Частный случай – Дело номер 4 «Вернисаж»

– Всякое бывает, – парировал Макаров. – Человек в состоянии аффекта способен на удивительные вещи.

– Смотрите: ссадины на спине соответствуют давлению коленом, но расположены слишком высоко. Как если бы давивший был не очень рослым или действовал в неудобной позе. Ваш "Стражник", будь он исполнителем, скорее всего, просто сломал бы шею голыми руками. Это больше похоже на… импровизацию.

      Макаров взял пакет со шарфом и внимательно рассмотрел его через пластик.

– Импровизация с элементами расчета. Спасибо, коллега. Вы подтвердили мою догадку.

– Какую? – оживился Сева.

– Что убийца действовал в состоянии, среднем между аффектом и хладнокровием. Достаточно рассудительно, чтобы выбрать эффективный способ, но недостаточно – чтобы продумать все детали. Убийца знал, что делает, но не был привычен к убийствам, – задумчиво проговорил Макаров. – Использовал то, что было под рукой. Действовал жестко, но с… я бы сказал, с отвращением. Не стал добивать тем же пресс-папье, предпочел удушение. Как будто не хотел лишний раз видеть кровь или лицо жертвы. Интересный психологический нюанс, не находите?

– Нахожу, что вы, как всегда, ищете сложное там, где всё просто, – проворчал Севастьян, но по его лицу было видно, что мысль его зацепила. – Мой вывод проще: убил кто-то физически сильный, но не тренированный убивать. И с фантазией. Ваше дело решить, у кого из ваших подозреваемых фантазия разыгралась не в ту сторону.

– Спасибо, коллега, – Макаров кивнул и взял свой термос. – Вы, как всегда, бесценны. Ваши «простые» факты – отличный фундамент для моих «сложных» теорий. Пойдем, Всеволод, нам есть о чем подумать. И… Севастьян Вадимович, – Макаров обернулся на выходе, – не перетрудитесь с этим шарфом. А то вдруг окажется, что убийца завязал его по схеме из журнала мод, а вы пропустите главную улику, увлекаясь асфиксией.

– Леонид Прохорович, – с достоинством ответил судмедэксперт, – пока вы изучаете душу преступника, я изучаю следы на горле жертвы. Уверяю вас, мой метод надежнее. Даже если шарф и был завязан по последнему писку моды.

– В том-то и дело, что писк этот может оказаться предсмертным, – парировал Макаров. – Ладно, не буду отвлекать от важного дела. Только, чур, не делайте из этого шарфа бант – вдруг он нам еще понадобится.

– Постараюсь сдержать свои эстетические порывы, – с серьезным видом пообещал Севастьян Вадимович. – А вы тем временем попробуйте найти преступника, который не пользуется аксессуарами из бутиков. Хотя бы для разнообразия.

– Учту, – кивнул Макаров, уже выходя в коридор. – Но боюсь, наш убийца оказался человеком со вкусом. Что, согласитесь, лишь усложняет задачу.

– Для вас – несомненно, – донесся из морга голос судмедэксперта. – А для меня главное, чтобы этот вкус не оказался смертельным еще для кого – нибудь.

***

      Приехав в участок, Макаров и Сева устроились в одном из кабинетов. На большой пробковой доске Сева начал выстраивать хронологию и схему связей, а Макаров, попивая чай из термоса, диктовал ему свои наблюдения, выводя на чистом листе замысловатые круги и стрелки – свою фирменную «психологическую карту» преступления.

– Итак, – говорил Сева, прикрепляя фотографию кабинета в галерее, – основная версия следствия – ограбление. Украдены часы и бумажник. Но… – Он сделал паузу, глядя на свои записи. – Ничего другого не тронуто. Даже те самые картины, каждая из которых стоит целое состояние.

– Слишком удобно, – покачал головой Макаров, рисуя очередную стрелку. – Настоящий грабитель, находясь в стрессе, либо нанес бы больше повреждений, либо схватил бы что-то более очевидное и ценное. А здесь… нам оставили готовую версию, как на блюдечке. Слишком аккуратно.

– Может, это был непрофессионал? – предположил Сева. – Испугался, схватил первое, что попало под руку, и сбежал.

– Непрофессионал не стал бы душить шарфом, – возразил Макаров. – Он бы ударил еще раз, чтобы добить. Или просто убежал после первого удара. Нет, Всеволод, здесь чувствуется… холодная решимость. Оглушить, обездвижить, добить. Но способ добивания… удушение… Оно требует времени. И близости. Это личное.

      В этот момент дверь с треском распахнулась, и в кабинет, словно ураган, ворвался капитан Матвей Тарасович. Его лицо было раскрасневшимся от волнения.

– Ну что, гении, есть подвижки? – выпалил он, снимая фуражку и проводя рукой по взъерошенным волосам. – Пресса уже уши развесила! Требуют комментариев! В каждом репортаже меняют заголовок: то «Криминал в мире искусства», то «Загадочная смерть галериста». Один умник уже написал про «проклятие абстракционизма»! Мне уже мэр звонил, интересовался, не пострадало ли «наше культурное достояние»! Так что, есть что-то конкретное? Или будем и дальше рассуждать о высоком искусстве, пока у меня тут отдел с ума сходит?

      Макаров обменялся с Севой многозначительным взглядом, затем медленно подошел к доске.

– Матвей Тарасович, – начал он обстоятельно. – Первое осторожное предположение… Убийство слишком «чистое» для ограбления. И одновременно слишком «грязное» для профессионала. Ни один уважающий себя киллер не стал бы устраивать такой балаган и оставлять после себя столько… очевидных деталей.

– То есть? – нетерпеливо переспросил капитан, нервно потирая лоб. – Говорите конкретнее, Леонид Прохорович! Мне нужны факты!

– Факты как раз и говорят нам об этом, – парировал Макаров. – Факт первый: беспорядок в кабинете инсценирован. Факт второй: убийца использовал личную вещь Гранова – его же шарф. Факт третий: способ убийства – удушение – требует времени и физического контакта. Вывод: это что-то личное, Матвей Тарасович. Очень личное. Но при этом тщательно спланированное. Кто-то воспользовался моментом, знал привычки Гранова и подготовился. Этот кто-то хотел, чтобы мы поверили в ограбление, но не смог до конца скрыть свою настоящую эмоцию – гнев, презрение, может быть, даже месть.

      Капитан тяжело вздохнул, снова надевая фуражку.

– Ладно… Личное, говорите… Значит, копаем в сторону семьи и близкого окружения. Анна Гранова, племянница, эта… управляющая, водитель… – Он подошел к двери. – Леонид Прохорович, Всеволод… Я надеюсь, ваши догадки скоро превратятся в настоящие улики. А то мне скоро придется давать пресс-конференцию и рассказывать о «проклятии абстракционизма»… И поверьте, мне этого совсем не хочется.

      С этими словами капитан вышел, оставив их вдвоем в кабинете.

      Сева повернулся к Макарову:

– Ну что, профессор? Кому из наших «актеров» больше всего подходит такая роль?

      Макаров подошел к своему термосу и налил еще чаю.

– Тому, кто годами молчал, Всеволод. Тому, кого никто не слушал. А теперь… теперь его услышат. Хочет он того или нет.

      Следующие несколько часов прошли в череде формальных допросов. Через кабинет прошли официанты, обслуживавшие вечер, техник, отвечавший за свет и звук, и несколько сотрудников галереи.

      Их показания складывались в единую, но бесполезную картину: да, семья Гранова не была образцовой. Все знали о частых ссорах между Арсением Викторовичем и Анной. Все в той или иной степени были свидетелями его вспыльчивости и ее ледяного терпения. Официантка даже пробормотала, что в этот вечер «хозяин был особенно зол», а техник заметил, что «Анна Викторовна после их ссоры выглядела так, будто готова была кого-нибудь придушить».

      Но это были обрывки, слухи, общие места. Никто не видел ничего конкретного в тот роковой промежуток времени. Никто не слышал звуков борьбы из кабинета – только громкий скандал, а потом – наступившую тишину, которую разорвал лишь крик Софии Орловой.

      Макаров терпеливо слушал, делая редкие пометки в своем блокноте. Сева фиксировал алиби и контакты. Ничего нового, ничего, что могло бы сдвинуть дело с мертвой точки. Лишь подтверждение того, что почва в семье Гранова была давно и щедро удобрена для трагедии. Но кто именно сорвал плод – оставалось загадкой.

***

      Ключ повернулся в замке с тихим щелчком. Леонид Прохорович вошел в прихожую, где все еще чувствовался сладкий аромат яблочного пирога. На вешалке аккуратно висел кардиган Агриппины Потаповны, а на полке лежал свернутый бубликом поводок Бонифация – верный знак, что вечерняя прогулка состоялась.

      Из гостиной лился мягкий свет торшера. На диване, уткнувшись мордой в подушку, почивал сам Бонифаций. Услышав шаги, он приоткрыл один глаз, тяжело вздохнул – мол, «опять эти твои убийства людям спать не дают» – и, не меняя позы, погрузился обратно в сон.

      Макаров снял пиджак, бережно повесил его на спинку стула в прихожей и прошел на кухню. Агриппина Потаповна, не отрываясь от вязания, жестом показала на стол. Там ждал его граненый стакан в подстаканнике, откуда поднимался душистый пар свежего чая.

– Спасибо, Груня, – профессор опустился на стул с облегчением странника, достигшего пристанища.

      Он долго смотрел на янтарную жидкость, будто в чайных листьях можно было разглядеть замыслы преступника.

– Запутанная история, – наконец произнес он. – Все врут. Но каждый по-своему. Один – из чувства долга, другой – из страха, третий – потому что привык, что его ложь красивее правды.

      Агриппина Потаповна отложила вязание, внимательно посмотрела на мужа.

– Может, они не врут, а просто по-разному видят? – предложила она. – Вот наш философ, – кивок в сторону гостиной, – сегодня уверял, что я его не кормлю. Хотя съел за ужином порцию, которую иной медведь после спячки не осилит.

      Макаров улыбнулся, поднося стакан к губам.

– Наш Боня хотя бы честен в своем притворстве. А эти… Сегодня одна дама с таким видом рассказывала о своих чувствах, будто зачитывала прейскурант. Другой господин изображал равнодушие, а по рукам было видно – готов был кулаки сжать.

– Ну, если бы все были как Боня, у вас бы работы не было, – заметила Агриппина Потаповна, поправляя грелку на чайнике. – Лежал бы себе на ковре, вздыхал, и все бы сразу понимали, что у него на уме.

      Профессор рассмеялся, допивая чай.

– Что ж, возможно, ты права. Утро вечера мудренее.

– Спокойной ночи, Леня, – сказала жена, уже снова погружаясь в вязание. – И не вздумай его будить, если начнет храпеть. Сегодня он ворчал во сне целый день – явно важную мысль обдумывал.

– Постараюсь не помешать вдохновению, – пообещал Макаров, на прощание потрепав спящего пса за ухом. – Спи, мудрец. И я пойду посплю – завтра предстоит снова разбираться, почему люди не могут быть такими же честными, как ты в своем желании получить лишний кусок пирога.

      Он еще раз взглянул на мирно посапывающего пса и направился в спальню.