Как насчет того, чтобы поразвлечься? – со смешком произнёс Велиар. – Или у тебя были планы?

Основной идеей было находится подальше от тебя.

– Нет у меня планов, – огрызнулся я. – Раздражает это тупое занятие, с которым справился бы кто угодно.

– Напомню, ты сам виноват, – засмеялся он. – Не стоило убивать белоснежного говнюка.

– Давно пора было это сделать. Он нарывался, – прошипел я, вспоминая, как отрубил голову ангелочку, который настойчиво изрыгал свои праведные речи, стараясь в очередной раз напомнить мне, кто я такой. – А я не сдержался.

– Я готов повторять это на ежедневной основе, но, боюсь, у хозяина иссякнут идеи по унижению высших демонов.

Я слабо улыбнулся, думая о том, что в очередной раз подставил под удар практически единственного друга, который был у меня в этой жизни.

– Так что, – спросил я, изображая на лице неподдельный интерес. – Есть предложения на остаток ночи?

– О, тебе понравится! – похлопал он меня по плечу, расплываясь в улыбке.