Выдыхая тьму

Глава 4

Тьма была липкой и горячей, пахла горелым деревом и расплавленным пластиком. Гарольд стоял посреди своей гостиной, но это была не его гостиная. Это было пепелище. Сквозь клубы едкого дыма на него смотрели две пары глаз. Эмили. Лили.

– Зачем ты нас убил, Гарри? – голос его жены был нежным, как всегда, но слова впивались в него, словно раскаленные иглы.

– Папочка, почему ты не пришел? – вторила ей шестилетняя Лили, ее любимое плюшевое платье было покрыто сажей.

– Я вас не убивал, – выдохнул Гарольд. Слова застревали в горле, вязком от дыма, которого не было. Он знал, что это сон. Он знал это каждый раз. И каждый раз это не имело значения.

– Ты был на задании, – продолжала Эмили, делая шаг к нему. Огонь плясал по подолу ее платья. – Твои задания всегда были важнее нас. Ты оставил нас одних. Значит, ты нас убил.

– Я вас не убивал! – крикнул он, но звук потонул в реве пламени.

Он проснулся. Рывком. Тело среагировало раньше, чем мозг. Рука сама нырнула под подушку и сжала холодную, привычную рукоять «Глока». В один миг он сидел на кровати, ствол пистолета рыскал по спартанской обстановке его квартиры в Сиэтле, выискивая угрозу.

Холодный пот стекал по спине. Сердце колотилось о ребра, как пойманная птица. Дыхание было прерывистым. Угрозы не было. Никогда не было.

Он не опустил пистолет. Сжимая его в руке, Гарольд поднялся с кровати. Босые ноги ступали по холодному ламинату. Методично, на инстинктах, въевшихся в плоть за годы в «Дельте», он осмотрел крошечную кухню, заглянул за диван в гостиной. Пусто. Тихо. Только гул холодильника и далекий вой сирены где-то в ночном городе.

Он зашел в ванную, все еще сжимая оружие. Адское дежавю. Он включил холодную воду и, держа пистолет в левой руке, правой плеснул ледяной водой в лицо. Поднял голову, чтобы посмотреть на себя в зеркало.

И увидел их.

Они стояли прямо за его спиной. Прозрачные, сотканные из лунного света и его вины. Эмили и Лили.

– Зачем ты нас убил? – прошептал отраженный призрак его жены.

– Я вас не убивал, – выдохнул Гарольд, его голос был хриплым, сломленным.

– Ты позволил нам умереть, – сказала Лили, и ее детский голос в этой тишине был оглушающим. – Ты можешь это исправить. Ты можешь снова быть с нами.

Киган смотрел в зеркало, на свое осунувшееся лицо, на темные круги под глазами, на призраков за своей спиной. Пустота в груди, его вечная спутница, стала бездонной.

– Что вам нужно? – спросил он у отражений.

– Просто сделай это, – сказала Эмили, ее призрачная рука указала на пистолет в его руке. – Нажми на курок, и все закончится. Боль уйдет. Ты будешь с нами.

Он смотрел на свое отражение. На человека, которого он ненавидел больше всего на свете. И его правая рука, словно живя своей жизнью, медленно, почти нежно, поднесла ствол «Глока» к его виску. Палец лег на спусковой крючок. Вот оно. Решение. Тихое, прагматичное, окончательное.

Но вдруг, как помеха на старом телевизоре, образ в его голове дрогнул. Вместо призраков, вместо огня и дыма, он на долю секунды увидел другое лицо. Короткие каштановые волосы, большие круглые очки, и глаза… огромные, карие, по-детски добрые глаза, которые смотрели на него с такой искренней заботой, какой он не видел уже три года. Джоан. Ее мягкая улыбка, когда она предложила перейти на «ты».

– Давай, Гарри, – шипел голос Эмили ему в ухо. – Мы ждем тебя.

– Папочка, нажми, – вторила Лили.

Его палец напрягся. Но образ Джоан не уходил. Он вспыхивал снова и снова – ее лицо, когда она ставила перед ним сэндвич; ее уверенный взгляд, когда она останавливала его; ее тихий голос, объясняющий, почему погоня бессмысленна. Это был проблеск жизни в его мавзолее. Что-то, что не было связано со смертью и виной. Что-то новое.

– Она не спасет тебя, – прошипел призрак. – Никто не спасет. Только ты сам.

Он почти решился. Почти поддался. Еще одно усилие, и все…

БИИП-БИИП-БИИП-БИИП!

Резкий, пронзительный звук будильника на прикроватной тумбочке ворвался в тишину ванной, как взрыв.

Гарольд вздрогнул, как от удара током. Закричал – глухо, яростно. Мир вернулся. Призраки исчезли. В зеркале был только он – мужчина с пистолетом у виска и безумием в глазах.

Он не опустил пистолет. Он развернулся и, не целясь, швырнул в тумбочку стоявшую на раковине бутылку с водой. Бутылка ударилась в будильник, сбила его на пол. Пронзительный звук оборвался.

А потом сила оставила его. Пистолет выпал из ослабевшей руки и с глухим стуком упал на коврик. Гарольд Киган, бывший мастер-сержант элитного подразделения, специальный агент ФБР, сполз по холодной кафельной стене на пол. Он обхватил голову руками и затрясся в судорожных, беззвучных рыданиях, которые разрывали его изнутри. Впервые за три года он позволил себе плакать.

Черный седан Кигана занял свое обычное место на парковке для сотрудников ровно в 7:00. Гарольд не вышел из машины сразу. Он сидел, уставившись на бетонную стену перед собой, но не видел ее. Он видел только трещину на потолке своей ванной. Наконец, он выдохнул, и облачко пара растворилось в холодном утреннем воздухе. Дисциплина взяла верх. Есть работа.

В кухонной зоне на их этаже уже пахло крепким кофе. Джек, со своей вечно взъерошенной шевелюрой, возился у кофемашины, напевая что-то себе под нос.

– Утро, агент Киган, – бодро сказал он, заметив Гарольда. – Кофе свежий. Вам черный?

Джек уже потянулся за кружкой.

– Джек, – кивнул в ответ Гарольд. Он проигнорировал протянутую кружку, подошел к машине и, взяв стеклянный кофейник, налил себе полную кружку до краев. Не останавливаясь, он выпил половину обжигающей жидкости за несколько больших глотков. Затем налил снова.

– Ого. Похоже, ночь была веселой, – робко прокомментировал Джек, видя, как Киган опустошает вторую кружку.

– Что-то вроде того, – глухо ответил Гарольд, ставя пустой кофейник на место. Горечь кофе немного притупила дрожь в руках, но пустота внутри никуда не делась. Он направился в кабинет Джоан.

Дверь была приоткрыта. Она сидела за своим столом, что-то быстро печатая. Сегодня на ней были черные брюки и облегающая темно-серая водолазка, которая мягко подчеркивала ее хрупкую, но стройную фигуру. Подняв голову, она тепло ему улыбнулась.

– Доброе утро, Гарольд.

– Джоан, – он вошел и закрыл за собой дверь. – Мы можем поговорить?

– Да, конечно, – ответила она без малейшего промедления, откладывая работу.

Он не сел в кресло для посетителей. Он подошел к небольшому дивану и опустился на него, чувствуя, как свинец в его конечностях тянет его вниз. Джоан поднялась, взяла со своего кресла потрепанного плюшевого медведя, а с подоконника – тарелку с печеньем, и подсела рядом. Не слишком близко, но достаточно, чтобы создать ощущение доверия.

– Что случилось, Гарольд? – мягко спросила она, обнимая своего неизменного спутника по имени Барашкин.

Он смотрел на свои руки, сцепленные в замок.

– В последнее время мне очень трудно уснуть.

– Расскажи мне об этом, – ее голос был тихим и ровным. Она подвинула к нему тарелку. – Печенье? Сама испекла. Обожглась, правда, но сама!

Он мельком взглянул на печенье и отрицательно качнул головой.

– Это началось три года назад.

Он не уточнил. Но ему и не нужно было. Он видел в ее глазах, что она знает. Видимо она читала его досье.

– Когда ты ложишься спать, что ты чувствуешь? – ее вопрос был прямым, но лишенным всякого давления.

– Я не чувствую. Я просто… жду.

– Чего ты ждешь?

Он молчал с минуту.

– Рассвета.

Он все-таки протянул руку и взял одно печенье. Оно было овсяным, с кусочками шоколада. Откусив, он на мгновение замер. Оно было по-домашнему вкусным, настоящим.

– Вкусно.

– Спасибо, – ее улыбка стала чуть теплее.

– Третий вопрос, Гарольд. Когда ты не спишь, ты просто лежишь в тишине или… что-то делаешь?

– Думаю. Вспоминаю.

– О твоей службе в "Дельте"? – осторожно предположила она.

– Иногда.

– Почему ты пошел туда?

Это был неожиданный вопрос. Он заставил его поднять на нее взгляд.

– Мой отец был военным. Капитаном "зеленых беретов". Он погиб во Афганистане, когда мне было три года. Я хотел… быть как он. Лучше, чем он.

Джоан смотрела на него, и ее проницательный взгляд, казалось, видел дальше его слов. Она заметила тень, промелькнувшую в его глазах при упоминании отца.

– Была только эта причина, Гарольд? Или было что-то еще? Что-то, от чего ты хотел сбежать?

Ее мягкий голос стал тем самым ключом, что повернулся в заржавевшем замке. Перед его глазами встал не героический образ отца, а злая рука матери, замахивающаяся ремнем. А затем – оранжевое пламя, пожирающее его дом. Голоса Эмили и Лили.

Он резко встал. Фасад стоицизма треснул и осыпался.

– Это было ошибкой, – сказал он, его голос стал жестким, как сталь. – Я вывалил на тебя свои проблемы и повел себя непрофессионально. Прости, Джоан.

Он уже развернулся, чтобы уйти, чтобы сбежать обратно в свою выстроенную из дисциплины и цинизма крепость. Но тут теплая, мягкая ладонь осторожно легла на его запястье.

– Гарри, не уходи, пожалуйста.

Он застыл. Никто не называл его так со времен Эмили. От ее прикосновения по руке прошло тепло, такое чуждое и почти болезненное.

– То, что ты человек – это не непрофессионально, – тихо сказала Джоан, не отпуская его руки. – То, что ты чувствуешь боль – это не ошибка. Ты носишь в себе груз, который сломал бы десятерых. Но ты стоишь. Ты приходишь на работу. Ты пытаешься спасать других. Позволить кому-то помочь тебе нести этот груз хотя бы пять минут – это не слабость, Гарри. Это мужество.

Она заглянула ему в глаза.

– Что на самом деле случилось сегодня ночью?

Ее нежность, ее искреннее участие, ее отказ позволить ему снова захлопнуть дверь – все это пробило последнюю брешь в его обороне. Он смотрел в ее большие, добрые глаза за стеклами очков, и плотина рухнула.

– Я хотел застрелиться сегодня ночью, – выдохнул он, слова были почти беззвучными, но в тишине кабинета они прозвучали как выстрел. – Я хотел покончить с собой, Джо. И едва это не сделал.

Джоан не вздрогнула. Не ахнула. Она лишь крепче, но все так же мягко, сжала его руку. Ее взгляд наполнился не жалостью, а глубочайшим состраданием.

– Хорошо, – сказала она так спокойно, будто он сообщил ей прогноз погоды. – Спасибо, что ты сказал мне. Спасибо, что ты все еще здесь.

Она помолчала, давая ему вздохнуть.

– Ты сейчас не один, Гарри. Я здесь. Слышишь? Я здесь.

Он просто кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Тогда Джоан встала, но его руку не отпустила. Она взяла своего медведя под другую руку и посмотрела на него.

– Пойдем со мной.

Она повела его к двери.

– Куда мы идем, Джо? – хрипло спросил он, позволяя вести себя, как ребенок.

Она обернулась, и в ее глазах мелькнула едва заметная, но придающая сил улыбка.

– В мое особое место.

Она провела его по коридору, мимо гудящих кабинетов и снующих агентов, к неприметной двери без таблички. Джоан открыла ее ключом и пропустила его вперед. Это была комната наблюдения за допросной, но не та, что использовалась постоянно. Здесь пахло пылью и старой бумагой. Через огромное одностороннее зеркало была видна пустая, стерильная комната с металлическим столом и двумя стульями. Свет был выключен, и комната тонула в полумраке, освещаемая лишь тусклым светом из коридора.

– Что мы здесь делаем? – спросил Гарольд, и его рука инстинктивно выскользнула из ее ладони. Он отошел к стеклу, его силуэт застыл на фоне пустой допросной.

Джоан не обиделась. Она присела на широкий подоконник, прижав к себе Барашкина.

– Иногда, когда я вижу… слишком много, я прихожу сюда, – сказала она своим тихим, ласковым голосом. – Смотрю на эту пустую комнату. Она помогает мне очистить голову. Здесь нет эмоций, нет лжи, нет боли. Только тишина. Я представляю, как вся грязь, которую я впитала за день, остается там, за стеклом, а я здесь, в безопасности.

– Прагматично, – только и смог ответить Гарольд, не отрывая взгляда от пустого стула.

– Гарольд, – ее голос был полон такой нежности, что, казалось, мог исцелять раны. – Расскажи мне, что ты чувствовал сегодня ночью. Когда ты стоял там, с пистолетом.

Он долго молчал.

– Ничего, – наконец произнес он. – В этом-то и дело. Я хотел почувствовать хоть что-то. Страх. Сожаление. Но была только… пустота. И голоса. Они обещали, что пустота исчезнет. Что я снова буду с ними.

– Когда ты держал пистолет у виска, на что ты надеялся в тот самый последний момент? Чего ты ждал после? – ее вопрос был похож на мягкое прикосновение к оголенному нерву.

– Тишины, – выдохнул он. – Окончательной тишины.

– Ты сказал, что почти сделал это. Но ты остановился. Что-то тебя удержало. Что это было, Гарри? – она назвала его так снова, и это имя прозвучало в тишине комнаты как забытая мелодия.

Он закрыл глаза. Образ ее лица – обеспокоенного, доброго, живого – вспыхнул за его веками.

– Я не знаю. Просто… помеха. Шум в системе.

– Эта помеха спасла тебе жизнь, – мягко сказала Джоан. – Иногда шум – это самое важное, что у нас есть. Скажи, эта пустота… она всегда была с тобой, или она появилась после… пожара?

Он обернулся и посмотрел на нее. На эту маленькую женщину с огромным сердцем и плюшевым медведем.

– Почему ты не сдашь меня Фоксу? По протоколу ты обязана доложить о сотруднике с суицидальными наклонностями. Меня отстранят, заберут значок и оружие.

– Потому что я вижу не протокол, а человека, – ответила она с непоколебимой мягкостью. – Человека, который впервые за три года попросил о помощи, пусть и таким отчаянным способом. Если я доложу, я предам твое доверие. А твое доверие сейчас важнее любого протокола. Мы найдем способ тебе помочь. Вместе.

– Мной должны заниматься психиатры, Джоан, а не профайлер-напарник, – горько усмехнулся он.

– Психиатры лечат разум, выписывают рецепты. И, возможно, тебе это понадобится, мы это обсудим. Но я здесь не как врач, – она посмотрела на него прямо, ее взгляд был полон любви и тепла. – Я здесь как друг. Психиатры не будут сидеть с тобой в пыльной комнате в семь утра, потому что тебе больно. А я буду.

Он смотрел на нее, пытаясь понять.

– Почему? Почему ты вообще этим занимаешься? Я читал твое дело. Нужно было знать, кого мне поручили охранять. Ты родилась в Саванне, в семье промышленника. Квартира на Квин-Энн. Ты могла бы делать что угодно. Зачем тебе все это? Эта грязь, эти сломленные люди вроде меня?

Джоан улыбнулась легкой, немного грустной улыбкой.

– От матери мне досталась доброта, а от отца – упрямство и воля идти до конца. Мне всегда нравилось наблюдать за людьми, пытаться понять их, решать их… головоломки. Я никогда не хотела быть частью того мира, где нужно быть жестокой и эгоцентричной, чтобы чего-то добиться. Мне хотелось, чтобы моя профессия служила людям. Помогать тем, кто потерялся во тьме, находить тех, кто эту тьму создает… Для меня работа профайлера в ФБР – это самое честное и правильное место.

– Ты идеалистка, – прокомментировал Гарольд, но в его голосе не было цинизма, только констатация факта.

– Может быть. Но мои идеалы уже помогли раскрыть два десятка дел за три года, – мягко парировала она. Джоан соскользнула с подоконника и подошла к нему. Она остановилась совсем близко, заставив его посмотреть на нее сверху вниз. – Отныне, я буду о тебе заботиться, Гарольд Киган. Ты больше никогда не будешь один. Я не позволю тебе умереть.

Она сделала паузу, и ее глаза за стеклами очков блеснули.

– В конце концов, мы же напарники, помнишь?

На его губах появилась тень улыбки, первая настоящая улыбка за это утро.

– Только напарники? По-моему, уже что-то большее».

Джоан чуть смутилась, но быстро нашлась:

– Ну, ты теперь знаешь про Барашкина и мои кулинарные неудачи. Это выводит наши партнерские отношения на новый уровень конфиденциальности.

И он улыбнулся. Устало, но искренне.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что поверила в меня.

– Верить в тебя – это самое простое, что я делала за весь день, Гарри, – ответила она так нежно, что у него перехватило дыхание.

– Для меня это важно, – тихо сказал он.

– Я знаю, – так же тихо ответила она.

Гарольд протянул руку и взял ее ладонь. Она была такой маленькой и теплой в его руке. Он посмотрел в ее глаза – огромные, детские, наивно-чистые карие глаза за круглыми очками, в которых сейчас отражалась вся доброта этого мира.

В этот момент в дверном проеме раздалось деликатное покашливание.

Они обернулись. В дверях стояла Меган. Ее рыжие волосы были собраны в небрежный пучок, а проницательные зеленые глаза с сарказмом оглядывали их сцепленные руки.

– Я, конечно, дико извиняюсь, что прерываю ваш сеанс взаимной эмоциональной поддержки, – протянула она своим фирменным язвительным тоном, – но в мой ледяной дворец доставили свежий товар. Последняя жертва. И я бы хотела услышать ваши гениальные догадки до того, как начну резать. Если вы, конечно, не слишком заняты спасением душ.

Джоан тут же отпустила руку Гарольда, слегка покраснев.

– Да, Меган, конечно. Мы идем.

– Разумеется, – добавил Гарольд, уже снова надевая маску невозмутимого агента.

– Вот и славненько, – хмыкнула Меган и развернулась, чтобы идти.

Они пошли за ней по коридору.

– Гляжу, ты везде с моим подарком ходишь, Светлячок, – бросила Меган через плечо, кивнув на Барашкина под мышкой у Джоан.

– Конечно. Он замечательный, как и ты, – искренне ответила Джоан.

– Не вгоняй меня в краску, Светлячок, – отмахнулась Меган. – Лучше прибереги комплименты для своего солдатика.

– Что? – не поняла Джоан.

– Что? – невинно переспросила Меган, не оборачиваясь.

Под эти разговоры они спускались в морг, возвращаясь к работе, к смерти. Но для Гарольда Кигана что-то неуловимо изменилось. В его личной, бесконечной ночи забрезжил крошечный, но упрямый рассвет.

Глава 5

Холодный, стерильный воздух морга ударил в лицо, смывая остатки утренней драмы. Меган Кроули, уже облаченная в синий халат, сноровисто натягивала перчатки, ее рыжие волосы были убраны под одноразовую шапочку. Она кивнула на тело Аарона Коула, лежавшее на стальном столе.

– Надеюсь, Барашкин у тебя не из пугливых, Светлячок, – бросила она, надевая защитную маску.

– Он видел вещи и похуже, Меган, – с мягким юмором ответила Джоан, прижимая медведя к себе. – Например, мои попытки испечь шарлотку.

Меган хмыкнула и взяла в руки скальпель.

– Итак, джентльмены, и леди, и медведь. Аарон Коул, шеф-повар, 42 года. Причина смерти – одиночное колото-резаное ранение в брюшную полость, повредившее аорту. Смерть наступила быстро. Но вот что интересно: рана нанесена тонким, обоюдоострым клинком, под точным углом снизу вверх. Никаких лишних движений, никакой борьбы в момент удара.

– Убийца имеет опыт обращения с холодным оружием. Возможно, военный или охотник. Удар нанесен для максимально быстрого и эффективного убийства, это не акт ярости, – ровным голосом произнес Гарольд, его взгляд был прикован к телу.

– Бинго, – кивнула Меган, продолжая осмотр. – Деталь вторая: гвозди в запястьях. Старые, ржавые, квадратные в сечении. Пробиты точно через щель Десто, между костями запястья. Чтобы так попасть, нужно либо иметь удачу дьявола, либо знать анатомию. На ладонях ни царапины.

– Он знал, что делал. Это не первая его инсталляция. Он изучал исторические или медицинские тексты о распятии. Он хотел аутентичности, – заключил Гарольд.

– В точку, солдатик. Деталь третья: под ногтями жертвы я нашла следы земли и частицы листьев самшита. Но в театре "Орфеум" нет ни земли, ни самшита.

– Убийство произошло в другом месте. Скорее всего, на улице, в саду или парке. Жертва пыталась защититься, хваталась за кусты. Тело было перевезено в театр уже после смерти.

– Три из трех. Приз в студию, – саркастично бросила Меган. – Четвертое: на одежде и теле нет следов волочения. Никаких потертостей. Наш парень весит добрых девяносто килограмм. Его не тащили по полу театра.

– Убийца либо очень силен физически и принес его на руках, либо использовал оборудование. Тележку, каталку. И у него был доступ в театр, он не взламывал дверь.

– И финальный аккорд, – Меган указала пинцетом на грудь жертвы. – Тело было вымыто. Тщательно. За исключением самой раны. Вокруг нее – засохшая кровь, нетронутая. Все остальное – чистое.