Пожары

– «Но ведь там должны быть люди!»

– Я даже усмехнулся: какое легкомыслие! Само собою понятно, что ни одно судно не может выйти в море без людей, а она только сейчас догадалась об этом. И снова кричит:

– «Их нужно спасти!»

– Начался спор: одни соглашаются – нужно, другие, поделовитее, указывают, что мы и без этого идём с опозданием. Но дама оказалась женщиной навязчивой и бойкой, – после я узнал, что она ехала из Карса в Японию, к сестре, которая была замужем при посольстве, а также по причине туберкулёза лёгких, – так, говорю, оказалась она весьма назойливой, – требует спасения погибающих людей и подбивает пассажиров послать капитану депутацию просить его о помощи горящему судну. Ей основательно возражают, что, может быть, судно китайское и люди на нём – тоже китайцы, но это нисколько не успокоило её, наоборот: истерическим визгом она довела каких-то троих до того, что они отправились просить капитана и, хотя он опирался на опоздание, доказали ему, что будто есть морской закон о подаче помощи в несчастиях, и даже пригрозили составить протокол.

– К полному торжеству забияки, капитан изменил курс, и потёпали мы по мохнатому морю, по кочкам волн, в кромешную тьму, на огонь этот. Команда, серчая, трудится, готовясь спустить шлюпки; подъехали мы близко, видим: горит дрянненькое китайское судёнышко о двух мачтах, около него ныряют две лодочки с людьми, орут люди, воют, а на горящем судне, на носу его, стоит высокий, тонкий человек; стоит и стоит. Огонь полышет совершенно серьёзно, корма уже вся в огне, мачты – как свечи, даже на кубрике хлещет пламя, а человечек этот точно часовой – недвижим. Видно его очень прозрачно.

– Наша команда приняла людей из лодки, – было их семь человек, из другой лодки трое, от преждевременного страха, бросились в воду, все утонули. Спасённые объявили, что на судне остался хозяин их и желает погибнуть вместе с имуществом. Матросы наши очень звали его: «Прыгай, чёрт, в воду!» Но – ведь не арканом же его тащить? Возиться с его упрямством было некогда, капитан пронзительно свистит. В самые те минуты, когда огонь охватил носовую часть судна, видел я очень прозрачно, как этот азиат запрыгал, вдруг весь вспыхнул огнём, схватился за голову руками и нырнул в огнище, словно в омут.

– Но суть случая, конечно, не в поведении китайца, народ этот совершенно равнодушен к себе по причине своей многочисленности и тесноты населения; они даже до того дошли, что в случаях особо заметного избытка людей жеребий бросают: кому умирать? И жеребьёвые умирают вполне честно. Когда же у них в семье родится вторая девочка, так её швыряют в реку; больше одной девицы на семью не выносят они.

– Но суть, говорю, не в них, а в поведении чахоточной этой дамы, кричит она капитану, почему он не приказал погасить огонь на судне? Он ей внушает:

– «Сударыня, я не пожарный!»

– А она кричит:

– «Но ведь погиб человек!»

Ей объясняют, что это очень обыкновенный случай даже и на суше, а она – своё:

– «Знаете ли вы, что такое человек?»

– Конечно, – все насмешливо улыбаются.

– А они, как собачка комнатная, прыгает на всех и верещит:

– «Человек, человек…»

– Зрители, обижаясь, отходят от неё, тут она – к борту и плакать. Подошёл к ней один сановник, так сказать – вельможа, – забыл я имя его! – и внушительно предложил успокоиться:

– «Сделано, – сказал, – всё, что можно было сделать…»

– Но она с ним обошлась невежливо. Тогда я говорю ей совершенно почтительно:

– «Сударыня, позвольте предложить вам валерьяновых капель…»

– Она, не глядя на меня, шепчет:

– «О, идиоты…»

– Признаюсь, что, несмотря на мою скромность, это обидело меня. Но всё же как можно деликатнее говорю:

– «Сударыня, скандал, вызванный благородством вашего сердца, возмущает и моё…»

– Но и деликатность мою отвергла она, – кричит стремительно прямо в нос мне:

– «Уйдите прочь…»

– Ну, тут я, разумеется, отошёл, великодушно оставив пред нею рюмку с эфирно-валериановыми каплями. Встал в сторонку, слушаю, как она сморкается, хлюпает. Стою и чувствую: есть что-то очень обидное для меня в этих слезах о неизвестном китайце. Не может же быть, чтобы она всегда искренно плакала обо всех погибающих на её глазах от разных причин. В Сингапуре сотни индейцев от голода издыхали, – никто из наших пассажиров слёз не проливал. Положим, это – чужой народ, но однако на моих глазах десятки наших, русских, матросов, портовых рабочих и других людей рвало, ломало, давило при полном равнодушии пассажиров, если не считать страха и содрогания нервов, от непривычки видеть обильную кровь.

– Думал я, думал по поводу этого случая с женщиной, неприятно много думал, но так ничего и не решил…

Винокуров подёргал свои усы, прислушался, потом сердито сказал:

– Подозреваю в этом поступке бесполезность.

Ночь. В мутно-синем небе тусклые звёзды. Обломок луны куда-то исчез. Низенькая, тощая ель, недалеко от нас, потемнев, стала похожа на монаха.

Саша Винокуров предлагает идти в сторожку лесника и там подождать до рассвета, когда проснутся перепела. Идём. Тяжело шагая по мокрой траве, он внятно говорит:

– Когда очень горячо – не разберёшь: солоно ли?

Примечания