Три рассказа про то, как дух захватило

Ждать до завтра с поездкой в областную гистологическую лабораторию сил у меня не было ровно никаких. Раньше, как говорится, сядешь – раньше выйдешь. В том смысле, что чем раньше сдашь эту увесистую коробочку на повторный анализ – раньше ответ услышишь. И, значит, мне меньше подтверждения приговора ждать. Полных и окончательных разъяснений меня вместе с поселившимся во мне вложением-раком. Так что откладывать это всё еще на день сил у меня не было.

Сказано, вернее, подумано – сделано. Я летела через пробки (разумеется, ехать в областную гистологию надо было ровно на противоположный конец города, у меня ж не бывает рядом!) как человек, вчера получивший права, под лозунгом «слабоумие и отвага»: подрезала, ехала на «желтый» сигнал светофора, превышала скорость. Ну, успела в конце концов. Влетела в холл той самой областной без десяти четыре – они только до четырех результаты принимали от граждан. Представляю как это со стороны: двери открываются, бежит такая гражданка, глаза навыкате, волосы назад, в вытянутых руках – драгоценная коробочка. Еще до онколога не дошла, а уже безумная, подумалось мне. Что же дальше-то ждать от себя?

Сдав коробочку и опять расписавшись в ста бумагах и бумажечках, я вышла на крыльцо. Ну, что. Результат теперь только через неделю. По моим внутренним ощущениям это, практически, как подождать годок-другой, не меньше. Неделю! Неделю ходить и ждать! Да они с ума сошли?! И деньгами этого не решить. Я, собственно, на этого сильно надеялась – на возможность доплаты за срочность, я бы ею всенепременно воспользовалась. Но – никаких «срочностей» и «сверхсрочностей» тут предусмотрено не было. Всем «надо срочно», понятное дело, у всех «жизнь на кону стоит» и вот это вот все. А они как продавщица в советском магазине: вас много – я одна…

Вокруг шумела молодая роща каких-то невнятных лиственных деревьев. Самая что ни на есть окраина города. Дальше – только лес, становящийся все более густым, по мере удаления от здания. Специально, наверное, так придумали: типа, вышел пациент с печальным диагнозом, сорвался с небольшого крыльца и помчался с воем в лес, орать и причитать, бессмысленно кружа и подскакивая на кочках. Никого нет вокруг, никто тебя и твои корчи не увидит. Побегал, выдохся, прокричался и скромно поехал домой помирать как приличный человек. Народ собою не пугаешь, сопли подтер, руки трясутся. Разве что взгляд нехороший, но это уже детали. Хорошо придумано, грамотно.

Ну, это все лирика. Про вообще, не про меня конкретно. Меня-то как обычно носит на волнах фантазий и ассоциаций. Будем считать, это была преамбула. Введение. Пора, собственно, к сюжету переходить и про себя думать. Про дела свои скорбные. В интернетах вон пишут, что пятилетняя выживаемость при этом диагнозе доступна только пяти процентам больных. В случае четвертой стадии. У меня опухоль из пуза вытащили с голову ребенка или даже с самого ребенка, просто некрупного. Уж, наверное, там не первая стадия никак. Это я все к тому, что немного мне осталось той жизни.

Самое время задать себе вопрос про «все ли у меня в порядке»? Я считаю, это долг каждого нормального человека: уходя, оставить свои дела в порядке. Каждого нормального семейного человека. Каковым я себя считаю. Кстати, во всем мире так. Я когда-то читала, что приличный английский джентльмен, получив от доктора неутешительный прогноз, первым делом приводил свои дела в порядок. Все – это значит именно все: и на столе в кабинете, и долговые обязательства в верхнем ящике стола, и наследство, уж какое есть. Я-то чем хуже? Дел у меня, может, и меньше, чем у английского джентльмена, но все же, все же. От волнения мне прямо сейчас, конечно, все собрать в кучу сложно, но есть же время подумать. Хотя бы вот неделя эта, до получения контрольных результатов.

С работы, кстати, надо уходить, это точно. Сколько той жизни осталось, чтобы тратить ее на «с девяти до шести пять дней в неделю». Да и вряд ли я смогу работать, когда онкологическое лечение начнется. Пишут, что при этом все волосы выпадают. И на голове, и на лице – брови, ресницы. Куда мне на работу будет в таком виде ходить – лысой и без бровей? И слушать шушукание за спиной, ловить сочувствующие и любопытные взгляды. Нет уж, так не пойдет. Без зарплаты, конечно, сложно будет. Но, наверное, будет инвалидность и пенсия по инвалидности. А потом я помру. Уж как-нибудь похоронят на имеющиеся средства, не во дворе же закопают. Блин, как страшно про все это думать!

Про все я это думала, пока ехала обратно, из лаборатории домой. Сосредоточиться было трудно: баранку крутишь, за дорогой следишь и еще думай на такую страшную тему. Тем более, где-то на заднем плане, звучит в голове как музыка из соседского окна: нет, нет, не может быть, это все не по-настоящему, не про меня, это какая-то ошибка, погодите, я еще совсем мало пожила.

Я решила поменять маршрут: во-первых, домой мне сейчас нельзя. Домой приеду – муж спросит как дела. А я в ответ, наверное, только заорать-зарыдать пока смогу, так меня изнутри давит – диагноз, внезапно замаячивший конец жизни, весь этот ужас, который из-за угла на меня навалился. Хочется побыть одной, поговорить самой с собой, просто – прийти в себя и попробовать себя же в руки взять до встречи с близкими. Муж у меня любящий, поймет и примет даже если я буду трястись, сопли с пузырями пускать и орать белугой. Претензий, как говорится, иметь не будет. Но вот не хочется так. Какое-то количество времени нам еще предстоит прожить вместе, в смысле – мне прожить, в семье и вообще, на этой планете. Пусть мои слезы с соплями попозже будут. Да, сказать ему правду придется. Но мне бы сначала как-то к этому разговору подготовиться. И я решительно повернула на светофоре влево, в сторону центра города, где куча кафе и можно тихо посидеть в уголке, в одиночестве и без необходимости разговаривать кроме «капуччино, спасибо-пожалуйста».

Кофе-капучино я себе взяла, даже печеник какой-то в подарок дали, круглый, весь усыпанный кунжутом. Но не лезли в меня сейчас ни кофе, ни печенье. Кофе стыл передо мной на столе, печенье вкусно пахло, а я продолжала размышлять. Вообще, я была собой сейчас недовольна: мне всегда казалось, что человек я уравновешенный, хладнокровный, могу отринуть эмоции и размышлять здраво, вне зависимости от скачущих вокруг меня коней и горящих изб. А тут никак не получалось управиться с трясущимися руками и внутренней истерикой, малодушным «а-а-а, нет-нет-нет, только не это, меня-то за что!» внутри себя. Пока ехала сюда – колокола на церкви зазвонили, где-то сбоку от дороги. Была мысль все бросить и в церковь: свечки ставить, какие-нибудь правильные молебны заказывать. Типа, там, за здравие, и вообще, как положено. Ну, а вдруг? Только не смейтесь. Не дай бог вам на мое место – посмотрим будет ли вам смешно.

Так, вернемся же к делам, к приведению в порядок всех дел, как положено приличному человеку. Я практически насильно заставляла себя думать в правильном направлении. Нету у меня большого количества собственности, не придется гадать что кому завещать – дом да машина. Это все мужу завещаю. Ему еще жить, долго, и, надеюсь, за сыном присматривать. Вадик пока еще учится. Хорошо, что хоть его завещать никому не надо: автоматически на муже повиснет. Машину пусть муж продаст. Машины, вернее, его и мою. И что-то себе другое купит. Две машины теперь ему не нужны будут, одной обойдется. Пусть купит эту одну чтобы она поновее и понадежнее, чем две наши авто-старушки. Собственно, все. А, собака еще. Породистая. Далматин. Пять лет ему, Джоник. Этого завещать не буду, хотя родословная у него на меня оформлена, то есть, он вроде как моя собственность. Муж его тоже любит, будут жить спокойно дальше. У собак жизнь, конечно, короткая. Но, судя по всему, у Джоника жизнь получится подлиннее моей. Нет, про это не надо, опять не туда свернула.

За соседним столом, похоже, юноша пытался «подбить клинья» к девушке: сначала я видела это только по мимике, движениям тела, его беспокойным рукам, которые то поглаживали девушке руки, то пытались перебирать ее пальцы. Девушка, судя по всему, на что-то ему жаловалась, была разгорячена и вряд ли замечала поползновения молодого человека. Я прислушалась:

– Она с детства брата больше любила. Миша то, Миша сё, Миша отличник, а ты из троек не вылезаешь. Миша сам на бюджет в университет поступил, сам отучился и в люди вышел. А за твое обучение нам платить приходится. Да еще и репетиторы то и дело, а то вылетишь из своего института – любимая у нас беседа в каждую мою сессию. И вот так у нее всю жизнь! Я, получается, неудалая какая-то – брат всегда молодец, а я кулема. А тут теперь еще и эти документы потерянные! Я что, специально, что ли?! Но она же и слушать меня не будет, я прямо вижу ее реакцию: вздохнет, рукой махнет и скажет что-нибудь типа «аа, да чего от тебя еще ждать-то, курицы непутевой!».

Боже мой, промелькнуло у меня в голове. Какие мелочи людей беспокоят! Да если бы я сейчас могла поменять свой диагноз на потерянные документы и сравнение с братом Мишей не в свою пользу! Да с дорогой душой! И пусть не любят. Зато я буду жить! И ведь девчушке этой не обьяснишь ничего. Да, собственно, и мне до диагноза было ничего такого не обьяснить. Вот, уже начала делить на «я» и «они» …

Так, стоп, опять не туда. Что у нас там? С материальным, вроде, разобрались, что кому и как завещать. Небольшой список. Что там еще? Да ничего, пожалуй. Больше и не нажили ничего. Хотя… Вот, например, мои скелеты в шкафу, тайные тайны и секретные секреты. С ними как быть? Кому завещать? И относятся ли к нематериальному наследию скелеты в шкафу? Или это какое наследие будет? Уверена, что любой взрослый человек наживает к сорока пяти годам некоторое количество таковых скелетов. Может, кто-то и поспорит, конечно. Но я не верю. Скелетов нету только у дяденек и тетенек с плакатов и из плохих фильмов. Все остальные – будьте-нате, вполне имеют некоторое количество своих некрасивых моментов, и не только про себя самого, но и про близких своих. И жили бы эти скелеты в моих внутренних шкафах дальше, если бы не эта вот опухоль. Прямо вот вижу: стоит ряд скелетов, колеблется ветром, ждет как я ими распоряжусь. Интересно, почему мне не смешно. Образ-то смешной. Наверное, опять нервы. Интересно, утрачивается ли при раке чувство юмора?

Хотя, может, пусть и дальше себе тихо живут, скелеты эти, и помрут со мной, вместе со шкафами, где хранятся? Вот я сейчас не знаю, как правильно. И не спросишь никого о таком. Но, кажется, это не очень честно будет, если «пусть дальше живут». Как ни глупо это звучит, пусть родные и близкие меня жалеют и с грустью вспоминают настоящую, такую, какая есть, и не приукрашенную и не улучшенную версию. И друг про друга все знают, смотрят честными открытыми глазами хотя бы внутри близкого круга – на меня, на себя самих. Как говорится, чистенькими нас все полюбят, вы нас грязненькими полюбите.