Частный случай – Дело номер 4 «Вернисаж»

– Леонид Прохорович, наконец-то! – капитан сжал виски руками. – Тут ситуация – хуже не придумаешь. Половина свидетелей как с луны свалилась. Одна дама трижды меняла показания, потому что "вспомнила новый оттенок эмоций". Другой тип всё просит дать ему оценить "композицию места преступления".

      Макаров с интересом наблюдал за суетой у входа в галерею.

– Любопытно, Матвей Тарасович, – профессор поправил очки. – Возможно, это их способ справиться с шоком.

– Это у меня от их показаний шок! – проворчал капитан. – Пока они подбирают слова для "художественного осмысления трагедии", убийца ходит на свободе. Идёмте, Леонид Прохорович, покажу вам главного "творца" сегодняшнего вечера.

      Капитан Медведев, заметив молодого оперативника, жестом подозвал его к себе. Тот подошёл чётким, почти военным шагом.

– Леонид Прохорович, знакомьтесь – Всеволод Игнатьев, – Медведев одобрительно хлопнул молодого человека по плечу. – Наша новая восходящая звезда. В академии золотую медаль получил. Обожает теории, – капитан многозначительно подмигнул Макарову, – но предпочитает работу с вещдоками.

      Всеволод сдержанно кивнул, его взгляд скользнул по помятому пиджаку профессора и задержался на старом термосе в его руке.

– Всеволод, можно просто Сева, – коротко представился он, не протягивая руку. – Слышал о вашем… методе. Нестандартный подход. Насколько я понимаю, вы предпочитаете работать с психологическими портретами, а не с вещественными доказательствами? – продолжил он, скрестив руки на груди.

      Макаров бережно поставил термос на парапет у входа в галерею, прежде чем ответить.

– В моём деле портрет часто подсказывает, где искать доказательства, молодой человек, – спокойно ответил он, поправляя очки. – Иногда чашка чая и правильный вопрос дают больше, чем лабораторные исследования.

– Увлекательная точка зрения, – в голосе Севы прозвучала лёгкая снисходительность. – Лично я предпочитаю опираться на данные. ДНК, отпечатки, баллистика… Всё это даёт куда более объективную картину.

– Бесспорно, – кивнул Макаров, снова беря в руки термос. – Но улики молчат, пока не поймёшь, о чём они должны рассказать. Как и люди, между прочим.

– Надеюсь, ваши теории… и ваш чай помогут нам сегодня найти конкретные доказательства, – Сева достал планшет, бросив взгляд на термос. – Капитан говорит, вы обладаете уникальной проницательностью.

– Леонид Прохорович ещё ни разу не подводил, – вступил Медведев, похлопывая обоих по плечам. – Так что, мозги, объединяйтесь! Одни теории да без практики – голова болит, одни улики да без идеи – дело в тупике. А с чаем, я гляжу, и работать веселее.

      Капитан, оперативник и профессор двинулись ко входу в галерею. Полицейские у дверей расступились. Переступив порог, Макаров на мгновение замер, позволяя себе погрузиться в атмосферу места.

      Внутри царила тишина, нарушаемая лишь разговорами полицейских и щелчками фотоаппаратов криминалистов. Выставочный зал, еще несколько часов назад сиявший холодным великолепием, теперь был погружен в зловещий полумрак. Основной свет был выключен, а пространство освещалось лишь люминесцентными лампами, отбрасывавшими бледные, мертвенные блики на полированный пол. Их холодный свет выхватывал из тьмы абстрактные полотна, которые теперь казались не произведениями искусства, а хаотичными всплесками красок. Вращающаяся инсталляция замерла в неестественной позе, превратившись из «кризиса идентичности» в застывший памятник трагедии.

      Воздух был густым. Запах лемонграсса из диффузора окончательно вытеснили более земные и грозные ароматы – озона от работающей аппаратуры, едкой пыли и сладковатого, едва уловимого шлейфа дорогого парфюма, смешавшегося с запахом человеческого пота и страха.

      Макаров медленно прошел через зал, его взгляд скользил по деталям. Он отмечал расставленные повсюду таблички с номерами, оставленные на стойках наполовину пустые бокалы, одинокую дамскую перчатку на диване. Каждая мелочь была молчаливым свидетелем вечера, резко оборвавшегося криком.

      Капитан Медведев, не говоря ни слова, жестом указал на массивную дверь в глубине зала. Она была теперь широко распахнута, и из нее лился яркий, безжалостный свет ламп криминалистов, резко контрастируя с полумраком зала. Дверь казалась порталом в иную реальность – из мира холодной эстетики в мир грубого насилия.

      Макаров кивком поблагодарил капитана и направился к кабинету. Сева неотступно следовал за ним, его глаза жадно ловили детали, мысленно сверяя их с протоколами и схемами в планшете.

      Переступив порог кабинета, они попали в эпицентр хаоса. Воздух здесь был другим: тяжелым и сладковатым – знакомым Макарову запахом смерти.

      Их встретила знакомая фигура в белом халате. Севастьян Вадимович, судмедэксперт, стоял на коленях рядом с телом, но, увидев Макарова и Севу, поднялся. Его лицо, обычно выражавшее циничное спокойствие, сейчас было серьезно. Он едва заметно вздохнул, и в уголках его глаз обозначились лучики морщин – не улыбка, но что –то на нее похожее.

– А, мыслитель подъехал, – произнес Севастьян Вадимович, снимая перчатки. – Ну что, Леонид Прохорович, готов распутывать клубок чужих страстей? Или сначала чайку попьете для вдохновения? – Он кивнул на термос в руках Макарова.

– Севастьян Вадимович, – отозвался Макаров, ставя термос на единственный свободный угол стойки, уцелевший после погрома. – Ваше язвительное красноречие как всегда на высоте. А вот профессиональные навыки я сегодня еще не видел. Что можете сказать, кроме едких комментариев о моих привычках?

– О, привычки – это как раз по вашей части, – парировал судмедэксперт, подходя ближе. – А по моей – констатация фактов. А факты, дорогой профессор, таковы: один труп, мужской – Арсений Викторович Гранов. Смерть, на первый взгляд, от асфиксии. Но с нюансами.

– Какими именно? – Макаров уже надел очки и внимательно смотрел на Севастьяна Вадимовича.

– Нюансами, которые ваш пытливый ум должен оценить, – с легкой насмешкой ответил тот. – Но, пожалуй, для коллеги я сделаю исключение. Смотрите. – Он жестом пригласил Макарова подойти ближе к телу. – Картина, как видите, живописная. Но меня, как человека сугубо практичного, смущают некоторые вещи. Например, этот узел. Или расположение предметов. Впрочем, я всего лишь патологоанатом, мне лишь бы вскрыть да установить причину. А искать, чья это рука так поработала – это уже к вам, великому знатоку человеческих душ.

– Ваша скромность, Севастьян Вадимович, всегда меня трогала, – сухо заметил Макаров, начиная медленный обход кабинета. – Продолжайте. Я весь во внимании. И пока вы говорите, я, пожалуй, чайку все-таки пригублю. А то предстоит долгий вечер, еще и выслушивать не менее долгие истории. Ваша, я надеюсь, будет хоть немного короче других.

      Севастьян Вадимович фыркнул, но в его глазах мелькнуло одобрение. Их старая игра в подначки была знаком профессионального уважения и давнего знакомства. В этом дуэте циничного материалиста и проницательного психолога рождалась та самая картина преступления, которую предстояло увидеть и расшифровать.

      Макаров кивнул и наконец открутил крышку термоса. Горячий пар, пахнущий крепким чаем, на мгновение окутал его лицо, словно смывая посторонние запахи и помогая сосредоточиться. Он сделал небольшой глоток, поставил термос обратно и, сняв очки, начал методично протирать их носовым платком.

      Его взгляд, временно лишенный резкости, блуждал по кабинету, воспринимая его как размытое пятно хаоса. Когда он снова надел очки, мир обрел четкие границы, и он приступил к медленному, методичному осмотру.

      Его глаза за стеклами линз неторопливо двигались от объекта к объекту. Он не суетился, не наклонялся к каждому осколку. Вместо этого он будто сканировал пространство, выстраивая его в уме в трехмерную схему.

      Беспорядок. Стол перевернут. С полок сброшены книги и папки, они лежат беспорядочными кучами. Дорогая ваза разбита вдребезги. Но его взгляд, скользнув по стенам, зафиксировал важнейшую деталь: дорогие картины в массивных рамах висели идеально ровно. Ни одна не была сдвинута, не висела криво, на них не было ни царапин, ни брызг. В настоящей яростной драке, тем более с переворачиванием тяжелой мебели, это было почти невозможно.

      Арсений Гранов лежал на полу между диваном и перевернутым столом. Поза была неестественной, одна рука закинута за голову. Рядом с его головой валялась массивная бронзовая статуэтка. Но главное было на шее: плотно затянутый изящный шелковый шарф с ярким узором.

      И тут взгляд Макарова зацепился за деталь. Полированный паркет у края дорогого ковра, обычно ослепительно чистый, если судить по стерильности галереи, теперь был испещрен множеством отпечатков – следы обуви, мелкие осколки стекла, размазанные капли. Но в стороне, почти у самой стены, он увидел нечто иное: несколько смазанных полос. Они не были четкими отпечатками подошв. Скорее, это были длинные, неглубокие разводы, будто кто-то осторожно, почти на цыпочках, скользил вдоль стены, стараясь обойти разбросанные бумаги и осколки. Эти следы абсолютно не вписывались в картину яростной схватки, где должны были бы остаться резкие, рваные отпечатки, следы волочения ног или глубокие царапины от мебели.

      Леонид Прохорович замер, снова снял очки и принялся их протирать, глядя в пустоту. Его лицо было невозмутимо, но внутри уже выстраивалась первая, пока еще зыбкая гипотеза.

      «Слишком грязно для профессионала. Слишком чисто для аффекта. И слишком… театрально,» – пронеслось у него в голове.

– Севастьян Вадимович, – тихо произнес он, не поворачиваясь. – Этот шарф… На нем есть следы борьбы? Затягивали его сзади или спереди?

– А вы как думаете, профессор? – отозвался судмед, с интересом наблюдая за ним. – Или ваша психология уже подсказала вам ответ?

– Психология подсказывает, что нужно спросить у человека, который держал этот шарф в руках, – парировал Макаров. – Пока же я лишь вижу, что ковер сдвинут, а вот эта кипа бумаг… – он указал на стопку упавших каталогов, – лежит слишком аккуратно для того, чтобы на нее упали во время драки. Их скорее… сбросили. Сознательно.

      Леонид Прохорович отпил еще один глоток чая, поставил термос на место и медленно обвел взглядом кабинет.

– Что ж, – тихо произнес он, – пора познакомиться с действующими лицами этой драмы.

      Допросы решено было проводить в одном из подсобных помещений галереи. Атмосфера была напряженной.

***

      Анна Гранова сидела с идеально прямой спиной. Ее пальцы были сплетены на коленях, выдавая внутреннее напряжение, которое напрасно пыталось скрыть ледяное спокойствие ее лица

– Анна Викторовна, опишите, что произошло после вашей ссоры с мужем.

      Голос ее был ровным, но взгляд блуждал где-то в стороне.

– Мы обменялись мнениями. Он удалился в кабинет. Я осталась решать организационные вопросы. Больше я его не видела.

– «Обменялись мнениями» – это интересная формулировка для ссоры, которую слышали все, – мягко заметил Макаров.

– В нашем кругу принято сохранять лицо, Леонид Прохорович. Это называется хорошим тоном, – ее губы дрогнули в подобии улыбки. – А крики… это просто дурная привычка Арсения. Как и разбрасывать вещи в кабинете, когда он зол. Сегодня, судя по всему, он разбросал всё.

      «Слишком цинично для только что овдовевшей жены, – подумал Макаров. – И очень точное знание его привычек».

***

      София Орлова, несмотря на смертельную бледность и заметно дрожащие руки, держалась собранно. Она говорила четко, по делу, как будто отчитывалась на планерке.

– Я подошла к кабинету с отчетом о продажах. Постучала… ответа не последовало. Решила, что он не слышит, и приоткрыла дверь.

      Она замолчала, глотнув воздуха.

– И… увидела. Всё было перевернуто. А он… он лежал. Я даже не сразу поняла…

– Что именно вы поняли не сразу?

– Что он не двигается. Что этот дурацкий шелковый шарф… – она содрогнулась, и вдруг ее прорвало. – Простите, но он был таким позером! Носил эти яркие тряпки, чтобы выделяться, а сам в искусстве разбирался не дальше ценника! И вот… вот результат его театральности.

      «Всплеск неподдельного раздражения сквозь шок, – отметил про себя Макаров. – Личная неприязнь?»

***

      Марк Столяров стоял, а не сидел, его мощная фигура казалась еще более массивной в тесной комнате. Он смотрел исподлобья, его взгляд был тяжелым и недружелюбным.

– Где вы были в момент происшествия?

– На парковке. – Голос глухой, басовитый. – Проверял машину.

– И ничего не слышали? Не видели ничего подозрительного?

– Ничего. Машина была в порядке. Я ждал указаний. – Он помолчал и добавил с легким презрением: – Там, в зале, всегда шумно. Крики, смех… Кто разберет, где ссора, а где очередной перформанс.

– Вы не любили господина Гранова?

      Марк наконец поднял на него взгляд. В его глазах не было ни злобы, ни горя – лишь усталое равнодушие.

– Я его водитель, профессор. Моя задача – вовремя подать машину. А любить или не любить пассажиров – в контракте не прописано. Спросите лучше его жену про любовь. У нее по этому поводу должно быть подготовлено красивое слово. «Разногласия», что ли.

      «Слишком отстранен для человека, работавшего с жертвой годами, – подумал Макаров. – И слишком осведомлен о характере отношений в семье. Наблюдатель? Или участник?»

***

      Ксения представляла собой полную противоположность Анне – девушка рыдала, ее плечи судорожно вздрагивали.

– Я… я ничего не знаю! – вырвалось у нее сквозь слезы. – Он кричал… они все кричали…

– Кто именно кричал, Ксения?

– Дядя Арсений… и тетя Аня… – она всхлипнула. – А потом все стихло… Я думала, всё наконец кончилось… а потом этот ужасный крик Софии…

      Макаров мягко спросил:

– А что вы делали в этот момент?

– Я… я рассматривала картину! – она указала на большое абстрактное полотно, которое было видно в щель дверного проема. – "Безмятежность"… Какая ирония, да? Я пыталась… отвлечься от их ссоры. Это так неприлично – кричать на вернисаже!

      «Замечает "неприличное" поведение, но не ужас смерти, – отметил Макаров. – Или искренняя наивность, или очень хорошая игра».

– Вы часто становились свидетелем таких ссор?

      Ксения вытерла слезы дорогим платочком.

– О, постоянно! Дядя Арсений вообще любил поорать. Особенно на тетю Аню. Говорил, что без него она бы так и продавала открытки на Арбате… А она ему – что он без нее бы уже банкротом был… – Она вдруг осознала, что сказала лишнее, и снова расплакалась. – Я ничего не знаю! Я просто ждала, когда всё это закончится и можно будет пойти домой!

      «Слишком много "ненужных" деталей в истерике, – подумал профессор. – Или искренняя эмоциональная несобранность, или попытка направить подозрения в нужную сторону».

      Вернувшись в кабинет, Макаров снова подошел к своему термосу.

– Ну что, профессор, нашли своего актера? – поинтересовался судмедэксперт.

– Актеров много, Севастьян Вадимович, – тихо ответил Леонид Прохорович, откручивая крышку. – И все играют самих себя. Вот только афиша, кажется, врет. Почти никто не горюет, все просто… отрабатывают свою роль. Даже водитель философствовать начал.