Рассвет в Малом Славгороде

Любые совпадения имен, наименований локаций и прочего являются не более чем совпадениями. В недоговоренности, которые имеют место быть, каждый может вложить тот смысл, который ему захочется.

Глава 1. Пьяная ночь и последовавший за ней побег

На Малый Славгород опустилась тихая зимняя темная ночь. Она накрыла его узкие улицы и покосившиеся дома как пуховым одеялом, так, чтобы все вокруг беспробудно провалилось в забвенье. Тысячи звезд убаюкивающе мигали, их мерцание сливалось в единое полотно перед смыкающимися глазами города. Трубы коптили свой дурман. Дым рассеивался над крышами вместе с радостями и печалями прошедшего дня, оставляя за собой лишь дрему. Пара мгновений – и все канет в небытие до утра.

Не спалось только одному дому. Он стоял на отшибе, надулся от жара и во все окна смотрел на блестящие сугробы и черную полоску леса вдалеке. Что в нем происходило, было неизвестно. Скорее всего, что-то случилось – иначе объяснить, почему там бодрствовали в такую сонную ночь, было нельзя.

В доме на отшибе действительно царил беспорядок. Хаос, запертый в тесноте между четырьмя стенами и готовый вырваться наружу. Там были песни, пляски, летала и билась о пол посуда, втыкаясь затем осколками в стопы поющих и пляшущих. Никто этого не замечал. Все были пьяны, хватали друг друга за руки, смеялись, падали, и так продолжалось до бесконечности.

Хозяйку дома звали Вера. В ту ночь она была зачинщицей этого буйства, но зачем она его учинила, Вера не знала. Также она не знала ни одного из своих гостей, от которых ломился дом, – ни имен, ни рода их деятельности, ни даже того, как они оказались глухой ночью, да еще и зимой, в Малом Славгороде. Этого города не было на карте, дойти сюда было невозможно, здесь никто никогда не бывал, однако гостиная Веры была набита битком. Перед ней, во всеобщем головокружении, мелькали лица, но Вера не успевала даже их различить. Все происходило слишком быстро, было слишком жарко. Она подхватывала подол, топала ногой под музыку, налетала то на одного, то на другого – кого-то целовала и обнимала, кого-то отталкивала, но заговаривать ни с кем не заговаривала, да и было не о чем. Вера лишь смахивала со лба растрепанные волосы, раскидывала в стороны руки и казалось, вот-вот душа изыдет из нее, так ее захватывало происходившее в доме на отшибе веселье.

Тем временем, пока все в доме гремело и падало, на втором этаже, в другом его крыле – то ли левом, то ли правом – спала дочь Веры Мария. Она уснула еще до прихода гостей и собиралась проснуться, когда их уже не будет. Все шло свои чередом – и суматошь Веры, и сон Марии. Такты в музыке, звучавшей в гостиной, повторялись, под них подстроился даже дым из трубы – под стать происходившему в доме.

Из порочного круга Вера вырвалась, чтобы перевести дыхание и выпить воды. Она была как мышь мокрая, ноги гудели, под левой коленкой надулась и собралась лопнуть вена. Несмотря на то, что весь воздух в комнате выдышали, голова Веры оставалась ясной. Если бы ей в этот момент предложили решить сложную задачу, она бы без сомнения ее решила, и может быть, даже правильно.

Остановившись, помимо вены Вера ощутила сосущее чувство тревоги. Это же чувство было у нее с утра, притупленное, где-то глубоко и безосновательно засевшее и не дававшее ей покоя. Как будто она плыла по реке и вдруг на горизонте перед ней замаячила гигантская воронка, но делать что-либо было уже поздно – хочешь ты или не хочешь, течение занесет тебя в самый эпицентр этой спирали. Вера где-то слышала, что, если правильно себя вести и задержать дыхание, воронка прокрутит до самого дна и выплюнет, хотя приятного будет мало.

Противная тревожность накрыла Веру так сильно, что за завтраком ей расхотелось намазывать на хлеб повидло. Может быть, гуляния, которые она устроила ночью, должны были заглушить ее беспокойство, но как только Вера выпадала из цепи рук, она снова и снова возвращалась в свое навязчивое состояние. Как будто не могла вырваться на следующий, более высокий, уровень, где ее ждали оглушительная благодать и умиротворение.

В какой момент в дом на отшибе той ночью постучали, сказать было сложно. Время как будто расплавилось, какие-то его части совсем выпали – не было ни два, ни три часа ночи, ни даже полночь.

Вера подумала, что если внутрь войдет еще хотя бы один человек, то кто-то другой вывалится из окна – так было тесно и душно. Она распахнула дверь. С улицы пахнуло свежестью морозной ночи. От нового гостя тоже пахло – чем-то тяжелым и терпким. Опиум, опять подумала Вера, но тут же решила этой ночью ни о чем больше не думать, так как мысли ее ни к чему конкретному не приводили.

На пороге стоял С. Одет по меркам Малого Славгорода он был крайне странно. На голове был намотан огромных размеров тюрбан, в качестве верхней одежды на нем был то ли кафтан, то ли тулуп – массивный, в пол, с меховым оборками по бортам. Из этих выдающихся одежд сверху торчала голова с большими черными глазами навыкате, мясистыми носом и губами, которые С. постоянно облизывал. Было удивительно, как на морозе его губы не покрываются корочкой льда. Ни бороды, ни усов у него, слава богу, не было, иначе он бы выглядел угрожающе. В ту ночь он стоял перед Верой скорее нелепый, чем вызывающий чувство опасности. Ее смущало только ощущение того, что она его где-то видела, но, к своему разочарованию, не могла вспомнить где.

Вера распахнула дверь шире, давая С. пройти в дом. Он привнес с собой клубы пара, в очередной раз облизал губы, осмотрел гулящую толпу и молча уставился на Веру. Предчувствуя долгий и серьезный разговор, она решила отвести его в кабинет. Зачем в ее доме был кабинет, Вера тоже понятия не имела. Могло показаться, что она не знала вообще ничего, но это было не так. Что-то Вера все-таки знала.

В кабинете стоял огромных размеров дубовый стол, он занимал практически все пространство. К столу аккуратно были приставлены двенадцать таких же массивных стульев. В двух, смежных, стенах зачем-то были построены два камина, один из которых всегда был растоплен. В качестве компенсации за непригодность, над тем, который никогда не топили, висела красочная картина. На ней был изображен то ли граммофон, то ли цветок, из него вылезали и разбегались в разные стороны цветные аморфные существа, не имеющие четких линий. Глаз у них не было, поэтому они хаотично рассеивались на фоне пейзажа – темно-зеленых пригорков, между которыми торчали макушки кривых домов. Иногда, когда Вера долго смотрела на картину, все на ней оживало и граммофон начинал выплевывать из себя разноцветную массу с удвоенной силой.

Нерабочий камин и картина были расположены напротив окна, точнее, трех узких окон, прорубленных под самым потолком. Сейчас в них такими же узкими полосками лили свой свет звезды и месяц.

С. уселся полубоком к окну, поближе к огню, хотя не стал снимать свой тулуп. Он положил руки на стол, скрестил пальцы и не отводил глаз от Веры. Она села подальше от него – он не был ей приятен, хотя и неприятен тоже не был. Вместо того, чтобы спросить у С., с чем он пожаловал, она также уставилась на него в ответ.

Молчание между ними продолжалась очень долго, Вера мысленно досчитала до ста и начинала терять терпение. Видя, как она закипает, С. сдался и в попытке объяснить свое присутствие стал бормотать что-то невнятное себе под нос. Точнее, Вере показалось, что С. бормотал, на самом деле он замычал. Из его глотки стали вырываться отрывистые всхлипы, как если бы перед Верой сидел самый обычный осел. Мычал С. с усилием, надрывом и интонацией. Его толстые губы не двигались, хотя было очевидно, что из его уст вырывается стройный и полный рассказ, который пояснил бы Вере всю самую суть бытия, если бы Вера понимала ослов.

От того, что беседа не клеится, она заерничала на стуле, пересела с одного места на другое, затем встала, повернулась к С. спиной и подошла к спящему камину. Вера вцепилась глазами в картину, как будто ища в ней ответы на интересующие ее вопросы. Больше всего в тот момент ее интересовало, как С., сидя в таком количестве одежек, тюрбанов и полушубков практически у самого огня еще не зажарился. Любой другой бы сварился в аду, а он сидел и мычал, как ни в чем ни бывало. Разноцветные обитатели картины молчали. Сегодня они замерли в статике, предоставив Вере возможность самой разбираться в странностях ее гостя.

Пока Вера стояла, затылком слушая С., ее вдруг осенило. Она внезапно вспомнила, где и когда его видела. Это было прошлой зимой в Малом Славгороде. Они встретились на дороге, на выходе из города. С. тащил за собой вязанку хвороста. Одет тогда он был совсем по-другому, в грязную фуфайку и шапку-ушанку.

Появление незнакомца в Малом Славгороде могло показаться удивительным, но тогда, на дороге, Вера испытала такое же ощущение тревоги, как сегодня за завтраком. Они с С. прошли мимо друг друга, не проронив ни слова, только встретившись взглядами. Вера почувствовала, что он пришел к ней, но не подала виду. Оборачиваться она не стала – по тому, что хруст снега под его ногами прекратился, она поняла, что он остановился и смотрит ей вслед. Стоял на дороге и таращился на нее, как будто ждал этой встречи всю жизнь, однако с очень плохими намерениями. Тогда она почувствовала холодок в позвоночнике. Посмотреть назад Вера смогла, только когда поднялась на пригорок, который мысленно считала границей Малого Славгорода на западе. Оттуда хорошо было видно искрящуюся зимнюю дорогу внизу – она вела к ее дому и дальше змейкой переливалась между заборами и уводила куда-то на восток. С. на дороге уже не было – ни хвороста, ни следов. Вера была обеспокоена этой встречей целый день, но потом быстро про нее забыла. Та зима был настолько холодной, что заморозила все, даже ее собственные чувства и кровь.

От этих воспоминаний к реальности Веру вернул страшный грохот. В гостиной упал сервант, заставленный сотнями тарелок, чайников и тончайшего стекла стаканов. Шум был такой, как будто на дом приземлилась комета. Вера повернулась на пятках к С., чтобы сказать, что она вынуждена его покинуть и ей нужно заниматься горой битой посуды, но его в комнате уже не было. О недавнем присутствии ее ночного посетителя говорил лишь отодвинутый от стола стул. Камин мирно потрескивал. Наверняка, он был свидетелем великого улетучивания С. Может даже, С. сгинул в огне или вылез в трубу, хотя для этого он казался слишком тучным.

Вера прислушалась и поняла, что исчез не только С., но и все гости. Дом на отшибе наконец-то выдохнул, воцарилась полнейшая тишина. Ни звука – ни в комнатах, ни на улице. Вера вышла из кабинета и прошла в зал, там действительно никого не было. Посуда из серванта разлетелась на миллиарды осколков. Мебель жалась вдоль стен, освобождая в центре место для танцев. Пол был липким и грязным. Вера принесла метлу и монотонно стала сметать последствия суматошной ночи в кучу. Она устала, но убрать остатки царившего в гостиной хаоса лучше было сейчас, чтобы о нем ничего не напоминало, когда она проснется.

За окном уже разжигался рассвет. Красное солнце робко выглядывало из-за горизонта, как будто давая Вере возможность прикрыть свою наготу. Будет ветер и сильный мороз, подумала она, но сил топить печи и камины уже не было. Дом был слишком огромным, он, вместе с багряным рассветом, навалился на ее узкие плечи. Она еле добрела до спальни и, обесточенная, упала на кровать.

События, последовавшие за этой ночью, развивались для Веры стремительно. Она, с одной стороны, понимала, что происходит, с другой – не успевала приводить в порядок налетевшую на нее вселенную. Как если бы земля под ногами крутилась слишком быстро, и чтобы удержаться на ней, нужно было бежать во все ноги. Дыхания не хватало, Вера путалась в подоле собственного платья. Через какое-то время перед глазами стало мельтешить так, что было уже ничего не разобрать. Нестись бесконечно так было нельзя, рано или поздно она все равно бы рухнула.

Проснувшись далеко за полдень, Вера стала раздумывать, что можно предпринять против неизбежного. В Малом Славгороде действительно ударил мороз и задул ледяной ветер. Стены дома на отшибе уже полностью впитали в себя жар ночи и с трудом удерживали оставшееся тепло. Солнце, как колесо, скатывалось с юга на запад над лесом. Высокие сосны стояли под ним филигранно ровно – Вера пыталась выстроить в такую же линию свои мысли, но у нее это получалось плохо. Мария играла на кухне, единственной комнате, где можно было находиться без верхней одежды. И будет еще холоднее.

Для того, чтобы прогреть дом в такую погоду, нужно было сжечь весь Малый Славгород. Вера мерзла, на ее беспокойство наложилось ощущение, что ей под ребра вцепился зверь. Единственным способом спастись – от холода, от С., от себя – казался побег. Хлипкая мысль, что, если переместить себя в другое место, жизнь пересоберется в другую конструкцию. Вера бросила не допитым чай, наспех собрала Марию и в тот же день они покинули Малый Славгород.

Бог дорогу стелет Вере

По ее плечу и мере.

Месяц светит, снег искрится,

Сосны вверх торчат как спицы.

В небо упирают кроны –

Звезды иглами затронут.

А за небом ничего -

Ноль того и ноль сего.

Глава 2. Два города, которые делят Веру надвое

Рассказ о пресловутых событиях, случившихся с Верой далее, нельзя начинать ни с чего другого, кроме как с описания Малого Славгорода. Это было богом забытое место, которое одновременно с этим являлось концентратом всего божественного. С одной стороны, здесь всегда происходили вещи, которые нигде, кроме как здесь произойти не могли. С другой, в Малом Славгороде никогда не происходило вообще ничего.

На карте этого города действительно не было. Он состоял из десяти-двенадцати домов, но сама Вера их никогда не считала. Ее дом и вовсе постоянно менял свои формы и мимикрировал под окружающее пространство, поэтому с точностью сказать, что в Малом Славгороде расположено энное количество домов, было невозможно. То же самое касалось и его жителей. Единственный, кого Вера знала в лицо – издалека и расплывчато – был сосед напротив, столетний старик, сидевший в тени возле дома с самого начала весны до поздней осени. На это время он как будто врастал в скамью, как его дом – в землю. То была ветхая, покосившаяся с одной стороны хижина, окна которой местами касались кустов багульника. Старик все время неподвижно смотрел куда-то за горизонт. Вера останавливалась на дороге, щурилась в попытках поймать его взгляд, но ей этого так и не удалось сделать.

Остальных жителей Малого Славгорода Вера даже не видела, либо видела мимолетом. То, что они существовали, она определяла, скорее, по внешним признакам. Зимой жизнь выдавали свет в окнах и дым, валивший из труб. Весной – порядок или беспорядок на огородах. Летом зацветали ухоженные изгороди, а осенью жители Малого Славгорода забывали в садах ножницы, которыми стригли перед зимовкой кустарники. У кого-то была собака – иногда она натужно ныла на звезды. Пару раз Вера видела, как кто-то приставлял к дому лестницу, чтобы починить крышу, мельком – чьи-то спины, но не более того.

Малому Славгороду в целом не были присущи атрибуты, которые позволили бы назвать его городом, – ни кладбища, ни главной площади, ни лавок, ни больницы или префектуры. Бывало, что Вера выходила на улицу и вокруг не оказывалось ни одного дома, кроме ее собственного. Улица уже была не улицей, а дорогой, которая вела из ниоткуда и в никуда, и ее дом стоял уже не на отшибе, потому что точки отсчета для измерения его отдаления тоже не наблюдалось.

Главной отличительной чертой Малого Славгорода была даже не зыбкость пространства, а отсутствие времени как такового. То, что принято называть ходом истории к этому месту было абсолютно не применимо, потому что время тут никуда ни шло. Малый Славгород, также как и его жители, не рождался, не умирал, не рос и не уменьшался. Он просто был. Тем не менее, Вера знала, что она живет в городе Малом Славгороде и жить ей здесь предстояло бесконечно.

Сам дом Веры в большинстве случаев был двухэтажным, но комнаты в нем постоянно меняли местоположение – появлялись новые, исчезали старые. Крыльцо, например, когда-то располагалось с запада, но теперь там был флигель, заваленный соломенными корзинами и садовой утварью. Как-то раз Вера обнаружила, что дом стал полностью прозрачным – в него было не войти и не выйти, только по искаженным линиям воздуха можно было определить присутствие некой материи на его месте. Ее обитель выпадала из системы пространственно-временных координат так же, как и сам город. Как если бы черная дыра породила внутри себя такую же область неизведанного, но меньшего размера.

Позапрошлой зимой в северной части второго этажа образовался эркер, и Вера с Марией были очень этому рады. Вниз по склону была река, за ней поля, а за ними – горы, смотреть на которые очень нравилось им обеим. В окна эркера упирались ветви груши. Весной они были облеплены пахучими соцветиями, их аромат сводил Веру с ума. Она непроизвольно тянулась на запах, так, что несколько раз чуть не вывалилась наружу. К осени груша гнулась под тяжестью своих плодов, срывать которые можно было сидя на подоконнике. Хотя Вера уставала их собирать и втайне хотела, чтобы ночью к ней в сад пробрались воры, унесли с собой весь урожай и съели его где-нибудь по ту сторону реки. Этого не происходило, поэтому плоды как гири с тихим стуком шлепались с веток в траву.

От дома Веры вниз к реке вела узкая тропинка длиною в восемьдесят пять шагов. Вдоль нее по склону росла малина, дикая капуста, ближе к воде, вдоль берега, – заросли медуницы, в честь которой и назвалась река. Во время цветения течение уносило с собой медовый шлейф, повествуя миру о неизведанных сладких далях.

Река была узкой и неглубокой, но своенравной. Перейти на другой берег по ней было невозможно. Противоположная сторона Медуницы, пожалуй, была единственной четкой границей Малого Славгорода. Наверняка, выходя из реки на том берегу, можно было удариться головой о невидимый купол. Из любопытства Вера однажды попыталась перебраться вброд, но не смогла. Сначала от ледяной воды свело лодыжки. Затем, все же сделав несколько шагов, Вера увидела, как река стала чернеть и расходиться. Испытывать судьбу не хотелось, поэтому она покорно повернула назад. С привычного ей берега Медуница вновь стала ласковой и прозрачной.

На запад от Малого Славгорода раскинулись высокие холмы. Их было так много, что дорога между ними плутала, закручивалась в кольца, исчезала за одним пригорком и внезапно выскакивала из-за другого. Можно было взобраться на возвышенность, спуститься, и вновь оказаться в начале пути. Хотя Вера не могла бы затеряться в холмах, даже если бы ей очень этого захотелось, – она хорошо знала здесь каждую петлю. Ей особенно нравилось, что все вокруг исчезало из вида, когда она спускалась вниз между пригорками, а затем открывалось вновь, когда поднималась наверх. В этом калейдоскопе в разные времена года складывались завораживающие взгляд узоры.

Через холмы пролегала дорога во второй город, где иногда поживала Вера, – Большой Славгород. Именно туда она сбежала после прихода С. пьяной ночью. Идти до него было целую вечность. В отличие от Малого Славгорода в нем были мостовые, аллеи, церковь, часы на центральной площади, дома по три этажа и даже уловимые жители.

Большой Славгород хоть и был действительно большим, Вера чувствовала себя в нем тесно. Все и всегда ей казалось слишком одинаковым – этот город застыл в тех формах, в которых, как в формочки для печенья, разлил его бог. Если в Малом Славгороде Вера могла прийти домой и не обнаружить дома, то здесь такого случиться не могло. Большой Славгород был скован в оковы. Добровольно, но он был запечатан в каменных стенах, брусчатке на дорогах, скамейках, ровными рядами расставленных в парках, и даже в сервизе в Вериной квартире, который, как она был уверена, окажись он в Малом Славгороде, во что-нибудь уже превратился. Тем не менее, Вера с удивлением обнаруживала, что проводит в Большом Славгороде очень много времени и даже замечает, как оно, время, рассеивается сквозь пальцы и утекает с ливнями в стоковые канавы. Это была крайняя точка на западе, до которой она когда-либо добиралась.

К югу от Малого Славгорода простирался лес. Он начинался практически сразу за домом дряхлого старика и издалека выглядел непроходимой мрачной стеной. Лес действительно был очень тенистым из-за того, что деревьев в нем было слишком много и они росли слишком плотно друг к другу. Сорокаметровые сосны сплетались кронами с дубами и лиственницами. Под ними, этажом ниже, раскидывались клены, под кленами – папоротники и кустарники. Все это многообразие каскадом обрушивалось откуда-то сверху на входившего в эту обитель, хотя Вера ни разу не видела никаких тропинок, и ей думалось, что вряд ли кроме нее здесь хоть кто-то когда-то бывал. Ночью над чащей каралькой зависал месяц. Полная луна завладевала лесом полностью, и он замирал в ожидании ее приказов.

Еще южнее, за чащобами, находилось мертвое болото. Деревья на подходе к нему становились реже и ниже, плавно переходили в вереск и мирт и открывали перед смотрящим широкое плато топей. Когда-то на месте болота было глубокое бессточное озеро, оно питалось редкими дождями, пролетавшими над Малым Славгородом. Ливни были обильными, летние месяцы – жаркими, поэтому жизнь на озере разрасталась быстро. Все то, что отмирало после этой агонии, медленно оседало на дне. Тлен скорой смерти хранил в себе запасы непочатой энергии – так образовывались залежи торфа, которого хватило бы, чтобы сжечь и Малый, и Большой Славгороды, и еще половину земли вместе с ними. Хотя по краям болота жизнь все-таки продолжалась – в ней больше не было буйства и хаоса, но был тихий и подчиненный спящей стихии быт.

Озеро, породившее мертвое болото, было очень глубоким. По подсчетам Веры, в самой его низине могла бы расти сорокаметровая ель, и ее макушка блекло мерцала бы под водой. Мертвым оно называлось, потому что его глубины были полны вязкой трясины, которая пожирала все вокруг, но ничего не давала взамен. Она как будто нагуливала жиры, чтобы питаться ими в такие же мрачные, как сами топи, времена.

По поверхности болото было обрамлено сосняком. Обойти его было невозможно, самой близкой точкой была выступавшая вперед часть противоположного берега. Там начинался темный лес. Он как будто зеркалил чащи, находившиеся ближе к городу, но утраивал их силу. Попасть туда можно был только напрямую по кочкарнику, в тех местах, где болото было не сильно глубоким. Кочки, покрытые шершавыми мхами, как маленькие островки торчали над водой, среди осоки и тины. Доверять им было нельзя – иногда они скрывались с пути, а некоторые просто лопались под тяжестью ступни. Тогда нога проваливалась в вязкую жижу, начинавшую стремительно поглощать добычу.

За все время брождений по мертвому болоту Вера провалилась в него всего один раз. Это был также единственный раз, когда она испытала страх, от которого впала в оцепенение. Сила, с которой ты совладать не можешь. Надо тщательнее продумывать пути. Тогда Вера со всего размаха наступила на кочку, оказавшуюся обманкой, – вздутый мох на черной поверхности. Эта фикция рассыпалась еще до того, как она успела сообразить, что происходит. Веру спасло лишь везение. Она держала в руках палку и, падая, по инерции воткнула ее в бугор перед собой – та уперлась во что-то твердое. Вера вцепилась в свой шест до крови. Одна нога ушла под воду почти до бедра, вторая соскальзывала. Ступня коснулась скользкой бязи – под ней скрывалась зловещая пучина, и исчезать в этой хляби совсем не хотелось. Больших усилий стоило отвоевать свое тело назад. После Вера долго сидела на возвышенности посредине болота, ее лихорадило. Все вокруг казалось подлым, почему-то особенно камыши. Но кто был виноват, что ей не хватило ума сначала ткнуть в кочку палкой, а затем наступать на нее? С тех пор Вера была крайне осмотрительна. Она изучила болото вдоль и поперек и знала тут каждый куст.

Несмотря на то, что темный лес и мертвое болото были наиболее сумрачными землями вблизи Малого Славгорода, самая сложная и неопознанная его часть простиралась на восток. К восходу тянулась бесконечно длинная дорога – там, где кончался город, начинались поля, ровные и душистые. С началом лета их застилало резедой. Тропинка по ним была прямой и, казалось, уводила в горизонт.

Поля постепенно мельчали, до тех пор, пока не натыкались на бездну – каменистый обрыв, покрытый туманом, из которого торчали лишь редкие пики таких же каменистых гор. Здесь был конец земли. Достоверно было известно, что за этой облачной дымкой не было уже вообще ничего, только лишь пустота. Горы висели в воздухе без опоры и где-то под ними, во мраке, медленно проплывали киты. Они были в тысячи раз больше Малого Славгорода, полей, лесов вокруг него. По пути они заглатывали миры и звезды, и, если долго всматриваться в облака под ногами, можно было увидеть их серые спины.