Война войне!

Великий победитель

Во время обстрела германцами одного французского селения, лежащего недалеко от границы, германской пулей была убита жена мэра (старосты) этого селения.

Обстреливавшая селение команда германцев была схвачена и должна была быть расстреляна.

Мэр селения с величайшими усилиями вымолил для них пощаду. Он спас меж ними убийц своей жены.

Что должен был пережить этот человек, чтобы победить в себе раздирающее чувство скорби, ожесточения, все, ослепляющей мести?! Какая гигантская победа добра совершилась в его душе!

Память о нем должна сохраниться в веках, и у будущей могилы его склонятся с благоговением все, кому дорог Бог, разум, любовь, братство в человеке, в то время, когда с отвращением и тоскою будут обходить могилы венчаемых теперь лаврами вождей и героев братоубийства, коронованных и некоронованных убийц и разбойников.

Разрезанный ребенок

Вчера, когда я подходил к станции, я услыхал в толпе пассажиров, прибывших с прошедшего из Тулы поезда, разговоры о несчастии, случившемся только-что на станции с 14-ти летним мальчиком.

На скамейке у одной из ближайших к станции дач истерически плакала девушка, которая видела, как произошло только-что это несчастие.

Когда я вошел во двор станции, я увидал на подъезде бившуюся в безумных, судорожных рыданиях женщину, мать мальчика, которую поддерживали две женщины и юноша. Станционный сторож бежал к ней с водою.

Двери пассажирской комнаты 2-го класса были заперты и около них стоял не впускавший туда никого стражник. Там два, живущие на даче близ станции, врача, кончали перевязку несчастного ребенка.

Несчастье произошло на глазах у матери, в нескольких шагах от нее. Проходил тяжело нагруженный товарный поезд, который невозможно было быстро остановить. Публике велено было очистить полотно дороги. Но мальчики ее, 16 и 14-летний, хотели непременно все же перебежать на другую сторону. Мать схватила младшего за руку, но он все же вырвался и побежал за старшим. Старший успел перебежать, но младший попал под поезд. Ему перерезало правую ногу выше голени, у левой ноги – ступню, повредило грудь и голову.

Воя станция была охвачена потрясением случившегося.

Начальник станции пробежал мимо меня с побелевшим от волнения лицом, не ответив на мое приветствие.

Сторож, вышедший из комнаты, где лежал мальчик, сказал, что он не выживет.

– Я недавно вернулся с войны, – сказал он. – Там как-то привыкаешь. А сейчас всю душу захолонуло.

И сторож-солдат и все присутствовавшие при этом полны ужаса, и весь дачный поселок долго будет полон этим потрясением.

А там, на позициях, и сейчас, сию вот минуту, не слепая механическая сила тяжело нагруженных вагонов, а миллионы человеческих рук режут таких же материных детей, очень часто совсем мальчиков – года на четыре всего старше этого, – прокалывают им внутренности, отрывают им бомбами руки, ноги, головы…

И все мы в том или другом виде – участники этого.

Все мы привычно уже читаем теперь каждый день, не потрясаясь ужасом, совершенно спокойно принимаясь после этого за завтрак, за занятие, что там-то столько «перекололи», «перебили», «500 перекололи», «5000 убитых», «окопы были завалены трупами». А ведь все они – ведь это все дети, дети таких же сошедших, быть-может, с ума матерей. Каждый из них такой же зарезанный ребенок своей матери.

«Но там как-то привыкаешь», – как говорить сторож. И в том, что мы ко всему привыкаем – к самому ужасному, в этом – самый ужасный из ужасов.

Рабы

На окраинах парка идет беспрерывное ученье недавно взятых в солдаты. Перемешаны молодые и пожилые, почти старые люди. Вот проделывает разные штуки с ружьем человек с унылым лицом, с огромной бородою, – крестьянин, которого так и видишь дома среди его огромной семьи, руководящего целым своим племенем. А здесь этот величественный глава семьи, патриарх, богатырь земледелия и семейности, по крику мальчишки-учителя то бросается на землю, то вскакивает, то бежит, то прыгает, выворачивает тело то направо, то налево, выворачивает голову, пялит по приказу глаза. Какое, бездарное, унижение человеческое!

Отдельно от цепи, у дерева, почти на самой аллее, стоит молодой человек с прижатым к плечу рукой ружьем и застывшим, завороченным по команде направо, лицом. Наши взгляды встречаются. Милое, бледное, умное, юное лицо, на котором проступает тоска, глубокая тоска и стыд, – что-то непередаваемо-грустное, давящее душу. Это лицо человека, привязанного к столбу для унизительной пытки.

На одной ноге

К остановке трамвая подходят, ковыляя на костылях, два молодые человека, оба без, оторванной на войне, ноги. Молодые-молодые, с юным пушком на щеках, они стоят на костылях в ожидании трамвая на одной ноге. У обоих оторвана одинаково правая нога и вместо нее на правой стороне груди одинаково у обоих болтается медаль на ленточке.

Медалька за оторванную ногу! Крест на гроб за оторванную голову. И звезда с брильянтами тому, кто оторвет ноги и головы у сотни тысяч таких юношей!

Раз! Два! Три!

«Раз! Два! Три!» Несколько огромных народов теперь живут по этим окрикам. Чуть не двумя третями человечества правят сейчас эти: «Раз! Два! Три!» Под этот крик движется сейчас человечество, напрягая все силы для того, чтобы как можно послушнее, тщательнее выделывать определенные движения телом под эти окрики-приказы. Там, где этого еще нет в человечестве, там это тоже везде хотят завести, чтобы, как земной шар движется вокруг солнца, так все человечество вертелось бы вокруг этих криков: «Раз! Два! Три!»

Когда народы прыгают как механические куклы под эти приказы, тогда с ними можно делать все, все, что только угодно!

Расстрел

Весна. Бегут ручьи. Яркое весеннее солнце слепит глаза. Воздух пьянит своей радостной свежестью.

Я иду с моим сыночком, держащимся крепко за мою руку. В переулке учатся солдаты. Длинный ряд их стоит вдоль тротуара, лицом к нам, с прицеленными ружьями. Когда мы начинаем проходить мимо них, раздается команда, и начинают щелкать курки без патронов. И меня с моим мальчиком постепенно расстреливает ряд этих молодых солдат. Это щёлканье пронизывает все мое существо. Не могу сказать, какое рвущее душу состояние испытываю я при чувстве того, что так же, но уже по-настоящему, эти молодые люди будут потом расстреливать таких же людей, как я, таких же сыновей матерей, как мой сынок…

Мы идем с моим мальчиком дальше. Но уже солнце не радует. От ручьев несет гнилью. Ветер давить пьяною тяжестью… А за нами все звучит это ужасное щелканье.

Народы-машины

Механизировать мир, обездушить его, превратить народы в покорные машины для исполнения воли их капралов, превратить людей в – мясорубки для превращения их братьев – других людей – в кровавые котлеты, если это нужно их капралам, это достигнуто. И первый капельмейстер в этом деле – кайзер Вильгельм – может быть доволен. Он достиг уже того, что хотел. И за ним все другие капралы человечества, с королевскими, царскими или президентскими выпушками на погонах, все наперерыв напрягают все силы, чтобы достичь того же. И ученые, просвещенные люди всех стран кричат: «Все для войны!» «Все для победы!» Не с порицанием, а с глубоким уже уважением враги встречают распоряжения Вильгельма о превращении всего народа от 16 до 50 лет в военнообязанные. В этом превращении всего народа в военно-государственную машину и враги Вильгельма видят великую, гениальную идею, и враги его подхватывают ее, едва удерживаясь, чтобы не кричать ура великому гогенцоллернскому убийце, ее задумавшему и исполняющему.

Ведь это даже социалистично, наконец, утверждают многие. Все как один, один как все! Все – винтики одного изумительно действующего механизма. Ходят, прыгают, кричать, двигаются, убивают, печатают, мыслят все одно и то же. Все у всех общее – все в одном: «Бей! Убивай! Вперед!» Чем же это не социализм? Осанна царству социализма! Оно уже началось. Несколько миллионов зарезавших друг друга пролетариев, – ну, что ж, это не беда, когда достигнута великая цель равнения всех под одно. Без навоза не бывает урожая.

До чего же ты рабствуешь, несчастное человечество?

Говорить о мире преступно

Призывать режущие сейчас друг друга христианские народы к миру преступно! Да, да, если кто из нас, долженствующих вечно помнить слова Сына Божия: «Мир на земле», если кто из нас будет взывать о том, чтобы люди-братья перестали резать друг друга, тот должен быть наказан за это, как за тяжкое преступление.

Все мы должны вечно помнить слова Христа: «Блаженны миротворцы!», но если кто из нас сейчас хочет исполнить завет Христа и стать миротворцем сейчас, когда сотни миллионов христиан распаляются ненавистью друг к другу и влекутся без пощады уничтожать друг друга, такой человек должен быть наказан за это, как за тяжкое преступление!

И есть еще безумные или подлые люди, которые уверяют, что война возвысила религию в душе народов.

Два поляка

Вот что рассказывал моему другу раненый в В-ском госпитале. Однажды съехались из своих цепей два дозорные: из русской армии русский поляк и из германской армии – познанский поляк. Слезли с лошадей, присели. Беседа завязалась самая оживленная. Покурили. Германский поляк рассказывал о доме, о жене, о детях. Накурившись, наговорившись, они встали. Германский поляк стал взлезать на лошадь. И в это время русский поляк выхватил шашку и раскроил ею ему голову.

Потом он взвалил германского поляка себе на лошадь и поскакал к своей линии, вероятно, желая доложить, что он молодецки убил и приволок германского часового.

Германцы заметили его. Затрещали ружья и вслед затем пролетело ядро, которое оторвало ему ногу. Лошадь домчала его до линии, истекающего кровью, с трупом убитого им германского поляка, с которым он за несколько минут братски беседовал.

Передававший это моему другу солдат, лежавший потом с этим поляком в полевом лазарете, рассказывал, что поляк очнулся там душою, и перед ним все вставал зарезанный им после дружеской беседы познанский поляк и его жена и дети.

Христос, Германия и Англия

После проповеди на горе Христос сказал слушавшим Его, чтобы они собрали вместе все, что у них есть. И они собрали вместе все, что было у них, и братски разделили все, и все насытились, и всё были счастливы радостью своего братства. И эту братскую жизнь Он навеки заповедал народам. А сейчас два огромные, называющие себя христианскими, нации стараются заглушить, извести голодом одна другую, замучив миллионы жизней, и меж ними жизни миллионов бедных детей, которым всего тяжелее муки истощения. Какое дьявольское попрание всякого братства в мире, какое сатанинское надругательство над истиною Христовой! И все из выгоды, выгоды и выгоды человеческих поработителей и эксплуататоров!

Дитя

По средине улицы идет бедно одетый, худой, с испитым лицом мальчуган, лет 6-ти. Он кричит сам себе: «раз! два! три!» – и вскидывает по солдатски ногами под эти свои окрики. Он идет нарочно по середине улицы, как солдаты. Он весь погружен в это, весь ушел в это, священнодействует.

Бедное дитя! В нем весь ужас, вся тьма переживаемого. В нем сейчас вся Европа, ушедшая сейчас вся в это. В нем Европа ближайшего будущего. С тротуаров на него улыбаются, проходящие, а я стою с сдавленным сердцем и долго-долго с бесконечной тоской смотрю вслед за этой удаляющейся по средине улицы фигуркой, вскидывающей ногами и выкрикивающей:

«Раз! Два! Три!»

Оправдания войны

Война ужасна, но самое ужасное и ужаснейшее – это оправдания ее, доходящие до возведения ее в орудие прогресса и культуры, доходящее даже до освящения ее, и заражение этими мыслями масс человеческих. Вот что ужасно. «Война – это очищающая силаамская купель», провозгласила на днях с кафедры одна образованная женщина. «Все простится вам, но хула на Духа Святого не простится». Эти оправдания и освящения войны указывают на то, что это величайшее преступление после окончания этой войны опять и опять может возобновиться, и с большею еще силою. Оправдание и освящение братоубийства в уме человеческом – вот в чем ужас. И никогда еще в мире это не было так ужасно, так огромно и безумно, как сейчас.

Роза Люксембург

Да здравствует великое, прекрасное, женское сердце! Да здравствует гражданка всего мира Роза Люксембург!

В то время, когда вожди Германии натаскивали миллионы своих, обезумлеваемых жестокостями военщины и лжами кайзеризма, патриотизма, пангерманизма солдат, натаскивали их, как натаскивают псов, на приближавшуюся кровавую мировую охоту за братьями-людьми, – в то время, когда миллионы сильных мужчин, повинуясь свистку своего коронованного атамана, готовились к мировому разбою и прыгали, как механические куклы, под крики на них их дядек, учась колоть и пристреливать людей-братьев, – в это время она, женщина, выступила всенародно перед массами народа с протестующим протестом против военщины, против казарменного кнута, против солдатских цепей, сковывающих миллионы юношей Германии для того, чтобы вырвать из них разум, волю, сердце, все божеское и человеческое, и заменить их двумя идолами: «Родина и император».

– В то время, когда совершаются ужасные приготовления, – взывала она, – я призываю вас, немецкие и французские товарищи, не стрелять друг в друга, когда вас призовут к этому!

Ее страстные слова грозили зажечь пламя в народных сердцах.

И ее схватили и осудили на долгое заключение.

Но властные насильники все же еще боялись тогда чего-то и чрез некоторое время выпустили ее, чтобы держать ее под постоянной угрозой.

И в середине войны, когда вся сила была в их руках, в руках вождей убийства и разбоя, они бросили ее снова в тюрьму, потому что кому вступиться за человеческую свободу, когда все кричат: «Наша родина выше всего?!»

Но она успела с немногими друзьями, не потерявшими в себе человека среди общего безумия, обратиться ко всем товарищам рабочим воюющих стран с призывом о мире.

Эту женщину не раздавит пята венчанного убийцы. За решетками тюрьмы она останется свободна душою, она останется (а если будет нужно – и умрет) героинею свободы и братства.

Да здравствует великое, прекрасное женское сердце! Да здравствует гражданка всего мира Роза Люксембург!

Война войне до полного ее конца

Война войне до полного конца, – до исчезновения из мира последних следов, последних возможностей военного человекоубийства, братоубийства.

Мужчины, женщины, в ком бьется живое сердце, в ком есть капля любви к человечеству, собирайте, соединяйте все усилия, чтобы поднять человечество из грязи и крови, в которой оно тонет три года.

Вставайте все на войну с войною. Словом, делом, призывом, выяснением, действуйте, просвещайте, зовите всех на борьбу с войною, с этим проклятием, ужасом, постыднейшим преступлением человечества.

Три года как несутся над человечеством эти ужасные крики: «Убивай! Убивай! Убивай!» И люди режут друг друга. И стремящимся остановить их, кричат: «Не смейте! Изменники! Вы предаете родину!»

«Убивай! Убивай! Убивай!» И массовое взаимоубийство продолжается, продолжается, продолжается!..

Братья-люди! Да очнитесь же, да крикните же, наконец: «нет, мы не убийцы, мы люди»! Кричите все мужчины, женщины, дети, – кричите, чтобы крик ваш несся по всему свету, зажигая все сердца, чтобы пламя вашей души, вашей любви, вашей муки за человечество пылало бы среди тьмы гигантским побеждающим огнем, который ясно озарил бы, наконец, человечеству весь ужас его падения, его преступления.

Братья-люди! Ведь от вас зависит прекратить бойню, которая сгубила миллионы жизней, изувечила человечество, изуродовала человеческую душу.

Соединитесь все сердцем, – вы, братья, русские, немецкие, английские, австрийские, французские, – вы все, частицы единой общей души человеческой, – и свергните с себя кровавые лапы безумного зверя войны, который впился кровавыми зубами в ваше окровавленное тело, в ваши искалеченные души. Свергните ваше рабство человекоубийству, ваше рабство дьяволу!

Не может быть никакой настоящей свободы, не может быть никакого настоящего братства, пока люди-братья всаживают друг другу в живот штыки и пушками превращают в кровавые комья друг друга.

Война войне! Всю душу в эту войну, всю любовь, все чувства, все силы, все усилия, которые потом, когда уничтожите войну, вы отдадите созданию царства великого братства, равенства и свободы, которая не может быть построена на пролитой крови братской.

Руки, обагряемые в братской человеческой крови, не могут укрепить ни одного камня в здании свободы и братства. Пока не уничтожена война, пока льется человеческая кровь, нельзя говорить без стыда о братстве и свободе.

Люди-братья! Соединяйте всю вашу любовь, все силы вашей души, все, все, чтобы разжечь во всех странах святую борьбу с войною!

Долой войну! Долой ужас, безумие, позор человечества! Долой узаконенное, освящаемое братоубийство!

Да здравствует царство света, царство братства! Да погибнет дьяволово царство войны!