Дети

Князь Свирь-Мокшанский – человек неопределённого возраста, лысоватый, хилый.

Бубенгоф – солиден, держится завоевателем.

Мокей Зобнин – лет пятидесяти, вертляв, боек и мечтателен.

Иван Кичкин – стар, тучен и нездоров.

Пётр Типунов – сладкогласен и миролюбив.

Костя Зряхов – юноша пухлый, говорит пренебрежительно, с неожиданными оттяжками.

Евстигнейка – личность растрёпанная, с безумными глазами.

Татьяна Зобнина – дама вдовая, дородная, двигается неохотно.

Марья Викторовна – девица бойкая и живая.

Нетрезвый Пассажир.

Старуха с прошением.

Начальник станции.

Быков – сторож.

Жандарм.

Телеграфист.

Помещение для пассажиров I и II класса на маленькой станции в пяти верстах от заштатного города Верхнего Мямлина. Одна дверь прямо против зрителя, другая – в левом углу. За этой дверью – уборная. Суетится Зобнин, распаковывая кульки, Татьяна и Костя расставляют на столе бутылки и закуски.

Зобнин (озабоченно). Стало быть – помни, Татьян: как только я его введу – сейчас ты встречу ему с подносом…

Татьяна. Слышала уж! Только – долго я не сдержу: тут боле пуда…

Зобнин. Удержишь! Должна удержать, коли тебе браслета обещана! А ты, Кость, валяй поздравление, да поскладней как, да позычнее, он, поди-ка, глуховат.

Костя (пренебрежительно). Ладно, скажем! Видал я их брата… Это ваши понятия такие, что коли Князь, так уж обязательно – глух али ещё чем страшен.

Зобнин (мечтательно). Эх, кабы удалось! Ловко бы… н-да-а! Кичкина-то обошёл я… он там дома готовится, а я… (Беспокойно.) Ты гляди, Татьян, – сначала можжевеловой ему, да рюмку-то побольше которая…

Костя (с горечью). Эх, культурность! Можжевеловой… князю-то! (Сплёвывает сквозь зубы на пол, сокрушённо качая головой.)

Зобнин (задумчиво). Что ж, – купоросного масла поднести ему, что ли? (Уверенно.) Ничего! Можжевеловая – она сразу непривычного человека ушибёт! Какого ты сословия ни будь, она, брат, всякое упрямство разможжит…

Татьяна (вздыхая). Всё, чтобы разможжить…

Зобнин. Дурёха! Надо нам, чтобы человек мягок был и ласков с нами, али не надо? Ты – молчи! Ты старайся красивее быть…

Костя (ворчит). Тут, для этого, бургонское али шампанское требуется.

Зобнин (раздражаясь). Отстань, подь в болото! Послушал я тебя, угостил намедни следователя бургонским этим…

Костя (возмущён). Да кагор это был, говорю я вам, а вовсе не бургонское! Простое церковное вино!

Зобнин (кричит). Врёшь! Оконфузил ты меня! Откуда в церковном таракану быть?

Начальник станции (в дверях). Действуете?

Зобнин. Готовимся. Сколько до поезда?

Начальник станции. Ещё… час тридцать семь. А у жены моей зубы разболелись.

Татьяна. Вы их – парным молоком…

Костя (скорбно). Вот! О, господи… парное молоко!

Начальник станции. С молока меня, извините, тошнит. (Мечтательно.) Нет, против зубов следует употреблять что-нибудь крепкое…

Костя (уверенно). Обязательно! Нагретый коньяк, а то – ром.

Начальник станции (улыбаясь). Коньяк… да-а!

Зобнин (хмуро). Где его достанешь? Мы вот своими средствами… (Вздохнув, начальник станции притворил дверь.) Понимаю я, чего тебе надобно! Погоди, брат, – всё, что останется, твоё будет…

Татьяна (Косте). Вы мне на хвост наступили…

Костя (галантно). Пардон! Распространяетесь очень!

Зобнин (мечтает). Да-а… кабы удалось! Ты, Татьян, будь развязней. Ты – вдова, а он – старичок, человек для тебя безвредный… И ты, Костя, тоже…

Костя. Ну, вот, не видал я князей! Их в Москве на каждой улице по трое живёт… Но откуда вам известно, что он глух и старичок, – это уж я не понимаю!

Зобнин (вдумчиво). Да ведь как же? Первое дело – Князь…

Костя. Вы меня не учите, пожалуйста! У меня – свои взгляды…

Татьяна (Косте). Жили вы в Москве две недели, а всё знаете… и сколько князей, и какие трактиры… даже удивительно!

Зобнин. Разговор у тебя ленивый… вроде как у беременной женщины… право! Ты перемени это!

Костя. О, господи! Да не понимаю я, что ли? (Плюёт сквозь зубы.) Человек думает, как лучше, а вы ему голову грызёте… Дайте мне мысли мои обгарнизовать!

Зобнин (оглядываясь). Ну, ну… валяй! Подмести надо. Иди-ка спроси веник у сторожа.

Костя (уходя, ворчит). Веник! Не веник, а половую щётку употребляют.

Татьяна (отряхивая юбку). Уй, как я измазалась…

Зобнин (задумчиво). Вот… двадцать пять годов ему, а умишко детский. Да и все тут, ежели пристально поглядеть… н-да! Вот бы удалось мне Кичкина обойти… молебен бы… О, господи, помоги рабу твоему Мокею! Молись, Татьяна… тут и твоя судьба кружится!

Костя (вбежал и – радостно). Глядите-ка, дядя Мокей!

(В дверь, оттирая Костю и тяжко дыша, влезает Кичкин, за ним – Марья и Типунов, с кульками в руках. Зобнин, смущённо посмеиваясь, качает головой сверху вниз, Кичкин смотрит на него и громко сопит. Костя, едва сдерживая смех, делает Типунову какие-то знаки, тот схватил бороду в руку и, закрыв ею рот, подмигивает Косте. Марья, оскалив зубы, смотрит на Татьяну, Татьяна злобно отряхивает юбку.)

Кичкин (Зобнину, хрипло). Упредил?

Зобнин (хихикая). Пронюхал?

Костя (Марье). Бон жур-с![1]

Татьяна (шипит). Ты зачем с ней говоришь?

Марья. Теперь вовсе не жур, а суар![2] Что, взяли, а?

Кичкин. Эх, Мокей, Мокей…

Зобнин (вздохнув). Вот как, брат, Иван Иваныч… случилось!

Кичкин. Ну и жулик ты, а?

Зобнин. Да и ты тоже… шельма! Как это ты… догадался?

Кичкин. Не дурак я!

(В дверь смотрит, улыбаясь, начальник станции. Зобнин, укоризненно качая головой, грозит ему пальцем.)

Типунов (быстро). Вот что, купцы, – разговорцам тут не место, разговорцы – за дверь! Уж коли так сошлось…

Кичкин (грузно садится). Что уж тут…

Зобнин. Н-да… Костянтин – соображай…

Типунов. Теперь сообща надобно…

Костя. Обязательно!

(Марья вертится по комнате, смотрит в зеркало и всячески мешает Татьяне.)

Татьяна. Что вы толкаетесь?

Марья. Ах, пардон!

Кичкин. Эх, кабы не одышка у меня… я бы тебе, Мокей! (Показывает кулак.) Прохвост…

Зобнин (миролюбиво). Али руганью добьёшься чего? Я бы и сам не хуже тебя обругался… да ведь какой толк?

Костя (мрачно). Надобно, дядя, обгарнизоваться…

Типунов. Гарнизоны это называется или как… ну – следует скорее!

(Костя шепчет что-то Марье, она смеётся.)

Татьяна (Зобнину). Братец, – Константин, глядите-ка, шепчется!

Костя (возмущённо плюнул). Ф-фу! Ну и… нравы же!

Зобнин. Цыцте! (Вздохнув.) Как же, Иван Иванов?

Типунов. Очень просто! (Пишет пальцем в воздухе.) Лесопромышленная компания Зобнина и Кичкина – боле ничего!

Кичкин. Почему я сзаду? Не желаю…

(Костя, тихонько переругиваясь с Татьяной, делает ей рожи, Марья хихикает, Татьяна почти плачет.)

Зобнин. Не спорь уж! Мне всё равно – пусть на вывеске ты впереди стоишь.

Кичкин. И в купчей…

Зобнин. Ну и в купчей! На!

Кичкин. Во всех бумагах чтобы я впереди стоял!

Зобнин. Во всех! Изволь!

Типунов (воодушевлённо). Вы того не забывайте – какое это дело! Золото! Не токмо на обоих хватит – потомствам даже до седьмого колена останется! Ведь это же какая краюха? Целая местность… весь уезд! Тут ли спорить? Тут ли жадовать? Руби! Пили! Вези! Огребай деньги! Народишко изголодался, мужику цена – грош…

Зобнин (вздрагивая). Н-да… это дело… оно-о!

Кичкин (мычит). О, господи!

Типунов (Кичкину). Ну, кум, думай!

Зобнин. Иван Иванов, – решайся!

Кичкин (уныло). Что же? Я – тово…

Зобнин (горестно). Судьба нам такая – чтобы вместе!

Кичкин (уныло). Н-да… не наша воля, видно!

Типунов (весело). Давайте лапы, эхма! Господи, благослови… на счастье! Сообща… в соединении сил… задувай-давай! Такие эти… как их, Костя?.. гарнизоны двинем…

Костя. Гарнизации, если правильно говорить!

Зобнин. Значит – надо выпить, что ли?

Типунов. Теперь – обсоюзились… Ну-ка, Татьяна Антоновна, в знак будущего!

Кичкин (держит руку Зобнина и встряхивает, точно пробуя, нельзя ли оторвать). А я было тово…

Зобнин. Да и я тоже, брат…

Кичкин. Судьба нам, значит, вместе-то…

Зобнин. Против судьбы все мы – дети малые! Тебя начальник известил о приезде?

Кичкин. Он.

Зобнин. Вот, Костянтин, зубы-то! Давеча бы дать ему…

Костя, Чай, он не теперь известил.

Зобнин. Дать бы да и спросить: извещал али нет? Ну – благословясь, выпьем, братья!

Типунов. И – разговорцы под лавку! Надо насчёт встречи обдумать…

Зобнин. У нас – обдумано.

Кичкин. И у нас!

Зобнин. Первое – чару ему с дороги!

Кичкин. Покрепше!

Типунов. Чтобы сразу обмяк!

Зобнин. Можжевеловой ему…

Кичкин. У нас – чайная есть. На чаю настояна…

Типунов. Смешать можно!

Татьяна. А как задо́хнется он с этого?

Зобнин. Эко! Пьём же мы, а вот не задохлись!

Типунов. Выдержит! После – поздравить его ласковенько, с возвратом на родное пепелище…

Костя (ловит пальцами гриб на тарелке). Он и подумает, что это насмешка!

Зобнин. Отчего – насмешка?

Костя. Сожгли мужики усадьбу-то или нет?

Кичкин. Ну, конечно, об этом не надо напоминать!

Зобнин. Ай да Костя! Тонко взял!

Костя. Чай, я не дикарь!

Кичкин (Типунову). Вот, Петруха, мастером ты считаешься в речах, а придумал плохо!

Типунов. Ничего!

Зобнин. Стало быть, тебе, Костя, и говорить речь!

Костя (разбираясь в закусках одной и той же вилкой). Мне всё равно…

Кичкин. Первый – кум скажет. Затем и взят.

Зобнин. И Костя для этого.

Кичкин. Нет уж, – первое слово чтобы от нас шло!

Типунов. Мы – оба вместе скажем…

Кичкин (тяжело). Нет, уж ты первый… ты старше!

Зобнин. Говори первый, Типунов! А Костя на загладку пойдёт… Решили?

Кичкин (подозрительно). Уступчив ты больно…

Зобнин. А ты – боязлив не в меру!

Кичкин. У меня – одышка… Да детей пятеро.

Зобнин. После того – женщинов пустим против его…

Типунов (с улыбкой). Для головокружения, значит!

Кичкин. Вот я племянницу взял…

Зобнин. У меня, брат, сестрёнка… тоже очень достойна внимания…

Кичкин. Она у тебя бессловесная… не годится…

Татьяна. Здравствуйте! Это я понимаю как обиду…

Типунов. Никакой обиды! Ну только, как Маша по-французскому может…

Марья. Пожалуйста… я могу уйти… у меня интересов нет…

Кичкин. Я те уйду!

Типунов. Теперь – вопросец: где он остановится, у кого?

Костя. У нас приготовлено ему.

Кичкин. У нас тоже… не суйся!

Зобнин (наливая водку). Погодите! Остановится он – это мне известно – у себя в усадьбе, ведь флигель-то цел!

Кичкин. Цел! А ты у себя на что приготовил?

Зобнин. А ты?

Кичкин. Я! Мало ли что… Мой-от отец у них, у князей, бурмистром ходил.

Костя (Марье). Каковы люди?

Татьяна. Очень даже хороши, и напрасно ты к ней подлизываешься… (Марье.) И вовсе князю не интересен наш язык этот!

Марья. А что же ему интересно?

Татьяна. Да уж не язык, извините!

Марья. А что же? Пожалуйста, скажите!

Татьяна. Да уж…

Зобнин. Цыц, Татьяна!

Костя (горестно). Вот какие картины культурных нравов…

Марья. Вуй! Кэ сэ трист![3]

(Типунов смотрит на неё с недоумением и отходит прочь, шевеля губами. Костя наливает себе какой-то зелёной жидкости и пьёт.)

Татьяна (тихо). Слова! Сама, чай, выдумала…

Быков (входит). Мокей Антоныч!

Зобнин. Ась?

Быков. Евстигнейка просится до вас.

Типунов. Этот – с машинкой своей…

Кичкин. До него ли? Гони!

Зобнин. А может, допустить его? Вот, мол, ваше сиятельство, есть у нас изобретающий человек…

Костя (иронически). Очень это интересно столичному жителю!

Типунов. А если для смеха выпустить его?

Костя. Тогда бы лучше лесникову собаку взять – она смешнее!

Зобнин (испуган). Это… это ты зачем же все бутылки почал?

Кичкин (в стороне – Марье). Ты, гляди, не уступай ей, слышь? Держись вперёд… ближе к нему…

Марья. Знаю уж!

Кичкин. То-то…

Костя (жуёт). Для возбуждения мозга – надо мне или нет? Странно!

Быков. Стало быть – Евстигнейку гнать?

Типунов. Гони, дружок, гони его!

Быков. Там ещё старуха…

Кичкин. Какая?

Быков. С прошением, что ли то…

Зобнин (тревожно). На кого прошение?

Кичкин (радостно). На тебя, поди-ка!

Зобнин. Ну господи же! Даже взопреешь от этого! Гони ты всех, Быков!

Костя. Хоть на час какой спрячьте вы куда-нибудь всю эту дикость… стариков, слесарей, старух…

(Кичкин осторожно подвигается к двери, Зобнин следит за ним, беспокойно потряхивая головой.)

Зобнин. Стало быть, Марья Викторовна, вы его займёте…

Типунов. Ты, крестница, так и знай: мы тебя всегда для приёма знатных лиц будем употреблять…

Татьяна. А меня на что выволокли?

Зобнин. А ты… ты в глаза ему гляди!

Татьяна. Собака я, что ли?

(Кичкин вышел; Зобнин, стоя у двери, следит за ним в щель, потом уходит.)

Типунов (ласково). Вы его улыбочками, улыбочками! Да пошире эдак, поласковей – вот вам и должность!

Татьяна (сдаётся). Он и примет меня за дуру.

Костя (успокоительно). Молчать будете – не примет.

Татьяна (ядовито). Глядите однако, в Семилужном у градского головы жена эдак-то принимала, принимала гостей да однажды негритёнка и родила…

Марья (возмущённо). Фи, как вам не стыдно! И вовсе не негритёнка, а просто пёстренький он родился…

Татьяна. Не всё ли равно?

Марья. И одна ножка – короче!

Типунов (беспокойно). Это куда же воеводы ушли? Поругаются они… Костя – идём-ка…

Костя (икнул). Ох… ну, жизнь! (Уходит.)

Марья (озабоченно шепчет). Ву зэт тре земабль. Жэм боку льом дезарм. Же сюи тре контан…[4]

Татьяна. Нисколько это вам не поможет.

Марья. Почему же? Объясните, силь ву плэ, пожалуйста!

Татьяна. Женат он.

Марья. Какие глупые пошлости!

Татьяна. Нечего предо мной форсить! Вы сами иностранные-то слова выдумываете! А вот у кого колечко ваше с рубинчиком – это я знаю! Да-с!

Марья. И я знаю. Ну-с?

Татьяна. И больше ничего-с!

Марья. И – глупо-с!

Татьяна. Как же ты смеешь? Ведь я тебя старше!

Марья. А вы про колечко смеете?

Татьяна. Так я же тебе и ещё скажу…

Марья. А вы кого «шишечкой» зовёте?

Татьяна (села). Я? Ой!..

Марья. Ага! А вы кому пишете – «сладкий мой Колик»?

Татьяна (поражена). Ай… Ах он… мерза-авец…

Марья. Что? Вот и прикусите язычок!

Татьяна. Неужто… он рассказывает? Неужто сам он?

Марья. Не он, так – вы!

Татьяна (растерянно). Ой, как же это? Разве я рассказала бы? Что вы! Кому мне рассказывать?

Марья. Ну, уж я не знаю!

Татьяна. Да, может, вы… врёте?

Марья. Вы не писали?

Татьяна (тихо). А может, вы… сами догадались?

(Марья хохочет. В дверь беспорядочно втискиваются мужчины: Кичкин, подняв руку с прошением вверх; Зобнин, стараясь поймать бумагу; Типунов и Костя тоже хотят этого и – мешают друг другу. За ними испуганная, оробевшая старуха и – таращит глаза Евстигнейка.)

Кичкин (задыхаясь). Нет, читай вслух!

Зобнин. Чудак… да я же прочитаю!

Типунов. Погоди, Костя…

Старуха (ноет). Ой, голубчики, разорвёте вы…

Зобнин. Костя – прочитай…

Кичкин. Кум – бери…

Зобнин. Тарасьевна, дура! На кого прошение?

Кичкин. Ага-а? На кого-о?

Старуха. По случаю… пропажи, батюшка… зятёк-от мой…

Типунов. Костя – да ты, давай, вместе прочитаем!

Кичкин. Кум – держи!

Зобнин. Чёрт тебя принёс, старая лошадь…

Костя. Да будет вам! Что такое?

Старуха. Батюшки – не порвите!

(Все тесно окружили чтецов. Евстигнейка осторожно пробирается вдоль стены и – никем не замеченный – исчезает в уборной.)

Типунов (читает). «Его сиятельству, светлейшему»…

Костя. «Покровителю сирых»… это не надо! «Имею честь известить…»

Зобнин. Да вы один который-нибудь…

Типунов (читает). «Зять мой, Кирилл Вараксин, вот уже четыре года находится в безвестном отлучении от жены, дочери моей…»

Костя (успокоительно). Это пустяки какие-то!

Типунов (читает). «И жизни своей, может быть, решился…» Это не касается Мокей Антоныча!

Кичкин. До конца – не касается? Верно?

Типунов. До конца! Тут – о пропаже зятя.

Кичкин (ворчит). А может, Мокей прикосновенен и к этой пропаже?

Зобнин (радостно). Что же ты, старушка, а? Как же ты это, а?

Старуха. Да ведь, батюшка ты мой, дочка теперь не то вдова, не то – замужняя… как это понимать?

Кичкин (Типунову). А я думал – на него прошение, на Мокея! Обрадовался было…

Типунов. А ты – погоди! Ты – потерпи!

Зобнин (старухе). На тебе гривенничек и – иди с богом! Иди спокойно!

Старуха. Может – он разрешил бы ей?

Зобнин. Теперь – мне некогда! Потом – я те разрешу… иди себе…

Старуха. Уж ты ей-то разреши…

Зобнин. И ей разрешу… Вино и елей… Ух! Ну, Иван Иванов, подозрительный ты человек!

Кичкин. Да ведь ты вон как… забегаешь!

Зобнин. А ты – давай будем верить друг другу, право! Пусть кто другой ямы нам копает… Ты – простодушней будь! Жизни тебе не больно много осталось…

Кичкин. Это – верно. Выпьем давай, что ли? Леший…

Костя (Марье). Ф-фу! Я даже вспотел!

Марья. Же сюи осси тре фатигэ… пардон![5] Я тоже устала… волнуюсь до костей!

Костя. У нас с вами, можно сказать, первые роли… (Вонзает вилку поочерёдно в гриб, сардину и селёдку.)

Зобнин. Экой ты, братец мой, варвар! Всё расковырял, разварзал! Татьяна, ты чего глядишь?

Татьяна. Не понимаю даже, зачем меня привезли!

Зобнин (угрожая). Забудь-ка! Я те дома напомню!

Кичкин. Всё перебуторено на тарелках-то! Кум, надо бы и нашу провизию выложить.

Типунов. Хватит с него!

Татьяна. Что же ваше-то лучше нашего?

Начальник станции (в двери). Сейчас даю звонок к поезду, – как у вас дела?

(Общая суета. Костя залпом пьёт три рюмки.)

Зобнин. Татьяна – бери поднос! Оправься! Губы-то подбери… Ишь, развесила, словно флаги!

Кичкин. Марья – готовься! Кум, гляди! Господи, благослови…

Начальник станции. А… позвольте! Вдруг я выговор получу за устройство этого буфета?

Зобнин. Друг – не скучай! Всё получишь, как договорено!

Начальник станции. Насорили… бумажки, солома… плевки! Эх, господа!

Костя (критически). Действительно – хламу много! Любит русский человек сделать что-нибудь неприличное.

Марья. Ах, это святая правда!

Начальник станции (кричит). Быков! Подмети классную!

Зобнин (берёт Кичкина за руку). Ну, идём, благословясь!

Татьяна (миролюбиво Марье). Очень это верно насчёт неприличия! Ехала я в губернию намедни – так господин какой-то, который надо мною поместился, носок мне на голову спустил…

Марья (подвигаясь к выходу). Скажите, какое безобразие!