Пришлица

– Я не знаю ответов на твои вопросы, кроме одного: он был создан специально для тебя и сработает. Этот Ключ ждал тебя, Авья.

– Благодарю… но как вас называют?

– Ты уже придумала слова для меня, – отозвался он. – Безумный слепой старик, старьёвщик, барахольщик, торговец… Но мне больше нравится другое слово. Проводник древностей.

– Проводник древностей, – зачем-то повторила она. – Благодарю вас. И простите за грубость, я была неосторожна в мыслях.

Но он отчего-то горько усмехнулся:

– Я должен благодарить тебя, Авья. Это ты позволила мне выполнить мою миссию, а я лишь сопровождаю занятные вещицы в их нелёгком пути. А теперь иди, я утомился и хочу отдохнуть, – и Авья не решилась говорить боле, кивнула разве что; и поднялась, не став боле тревожить Проводника древностей, как он подал напоследок голос: – Мы ещё встретимся. Не прощайся.

– Не стану.

Снаружи её ждало то самое существо, назвавшее имя Кимӧ.

Авья молча пошла мимо, слишком погружённая в собственные мысли, чтобы вовсе с кем-то говорить, и теперь не она отскакивала от прохожих, а они отступали прочь от неё, как вода, наткнувшись на камень; на чьём-то лице шевелила крыльями нежная бабочка, на чьём-то – щёлкала клювом сова, но она замечала вскользь, точно из-за мутного стекла, и остановилась лишь тогда, когда вышла за пределы города. С плеч словно гора свалилась, и тревога, сковавшая сердце, резко разомкнула хватку.

Оказалось, Кимӧ шёл за ней, не отставая, шаг в шаг.

– Что ты от меня хочешь? – без околичностей спросила Авья, развернувшись к нему лицом, но так и не сняв наглазник. – Зачем преследуешь?

– Обещал, что ждать стану, – напомнил он. А после, как в нерешительности, признался: – Позволишь пойти с тобой? Я пригожусь тебе к скитаниях.

Авья не стала спрашивать, с чего он взял, что она скиталица: очевидно, что в безымянный город не приходят просто так, выйдя на поле поработать или на луга – скот выпасти, а потому помолчала немного вместо, обдумывая ответ.

– Я привыкла быть одна, – отрезала она грубее, чем стоило бы, пожалуй, но отсутствие привычки говорить с людьми (и нелюдьми) сделало своё коварное дело: если в безымянном городе она боялась попасть в ловушку среди многих, то теперь, когда они остались тет-а-тет, ощущала себя увереннее. – Чем ты мне полезен можешь быть?

А Кимӧ не растерялся:

– Чем пожелаешь. Я, как говорят у вас, и швец, и жнец, и на дуде игрец: и магия мне не чужая, и не жалуюсь я часто, и к смерти привычен, и тайные места наподобие этого знаю, – он кивнул в сторону оставшегося далеко позади безымянного города, – и развлечь историей сумею, их у меня много.

Но она спросила прямо:

– Кто ты такой?

Он не ответил сразу.

– Вир-каттьыны, так называли меня в родном мире, – примирительно поднял Кимӧ руки, показывая, что не готовится напасть ненароком. – Если ты…

– Я знаю, что они такое.

Точное в таком случае у него имя – сокращение от порчи.

И хотя ей не доводилось встречать лично такую редкость, Авья знала пусть не всё про них, как заправская охотница на нечисть, но ведала об их существовании по книгам и разговорам со странниками, пришедшими из неведомых миров и после исчезнувших во мраке. Описывали обыкновенно вир-каттьыны как могучих чудищ, выпивающих досуха людей и оставляющей после себя хаос, разрушения и смерть; рассказывали о них исключительно шёпотом, боясь, что кровопийца явится на это слово и, потревоженный и недовольный, расправится особенно жестоко с незадачливыми призывателями, нарушившими его вечный ледяной покой.

– Кто, – не стал он спорить, но вежливо поправил. – И кровь твою пить не стану: аддзысью потравлюсь.

– Но съешь других.

– Так ли это тебя волнует? – он усмехнулся. – Сколькими жизнями ты пожертвовала, чтобы оказаться здесь, заклинательница? Твои руки – по локоть, если не по самые плечи, в крови, как и мои. Так чем ты отлична от меня? Тем, что льёшь кровь вопреки природе, а не из-за?

Кимӧ был раздражающе прав, и Авья поджала недовольно губы. Он объяснил, кто таков, что ему надо, чем могущ быть полезен в приключениях; но она не любила ни людей, ни нелюдей и не нашла ни одной причины согласиться. Выбравшая годы назад одиночество наполовину добровольно, наполовину – принуждённо, она страшилась поверить кому-то.

– Почему я должна довериться тебе?

– У тебя нет причин, но ты можешь дать мне шанс. Можешь согласиться – и я расскажу тебе о дивных местах, где бывал сам и где не ступала твоя нога, и стану твоим проводником по новым мирам. Не самый дурной обмен, не так ли?

Авья не помнила, когда в последний раз путешествовала не с временными попутчиками в местах таких, где остаться в одиночестве – последнее, чего стоит добиваться, но с постоянными спутниками, как предлагал Кимӧ, она прежде не имела дела.

И всё-таки…

– Идём. Но я не гарантирую, что ты сможешь пройти сейчас за мной.

Кимӧ улыбнулся, но она уже отвернулась.

Как сказал Проводник древностей? Представить место, в которое хочешь попасть, во всех деталях, какие только сумеешь вытащить из памяти, и Авья закрыла глаза, погрузившись в мысли о родной библиотеке. Не потребовались ни заклинания, ни лишние слова – только нарисовать мысленно место, живописать до мельчайших деталей, всем сердцем пожелать оказаться именно там, а не где-то ещё, ощутить звуки и запахи, а после открыть Ключом в воздухе невидимую дверь. Авья знала, что если она отпустит Ключ, тот повиснет в воздухе; и дверь, конечно, тоже звучит весьма метафорически, потому что на самом деле это скорее портал, эдакое зыбкое отражение желанного места посреди другой реальности, который идёт кругами, как озерцо, если к нему прикоснуться. Но и порталом называть неправильно: в волшебных мирах, где ей доводилось бывать, порталы никогда не выглядели так и никогда не открывались так.

В своё время, давным-давно, Авья наткнулась на брошенное логово чернокнижника случайно, когда творила кровавую магию в поисках создателя гнили на истерзанном её серпом трупе некогда разъярённого медведя (скорее уж, страшную пародию на медведя: туша, вывернутая наизнанку, вот кем он стал) – не просто зверя, а поднятого мертвеца, одержимого множеством верещащих от злобы, боли и страха обрывков мёртвых душ несчастных. Таких тварей в местах, где её молили о помощи, называли вийöмöн-вийны – те, кто не дают житья; их творили злонамеренные чародеи, а потому местные обратились к пришлице, нисколько не менее аддзысь, чем творец их ночных кошмаров, но хотя бы не столь же злобной и не желающий забрать их жизни в никуда. Авья не знала их, они не знали её – иначе бы не подошли. Другого аддзысь она отыскала: кровавая нить тянулась от его творения до него самого; и порезала его серпом, едва сумела переломить волю в коротком и нисколько не зрелищном для стороннего наблюдателя поединке воль. Авья вытащила осколки его души, вырывая их из агонизирующего тела, и наполнила себя его силой; сумасшедшие аддзысь ей были милы одним – их мощи хватало на добрый десяток переходов между мирами, так что не Авье жаловаться на сложности и аморальность убийств.

Живущий на заброшенной мельнице безумный злобный сьӧд-аддзысь – архетипичен и симптоматичен.

Ничего примечательного, на первый взгляд, в домике при мельнице не было, если не считать, конечно, озерца крови на полу и изрезанного серпом мёртвого тела порочного колдуна, который уже никому не причинит зла; пожалуй, зайди Авья сюда в поисках приюта, она бы поняла лишь то, что здесь ей находиться не хочется и что стоит убраться подальше да побыстрее, пока не накликала беду, но она-то знала, чьё это убежище. Сьӧд-аддзысь должен был где-то колдовать, собирать из кусков плоти тварей, хранить расходники и старинные книги со знаниями, которыми лучше не владеть, но здесь – вопиюще пусто, разве что разложившиеся обрывки мешков, крошащиеся глиняные черепки бывшей посуды, остовы истлевшей мебели да белая пыль по углам; а уходить без артефактов некогда коллеги – преступно. Они ему не понадобятся, а ей – более чем.

Вот только в домике мельника ничего не нашлось. Она обошла дом несколько раз, заглянула в сырой злачный подвал и на ветхий чардак, простучала стены и полы, ощупала пространство, разворошила сломанный пополам комод, один из немногих оставшихся предметов мебели, и остановилась у выхода, а значит, пора зайти в саму мельницу. По личному опыту Авья знала: как правило, деревенскими сектантами оказываются кузнецы или мельники, а всё зло обитало на отшибе жизни. Кузнецы чаще обращались к духам и иного рода сомнительным сущностям в поисках знаний, да и те сами тянулись к кователям подземных металлов, будто к старым друзьям; и искали защиты, конечно: близость пламени всегда опасна. Мельники же скорее вынужденно уживались с нечистью, правящей ветром и водой, и старались с ними не ссориться; а не ссориться с нечистью без подношений бывает сложно. Авья не осуждала ни тех, ни других – и всё понимала.

Она ступила за порог, и таёжный лес, в какой ни всматривайся, а проблеска света не увидишь, обступил со всех сторон; густо пахло сырой землёй, хвоей, туманом и мхами, но над головой не улетали в тёплые края клиньями птицы, не жужжали сонно осенние жуки: лес затаился, то ли злобно, то ли опасливо, и не дышал – разве что вялый ветер лениво шуршал самыми кронами и отцветающими травами и водил незримыми пальцами по поверхности речушки, и мельницы не скрипели – ни водяная, ни ветряная.

Авья закатала левый рукав до локтя и взялась за серп. Ей, вероятно, понадобится кошшись, поэтому она прорезала кожу чуть ниже локтя, добавив новый штрих к узору шрамов, и прочитала заклинание призыва; искатель не заставил себя ждать. Похожий на нечто среднее между рысью и лисой, он подбрёл вперёд, к мельнице, принюхиваясь и едва слышно урча: кошшись видели сокрытое и видели многими и многими способами; Авья же двинулась следом, отставая на два шага, чтобы не мешаться под мягкой поступью призрачных лап, и ускорилась, когда кошшись, нечто среднее между кошкой и ящерицей, сорвался с места – взял след. Чем ближе к мельнице, тем тревожнее становился кошшись, тем старательнее рыл носом землю, тем чаще оглядывался на призывательницу, проверяя, не отстала ли она, тем заунывнее подвывал, тем нервознее подпрыгивал на месте; искатель прошёл через стену, а Авье же потребовалось открыть дверь.

Мельница встретила её затхлостью, скрипящими под каждым, даже самым аккуратным, шагом полом, паутиной по углам и таким слоем пыли, что Авья чихнула. Глаза её заслезились, и она, шмыгнув носом, натянула на лицо шарф; правда, сильно лучше не стало. Кошшись урчал где-то внизу, под полом, и Авья, придирчиво осмотревшись в неровном свете магического синего огонька, от какого рухлядь вокруг отбрасывала поистине демонические тени, отыскала люк. От него так и тянуло запечатывающей магией; но если кошшись свободно проходили через любые (за парой, конечно, исключений, известных отнюдь не всем, равно как и, впрочем, заклинание призыва кошшись) преграды, какие бы волшебные стены ни возводил чародей, то его коллеге по нелёгкому ремеслу стоило постараться, чтобы разрушить барьер и печати. Наверняка там, под хлипким полом, кряхтящим, но не ломающимся под ударами ногой, и притаилась его лаборатория; и наверняка поэтому кошшись так ворчал и тревожился внизу.

Но чары не поддавались ни одному заклинанию из её немалого арсенала. Не сработал осьтны ванйӧв от немых шаманов из рода пемытов, отрезающих себе языки на посвящении, чтобы злые духи, служению которым они себя посвящали и чьи тайны открывали, не сумели обмануть кого-либо и говорить; сломался ритуал открытия от чародея Тӧддьӧн из племени уна, сумевшего однажды распахнуть дверь так, что, по слухам, порвалась ткань мироздания, а целый мир был уничтожен неосторожным мановением руки; подвёл и ряд более простых чар, и Авья решила рискнуть. Вундан хранил теперь осколки души почившего тёмного аддзысь, прыгнувшего обеими ногами во мрак; и хотя ей теперь останется меньше прыжков по мирам, рискнуть стоило.

Серп звенел от сокрытой силы, но Авья уцепилась въедливее, только бы не уронить, и ударила лезвием по незримой преграде. Барьер поддался, рухнул и взорвался – в лицо ей полетели прозрачные серебристые осколки, оставляющие отнюдь не призрачные царапины, и она зажмурилась, закрыла лицо руками и оступилась. Она услышала оглушительный визг кошшись, задетого обломками заклинания, нелепо взмахнула руками, точно птица и точно могла улететь, и полетела вниз, в пустоту. Говорят, перед глазами проносится вся жизнь в последние мгновения, но Авьи хватило только на громоздкий, циклопический страх, объявший всё её существо; она не заплакала и не разрыдалась – только испугалась и попыталась нащупать хоть что-то, что могло помочь ей, но не нашла ничего. Её тело сжало сначала до точки, затем – растянуло на все обозримые и необозримые вселенные; она кричала, пока не оглохла от собственных же воплей, а потом тишина и темнота ударили в лицо.

Не шевелясь и не открывая глаза, Авья дышала часто и мелко; в рот ей затекла кровь, кости трещали от боли, и она поняла, что не умерла.

Она жива. И она где-то в тепле и на чём-то мягком.

Авья нашла в себе силы шевельнуть рукой, по-прежнему сжимающей Вундан, сплюнула кровь и повернула голову набок.

Перед ней предстала библиотека бесконечно гигантская, во множество и множество хитро переплетающихся этажей; и книжные полки ломились от книг с невообразимых расцветок переплётами, и между ними сверкали диковинки, некоторые из которых она даже видела: магические кристаллы, рунические камни, черепа, заспиртованные куски плоти. Вихристые лестницы, высеченные искусно из дерева и увенчанные крохотными фигурками животных и людей, устремились вверх и вниз; и, похоже, она упала даже не на первый этаж. Стены библиотеки украшали гобелены, изображающие легендарных существ (и крылатых ящеров, и глубоководных людей с головами осьминогов), и картины магических ритуалов.

Авья лежала на ковре, смягчившем падение, а недалеко от неё расположился настолько большой стол, что за ним могли работать, не мешая друг другу, несколько человек одновременно. Перья, чернила, карты, компасы, бумага, резаки, ножи, конверты, распахнутые книги – казалось, исследователь отлучился на мгновение и мог вскоре вернуться, но Авья не слышала ни единого человеческого звука, кроме своего дыхания, тяжёлого и прерывистого; было даже колесо, на которое крепились полки, где последний посетитель этой библиотеки оставил раскрытыми интересные ему книги.

Здесь было так тепло и уютно, что она захотела расплакаться: настолько спокойно, не ожидая ничего дурного, она не ощущала уже настолько давно, что, казалось, и позабыла, но похоронённые под эонами времени воспоминания настойчиво всплыли вновь, и Авья с трудом отогнала их прочь. Магическая библиотека, полная не только книг, но и разных таинственных артефактов, представляла собой обширное пространство, полное загадок и тайн и не захваченное, но взятое в пользование Авьей; где знания и магия переплетаются.

Здесь она очутилась вместе с Кимӧ после первой встречи, пусть и внутренне надеялась, что не сможет перенести и его; туда она уходила и из Мыльки, не оставив после себя ничего, точно никогда и не бывало.

Дверь закрылась за ними.

В тот день она впервые привела кого-то в библиотеку.

Библиотека поразила Кимӧ: она видела это в его сверкающих глазах; видела, как он подошёл к полкам, как прошёлся вдоль них, рассматривая каждый корешок. В библиотеке и правда никого не оказалось, когда она появилась здесь впервые: видимо, тот аддзысь был последним владельцем, а от него не осталось ничего – даже обломков души в серпе; поэтому Авья, ничтоже сумняшеся, присвоила себе то, что мертвецу уже не нужно.

– Занятное место, – проговорил он, остановившись напротив полок с частью ботанических трактатов касательно строения и сущности цветка.

Авья пробормотала вместо хвастливого ответа нечто невразумительное, будто говорила с мхами и туманами.

Прежний владелец не озаботился сколько-нибудь внятной системой хранения, а потому Авье пришлось переставлять всё на свой вкус; она выбрала сортировку по глобальным темам, внутри глобальных тем – по более мелким, внутри мелких тем, если требовалось, – по автору, а если не требовалось, то просто по алфавиту. Вышло не идеально, но она продолжала стремиться к идеальному порядку, насколько получалось, и периодически пересматривала логику хранения, а каждому предмету присвоила уникальную отметку и набор осмысленных определений, которые сразу заносились в большой каталог, представлявший возможность для поиска по ключевым словам. Работало не без проблем, и часто, не помня точное название и дав при этом недостаточно ёмкие определения, Авья не могла мгновенно отыскать то, что желала, и искала, что называется, руками среди наиболее подходящих вариантов нужный. Когда-нибудь она оптимизирует наложенные заклинания, но сейчас не могла выдумать ничего лучше.

Авья не знала, сколько людей (и не вполне) владело библиотекой до неё, но точно знала, что в последнее время ничья нога, кроме её, не ступала под этими сводами; и многое ей пришлось поменять – не только упомянутый каталог. Набор перемещающих и защитных заклинаний (особенно с учётом, что предыдущий хозяин книжных залов вынужденно прицепился к выходу в очевидный физический мир, иначе бы вовсе потерял возможность входа, и что у Авьи был Ключ) она разрушила и отстроила заново первым делом: кто знает, кто, кроме того аддзысь, ещё имел доступ? Незванных гостей в своём доме привечать Авья не хотела, ей и одной хорошо жилось.

Кимӧ пошёл дальше, а она бесшумно скользнула за ним следом; и остановился только напротив разрозненных заметок касательности охоты на особо опасных чудищ, естественных и созданных волей сьӧд-аддзысь и всяческих их разновидностей.

– Ищешь про себя? – спросила Авья.

– В том числе, – честно отозвался он и взял один из рукописных дневников, чью расшифровку Авья ещё не успела начать; и принялся листать. – Надо же, – спустя несколько минут проговорил Кимӧ, и она услышала в его голосе изумление, – у тебя есть записи самого Öшны.

Ревность уколола её настолько мучительно и злостно, что Авья сама себе подивилась: ведь умела прежде быть бесстрастной, точно ледяное изваяние, а тут – взяли её книгу, потрогали руками, поняли, о чём идёт речь, и всё это прежде, чем она успела взяться за успокаивающую работу с таинственным манускриптом.

– Ты его знаешь? Или её?

– Я знал его, – Кимӧ кивнул. – Прежде это был великий охотник на вир-каттьыны, и мастерство его заслуживало уважения в той же мере, что и страха.

– Кто его убил?

– Не я, – и в его голосе звякнуло металлически сожаление. – Но один из моих… скажем так, знакомых. Не против, если возьму почитать? Обещаюсь вернуть в срок и в сохранности.

– У тебя нет выбора, когда и в каком виде вернуть.

На каждую вещь она навела охранные чары, едва ощутимые, из последних диковинок, встреченных ей в мире, где жили драконы столь разнообразные, что она потратила никак не меньше десяти местных лет, чтобы просто нарисовать все их разновидности и изучить самые поверхностные основы уклада; и планировала вернуться, раз стало намного проще.

А особенно дотошно Авья защищала книги: от жара, от огня, от кислот и щелочей, от влаги, от грязи, от кражи, от колдовства, от гниения, от грибов, от пыли, от плесени, от острых зубов и когтей, от падения на пол, от непритязательного и грубого вырывания страниц – от всего, что пришло ей в голову. Порой представленные вовсе в мире в единственном экземпляре, она не могла позволить уничтожить столь исключительные редкости; это за черепом какого ящера можно сходить снова – а где взять оригинальную рукопись почившего мудреца?

Кимӧ, не улыбаясь, обернулся; серьёзный и помрачневший, он глядел на неё так, словно оценивал, не ошибся ли.

– Мне кое-что от тебя нужно.

Авья привыкла, когда разговор начинают с этого. Правда, обыкновенно перед ней стояли на коленях, обещая всё, что пожелает её душа, даже если придётся принести в жертву пятерых детей, даже если придётся отдать всё золото, какое редко её интересовало, даже если придётся скормить её серпу десяток душ, ведь как раз есть пленники, ими можно расплатиться; за ней ползали, хоть по топкой грязи, хоть по снегу, хоть по крови, только бы она помогла, а она, глядя на этих опустившихся существ, бывших когда-то людьми, не ненавидела их, несчастных, и не презирала, жалких, – она не испытывала ничего, кроме смеси противной гадливости и трепетного ожидания доброго боя с равным противником.

И она не столь уж сомневалась, что, вероятно, вир-каттьыны попросит помощи. Хотел бы убить – убил бы ещё при подступах к безымянному городу, незачем ждать, когда они окажутся в её маленьком кусочке пространства, где силы фактически равны. Всем от неё вечно что-то нужно.

– Продолжай, я вся внимание, – Авья кивнула.

– Есть такой, наверняка очередной на твоём пути, культ, или секта, или клан, или сборище обезумевших чародеев, вступивших обеими ногами в тьму и павших в сьӧд. Они называют себя гажтӧм-тӧдны – ведатели мрака, и звучит, согласен, очень уж претенциозно, – он хмыкнул и скрестил руки на груди, прижав к себе дневники охотника. – Их много. Не скажу, сколько точно, но я знаю больше шести десятков прислужников разного ранга и разной силы, и одному мне не справиться.

Вот оно что.

– Неужто благородный вир-каттьыны спасает человечий мир? – не удержалась Авья от сдержанной колкости. – В чём твой интерес? И зачем тебе именно я?

– Месть, – отрезал он. – Мне потребуется помощь аддзысь, пусть и даже водиться с представителями вашего племени мне не слишком уж хочется. Однако, насколько вижу, ты не затронута нисколько сьӧдом, что редкость в наше время, – и добавил, коротко, сухо и скупо: – Что ты желаешь взамен? Проси обо всём.

Авья молчала.

Что она могла попросить у прядильщика крови, чтобы не ошибиться? Его крови? Его тайны и секреты? Помощь взамен? Всего и сразу?

– Дай мне клятву, что выполнишь любую мою просьбу, когда наш путь закончится, – глухо проговорила она. – Руку.

Видимо, Кимӧ настолько желал мести, что руку протянул; она крепко схватила его и подивилась на миг, насколько горячая у него ладонь: ей отчего-то казалось, что вир-каттьыны должны быть холоднее самой смерти, но он едва ли не пылал. Авья взялась за Вундан и сделала два надреза на своей ладони и на его – так, что переплеталась кровь.

– Клянись.

– Я, Кимӧ, клянусь на крови и жизни, что выполню любую просьбу аддзысь Авьи, едва каждый гажтӧм-тӧдны умрёт.

– Я, Авья, принимаю клятву Кимӧ.

Ладонь обожгло нестерпимым пламенем: клятва принята.