Семен Подъячев

[1]

Семён Павлович Подъячев – крестьянин Московской губернии, Дмитровского уезда. Ему теперь седьмой десяток лет, он живёт в деревне обычной мужицкой жизнью, которая так просто и страшно описана в его книгах. У него огородный надел земли, которую он сам обрабатывает, плохонькая избёнка, малограмотная жена – всё, как следует у настоящего мужика.

В 1902 году в «Русском богатстве» были напечатаны очерки «Мытарства (В работном доме)»[2], подписанные новым именем – Семён Подъячев. Либеральная печать, рассматривая эти очерки как материал «обличительный», подняла шум, обрушилась на «отцов города» Москвы с упрёками по поводу порядков в «работном доме», что вызвало ревизию этого учреждения. Эти правдивые очерки принесли немало похвал автору, – хвалили его за уменье просто и бесстрашно писать жестокую правду.

Очень хорошо помню, что первое чтение этих новых очерков вызвало у меня впечатление не лестное для автора: так писали и пишут многие. Но отдел беллетристики «Русского богатства» редактировал В. Г. Короленко, его оценкам я верил, а очерки Подъячева были напечатаны «на первом месте», – этим редакторы подчеркивали значительность произведения, предлагаемого читателю.

Прочитав очерки ещё раз, я уловил в тоне рассказа Подъячева нечто напоминающее мне «Нравы московских закоулков» Воронова и Левитова[3] – писателей, которым были чужды сентиментализм и слащавость народопоклонников. А кроме этого, почуялось и ещё что-то от самого Подъячева, что-то почти неуловимое, но своеобразное.

Следя за его дальнейшими рассказами, я понял, что пишет их человек «простой», но чуткой души, горестно недоумевающий перед жизнью. Семён Подъячев рассказывал о деревне подлинно русским языком Московской области, не стараясь приукрашивать его чужими словами; рассказывал задумчиво, не громко и всегда как бы в тоне вопросов: «Разве это всё можно считать человеческой жизнью? Разве такими должны быть люди? Но разве в этих условиях могут они быть иными?»

Я тогда ещё не знал, что он «мужик», живёт в деревне, «крестьянствуя», что он очень беден, а однодеревенцы не любят его и смеются над ним за то, что он «пишет». В тихом тоне его рассказов я слышал странную беспощадность, в которой однако не чувствовалось жестокосердия. Рассказывая, как честный свидетель, он не берёт на себя роль судьи, но он суровее судьи в упрямой твёрдости, с которой изображает людей так, как видит и чувствует их. Он знает их, как мозоли на своей ладони труженика, как боль своих мускулов.

Подъячев написал и издал немало книг своих рассказов, продолжая жить так мучительно, как это изображено им во множестве произведений. Малограмотной жене, замученной работой, частыми родами, вознёю с детьми, чужд и непонятен муж, который по ночам, согнувшись в три погибели над столом, всё что-то пишет при тусклом свете керосиновой двадцатикопеечной лампы. Мужикам-однодоревенцам тоже непонятен и подозрителен этот человек, который и говорит и думает не так, как привыкли они. Впрочем, нет надобности рассказывать о жизни С. Подъячева, – он сам достаточно красноречиво говорит о ней.

Но вот какие мысли возбуждают его рассказы: лет пятьдесят почти все русские писатели усиленно и чувствительно изображали русского мужика как существо особого типа, которое прежде всего жаждет «божьей правды», а затем земли. Писали как о пьянице «с горя и с радости», о драчуне, для которого убить человека – пустое дело, а также как о «богоносце», призванном спасти мир неисчерпаемой силой веры в торжество правды. Жизнь деревни писатели рисовали мягкими, светлыми красками, искренно и громко восхищаясь простотою деревенского быта; указывали, что в этой простоте таится великая мудрость, что из деревни снизойдёт на город ясный свет истины. Говорили даже о «святости» деревенской жизни, указывая, что там надо учиться жить грешным и беспокойным людям, которые создали шумную, сложную, суетливую, распутную жизнь города и погибают, мучаются в ней, как в грязном аду. Многие восхищались способностью мужика «терпеть», – терпеливый человек весьма полезен для людей, одержимых нетерпеливой жаждой спокойной жизни.

Особенно восхвалял мудрость деревенской жизни и детски ясную простоту мужицкой души великий Л. Н. Толстой; подражая его убедительному голосу, так же говорили ещё многие, например, Эртель и другие, менее значительные писатели смешанного толстовско-народнического направления; они убеждали читателя в правильности своих взглядов на деревню не качеством сладчайших рассказов о ней, а количеством их; для этой группы писателей деревня была идолом, которому они искренно и непрерывно служили торжественную литургию умиления, восхищения и сострадания.

В этом хоре славословий тонула даже предостерегающая речь великолепного наблюдателя деревенской жизни и великого умника Глеба Успенского; но всё-таки, благодаря его влиянию, а также силе идей социал-демократии, отношение к мужику и деревне постепенно изменяется, переходя в начале девяностых годов в более критическое и вдумчивое отношение. Это отношение было встречено публикой и журналистикой не очень приветливо, ибо трудно поколебать устойчивость привычных взглядов и настроений идолопоклоннических.

В художественной литературе первый сказал о мужике новое и веское слово В. Г. Короленко в рассказе «Река играет», затем А. П. Чехов написал один за другим три замечательных рассказа: «Мужики», «Новая дача» и «В овраге», – его рассказы были приняты народнически верующей публикой враждебно, как хула на мужиков. Но вслед за Чеховым ещё более определённо отрицательно начал писать о деревне И. А. Бунин; его отношение к ней и к мужику особенно сурово в рассказах «Ночной разговор», «Сто восемь», «Захар Воробьёв» и в большой повести «Деревня».

Всего красноречивее и убедительнее в пользу правдивости и верности наблюдений Бунина и Чехова над жизнью деревни говорит сама деревня устами писателей-мужиков: подмосковного мужика Семёна Павловича Подъячева и орловского – Ивана Егоровича Вольнова, в книге которого «Юность» деревня окрашена ещё более мрачными красками, чем краски Бунина и Чехова.

Подъячеву и Вольнову надо верить: они сами деревенские люди, оба живут жизнью деревни и не могут не знать, не чувствовать её.

Тут возникает вопрос: почему же писатели-мужики так резко разошлись с Л. Н. Толстым и народниками в оценке деревни?

Несомненно, в деревне много грустной поэзии, она и увлекает нас по пути к ошибкам чувствительности, но неизмеримо значительнее и по существу и по объему проза деревни, её всё ещё животно-эпическая проза. Деревенские идиллии, которые так восхищали и умиляли «народников» всех толков и направлений, слишком мало заметны в сплошной драме будничной жизни крестьянина.

Косность деревни может быть побеждена только крупной промышленностью. Нужно создать чудовищное количество сельскохозяйственных машин, – только они убедят мужика, что собственность – цепь, которой он скован, как зверь, что она духовно не выгодна ему, что неразумный труд – не продуктивен и что только дисциплинированный наукой, облагороженный искусством разум может явиться честным вожаком по пути к свободе и счастью.

Беспощадно изображая слепоту и глухоту русской деревни, Подъячев никогда не забывал, что пишет он о людях, хотя весьма «чёрненьких», но о людях, из среды которых, несмотря на звериные условия её быта, всё чаще являются Чаплыгины, Есенины, Клюевы, Иваны Вольновы и т. д.

Не помню, кто писал – и написано ли? – о том, как мужик любит и ревнует, как он слагает песни от горя и печали своей жизни и вообще каков он внутри самого себя. Насколько я помню, Семён Подъячев первый очень просто и страшно показал в своём рассказе «Зло», как мужик ревнует жену. Пробовал показать это А. Эртель (в рассказе «Две пары»), но, делая это лишь для того, чтобы уличить господ в духовной импотенции, он пересластил деревенского парня и девицу в такой мере, что получились не люди, а тульские пряники.

Когда я познакомился с С. П. Подъячевым, я увидел в нём одного из тех талантливых русских людей, которых я на путях моих встречал десятками. Много талантливых русских людей, как известно, погибает в бессмысленной каторге труда, в кабаках и трущобах, и немало среди них таких, которые гибнут лишь потому, что им лень сделать усилие для того, чтобы выкарабкаться из адовой жизни.

У Семёна Павловича Подъячева тоже были все условия для того, чтобы погибнуть. Но он выдержал суровый экзамен на крупного и полезного стране своей человека и рассказал нам о жизни деревенской много такого, чего другие не могли рассказать. Его имя останется в истории русской литературы как имя человека, изобразившего деревню во всей её жути, которая – надо верить – скоро и навсегда издохнет. Читая его книги, современная молодёжь не оглянется назад с тем сожалением, с каким старики шестидесятых – семидесятых годов оглядывались на крепостное право, а старики наших дней вспоминают житьишко до революции. Книги Подъячева возбуждают ненависть к прошлому, а в прививке этой оздоровляющей ненависти нуждается гораздо большее число людей деревни и города, чем думают оптимисты.

Семён Павлович Подъячев – русский писатель, правдивый и бесстрашный друг людей; он вполне достоин, чтобы его читали вдумчиво и много.

И. В. Вольнов. Юность. Повесть. Изд. «Земля и фабрика» (ЗИФ), 1926 г. Цена 1 руб. 10 коп.

1

Впервые напечатано (в другом варианте) в виде редакционного предисловия в книге С. Подъячева «Жизнь мужицкая», издание З. Гржебина, 1923.

Статья неоднократно перерабатывалась автором. В Архиве А. М. Горького хранится вариант статьи, повидимому, наиболее ранний. Рукопись предположительно может быть датирована 1922 годом. Текст первой публикации отличается от рукописного варианта, помимо многочисленных небольших изменений, тем, что в него включена полностью и почти без изменений статья М. Горького «Две культуры», напечатанная в журнале «Коммунистический Интернационал», 1919, номер 2, 1 июня.

В дальнейшем предисловие подвергалось новой переработке, причём текст статьи «Две культуры» был исключён, кроме двух абзацев, сохранившихся в новом тексте. Эта редакция была опубликована за авторской подписью в виде предисловия к первому тому полного собрания сочинений С. Подъячева, изд. 5-е, «ЗиФ», М. – Л. 1927. Под статьёй пометка М. Горького: «Неаполь (Италия)».

В авторизованные сборники статья не включалась.

Печатается по тексту предисловия к пятому изданию собрания сочинений С. Подъячева.

2

…очерки «Мытарства (В работном доме)». – Имеются в виду «Мытарства (Очерки Московского работного дома)», напечатанные в номерах 8 и 9 журнала «Русское богатство» за 1902 год.

3

…«Нравы московских закоулков» Воронова и Левитова… – имеется в виду книга «Московские норы и трущобы. Собрали М.А.Воронов и А.И.Левитов», тт. I и II, издание Н.Г.Овсянникова, СПб. 1866.