Кадет

– Бежим к нам в дом, – предложил неугомонный Тим, вслушиваясь в корабельные склянки. – Сейчас как раз будет обед, и нас обязательно покормят.

И снова наперегонки по горячим, мощённым белым камнем улицам, вверх по узким белым лестницам! Правда, перед тем как войти в дом, и тот и другой старательно пригладили взъерошенные волосы, Дан сосредоточенно одёрнул парусиновую курточку, стряхнул с брючин лёгкую белую пыль. Тим потянул смущённого приятеля через анфилады прохладных комнат прямо в просторную столовую. Похоже, его здесь сильно баловали. Без всяких церемоний и разрешений он возник на пороге светлой комнаты, где уже обедали губернатор и его супруга.

– Вы опоздали, молодой человек, – с лёгкой улыбкой и совсем не сердито произнесла очень красивая благородная дама в светло-лиловом нарядном платье. – Где вы были? Вас искали и в саду, и в ваших комнатах.

– Мы, матушка, купаться ходили, – преспокойно усаживаясь за стол, сообщил Тим. – Это мой знакомый, мы вместе учимся. Его зовут Даниэль Дагон, он с нами пообедает.

– Здравствуйте, – очень-очень вежливо произнёс Дан, слегка поклонился и замер. Надо дождаться приглашения за стол. Он заметил, что герцог с герцогиней молча переглянулись, но пока плохого ничего не сказали, наоборот.

– Садитесь, юноша, пообедайте с нами, – разрешил герцог и сделал знак слугам, а те поставили ещё один прибор и подвинули стул.

Дан покраснел от смущения и пытался вспомнить всё, чему учили его ещё в Торгенземе на уроке хороших манер. Он правильно держал вилку, внимательно слушал и вежливо, негромко отвечал, правда, от волнения не замечал вкуса блюд. Тим же, напротив, болтал ногами, быстро расправился с обедом и, торопливо прожевав, объяснил:

– Я его увидал в книжной лавке у господина Борести, он опять какую-то книжку читал. И так я обрадовался, что сам же в эту лавку и забежал, а потом мы пошли купаться. О, Дагон знает отличное местечко, там удобно и хорошо, только идти далековато, но это уж пустяки. Мы и опоздали потому, что бежали аж от самого маяка.

– Скажите, молодой человек, – тактично поинтересовалась герцогиня, сдерживая улыбку, – а какое отношение вы имеете к королевской фамилии? Признаться, она нас с его сиятельством даже смутила.

Дан привык, что в Солоне, где бы ни произнесли его фамилию, первая реакция – смущение собеседников. Поэтому он старался произносить её нечасто, хотя именно сейчас следовало объяснить честно, врать нельзя.

– Мой отец – его высочество эрцгерцог Морейский, Гарольд Вильгельм Дагон. – От смущения даже глазам горячо сделалось, и он опустил взгляд, рассматривая красивый узор на краешке тарелки. Он не видел, что отец и мать Тима снова переглянулись, сдерживая восклицания и улыбки.

– А почему же вы не поехали к батюшке на лето? – задал вопрос в этот раз герцог Равияр.

– Его высочество распорядился, чтобы я оставался всё время здесь, в столице мне бывать не дозволено и в поместье тоже. – Дан не знал, как скруглить формулировку и сделать её красивой и правильной. Получилось не очень, это он заметил по удивлённому взгляду мадам Равияр, когда осмелился поднять глаза.

– А где же вы бываете в отпуске? – снова поинтересовалась герцогиня.

– У него дом в Пригорье, – объяснил Тим, – а в доме – слуга. Он там живёт, а в учебное время ясно-понятно, что в казармах. Дагон, а ты чего не ешь, вкусно же?

Дан спохватился и сосредоточенно заработал вилкой и ножом. Лучше есть, чем отвечать на неудобные вопросы. И правда, вкусно, оказывается, он крепко проголодался.

– А сладкое будет? – капризно спросил Тим и довольный наблюдал, как слуга ставит на стол ароматные булочки с яблоками.

– Как мне за год корпусные каши и пироги надоели! – воскликнул он. – То ли дело в каникулы. Вкуснота! Ты ешь, Дагон, ешь. Тебе же твой слуга такое не испечёт!

Дан очень осторожно взял с фарфоровой тарелки угощение и аккуратно откусил, как и положено, запивая небольшими глотками холодного лимонада.

– Ну всё, мы пойдём дальше купаться, сегодня такая жарища, – возгласил Тим и потащил Дана из-за стола. – Пойдём, Дагон, ну, скорее же.

– До свидания. – Дан аккуратно наклонил голову. – Спасибо.

Едва мальчики выскочили за дверь, как герцогиня Равияр восклицание уже не сдержала.

– Дагон?! Сын Гарольда!

– Бастард, – поддержал её супруг. – У трусливого Гарольда есть ребёнок на стороне. Какой скандал!

– Его признали, раз он Дагон. Чудеса, – герцогиня снова улыбнулась, – дитя любви!

– Не зря, выходит, болтали досужие сплетницы, несколько лет назад, что разлад между Изабеллой и Гарольдом случился из-за его любовной интрижки с какой-то танцовщицей, – заметил Георг Равияр. – Вот тебе и доказательство.

– Какое милое доказательство, стеснительное и большеглазое. А маленький, словно семилетний. Даже и не скажешь, что ровесник Тимоти. Слышал, в столицу ему нельзя.

– Конечно, нельзя, – засмеялся губернатор. – Представляешь, какой будет фурор, едва все узнают, что у Гарольда есть законный наследник, признанный королём, раз королевскую фамилию носит. Который из Фредериков его признал, интересно?

– Видимо, Фредерик III, дед. Вряд ли нынешний король согласился на такое, принимая во внимание болезненный страх за корону и трон. Нет, ну надо же, – никак не могла оправиться от удивления Тереза Равияр, – маленький Дагон.

– А не похож ни на одного из Дагонов, – продолжил герцог, – ни единой чёрточкой не похож, они все брюнеты или шатены, а этот светлый… Кровь другая!

– Вообще, похож на переодетую девочку, – отметила герцогиня. – Такого нежить надо, а его засунули в военный корпус в Солон.

– Подальше от глаз, потому и в столицу не велено приезжать, Гарольд прячет сына.

А мальчики снова отправились в бухту, где плескались почти до самой темноты. Лишь в быстро упавших тёмных сумерках Дан появился в Пригорье и получил от Отто воспитательную беседу.

– Не сердись, Отто, – возразил мальчик, – я с другом играл, его зовут Тимоти Равияр, он – сын господина губернатора. Мы даже отобедали у него в доме. Вот. Я тебе воды для роз завтра целую бочку натаскаю и полить помогу.

Летние дни самые счастливые, самые радостные, наполненные спокойствием и светом. Рано утром соседская девочка Рута всегда приносила кувшин молока, и Дан пил его из большой кружки и ел белую булку с изюмом. Так вкусно, как поутру он завтракал, никогда не было, даже в Торгенземе. Пока солнце не раскалило узенькие улочки Пригорья, они с удовольствием возились в саду. Дан никогда не капризничал, если Отто просил его помочь, и орудовал мотыгой или носил небольшими ведёрками воду от родника. Отто нёс два больших, а Дан пару маленьких. Они, вообще, дружно жили, у обоих больше никого на этом свете не было. Дан в глубине души страстно желал, чтобы именно Отто был его отцом, и очень любил, когда дядька по-простому говорил «сынок». Отто за прошедший год, поддаваясь своему увлечению и словно вспомнив, что он когда-то был садовником, превратил скромный садик вокруг дома в роскошный розарий, выложил дорожки плоским светлым камнем и даже соорудил навес из живых вьющихся зелёных растений.

Дан и Тим часто сидели в зелёной беседке, иногда читали, иногда болтали. Дан хотел научить друга игре в шахматы, но тот его попытки начисто отверг, заявив, что думать ему трудно и противно, лучше болтать и веселиться. Он и вселился, на ходу сочинял какие-то смешные рифмы, шутливые стишки, иногда сам же их распевал и даже насвистывал, и никогда они друг другу не надоедали. Энергия и фантазия Тима были ещё более кипучи и неукротимы. Мальчики бесконечно что-то выдумывали, сочиняли, чем-то всегда бывали поглощены и страшно заняты.

На них насмешливо поглядывал приехавший из столицы старший сын герцога Равияра Тадеуш. Был он высоким и весёлым, под стать ему оказалась жена, смешливая, остроумная Эльга. Она вечно подшучивала над мальчиками и любовалась, глядя, как они оба обиженно надувают губы. Вид взъерошенных и озабоченных каким-то детским пустяком мальчишек чрезвычайно забавлял молодого герцога Равияра, он беззлобно подтрунивал над младшим братцем и его белоголовым приятелем. Брата он звал Рыжим, хотя сам тоже носил шевелюру из медных кудрей – фамильную черту всех Равияров. Невысокого Дана, которого легко мог поднять одной рукой, называл Мелким, при этом Тадеуш раскатисто хохотал и отвешивал обоим проказникам лёгкие подзатыльники. Тим фыркал как рассерженный кот и пытался напрыгнуть на старшего братца, а Дан успевал ловко увернуться от дружеского шлепка и отскочить в сторону.

Однажды Дан поведал об играх и забавах в Торгенземе, и вскоре у друзей появились мечи, щиты и даже копья. В самых разных частях тенистого парка при роскошном доме можно было видеть двух сорванцов и слышать грохот деревянных мечей и боевой клич. Дан не так сильно стеснялся играть в парке, тем более что взрослые хоть и наблюдали иногда за воинственными играми, но предпочитали не вмешиваться.

Как-то раз поединок вышел у них совсем нешуточный. Тим вдруг сильно рассердился на Дана за остроту по поводу своей неспособности к математике. Деревянные мечи с треском сталкивались и со свистом рассекали воздух. Тим яростно обрушивал на приятеля один удар за другим, стараясь доказать, что не математика главное для настоящего воина. Он крепко прижимал, Дан отчаянно отбивался, проигрывая. Длиннорукий Тим был выше, а сердитая злость сделала его ещё упорнее. Прижатый к серому стволу платана, Дан уже собирался было крикнуть «сдаюсь», как деревянный меч Тима сорвался и со всего маха ударил мальчишку по лицу. Вспыхнувшие яркие искры сначала ослепили его, боль взорвала мозг, и вдруг свет куда-то исчез, Дан оказался в непроглядном мраке.

– Дан! – Чей-то плачущий голос в этом мраке звал его, а тело чувствовало, что его дёргают и трясут. Сквозь тряску, словно через вату, пробивались мысли и гасли, наталкиваясь на сгусток боли. Наконец мрак посветлел, и Дан увидел склонившегося над собой зарёванного Тима. Во рту ощущалось что-то липкое и солёное, душившее его, он начал это всё выплёвывать и поднялся сначала на четвереньки, потом на ноги. Ой-ёй, всё качалось! Из носа частыми каплями падала кровь, в голове шумело, а земля норовила уйти из-под ног.

– Я разбил тебе лицо, – в панике шептал Тим, он трясущимися руками поддерживал раненого приятеля. – Дан, прости меня, Дан. Бежим скорее в дом, там взрослые и доктор, он тебя полечит, бежим.

Легко сказать – бежим! Дан находил землю на ощупь, его сильно качнуло, занесло, он снова упал и никак не мог сообразить, как дойти до дома из дальнего угла парка. Сделал попытку встать и снова уселся на землю, к горлу подкатила тошнота. Вдруг чьи-то сильные руки подхватили его.

– Терпи, Мелкий. – Это Тадеуш. Весёлый сильный Тадеуш понёс его в дом. – Терпи, смотри не вздумай зареветь.

– Вот ещё, – прогнусавил Дан. Говорить было больно.

Реветь не хотелось, лучше бы полежать, только кровь в рот заливалась. Дан долго сидел на кушетке в прохладной комнате, прижав к лицу холодную, мокрую тряпку. Доктор время от времени менял её, и тогда становились видны розово-коричневые разводы и пятна. Перепуганный Тим топтался рядом, герцогиня смотрела в тревоге. Наконец из носа течь перестало, и Дан, прополоскав рот, сплюнул остатки крови. Но даже не стоило куда-то идти, ноги подрагивали, а пол в комнате качался.

– Молодому человеку необходимо побыть в постели пару дней, – недовольно заметил доктор. По его виду стало заметно, что он неодобрительно отнёсся к опасным играм.

Нет-нет, ему надо домой, к Отто. Дан попытался объяснить, что Отто будет волноваться, пойдёт его искать, а потом ещё, чего доброго, взгреет. Нет-нет, ему надо идти! Дан решительно встал и тут же снова опустился на кушетку.

– Даниэль, голубчик, – герцогиня удержала его, – останьтесь здесь. Я пошлю слугу, он предупредит вашего Отто. Куда же вы пойдёте в таком состоянии?

– Я сбегаю в Пригорье, – вызвался Тим.

Он пребывал в полнейшем отчаянии, чувствуя за собой вину. Так ему хотелось отомстить Дану за колючую шутку, он и отомстил, в поединке победил. Кому стало хорошо и весело? У Дана всё лицо сделалось багрово-синим, глаза заплыли, нос распух, на переносице ссадина. Вся сорочка и брюки, и даже руки в крови. Что же он натворил! Тадеуш тоже неодобрительно щурился, и когда Тим вышел из комнаты, отвесил ему полновесную и совсем нешуточную затрещину, от которой Тим вжал голову в плечи.

– Дурак, разве с друзьями так поступают!

Тим почти плакал, когда рассказывал встревожившемуся Отто о случившемся.

– Вот бедовый, вот бедовый, – приговаривал дядька, почти бегом направляясь в дом губернатора. Его беспрепятственно пропустил привратник, тем более что из-за спины выглядывал виноватый младший сынок его высокопревосходительства. А в комнате, куда уложили Дана, Отто только руками всплеснул:

– Да что ж ты будешь делать, паршивец, опять покалечился!

– Не волнуйтесь, Отто, – Тереза Равияр подошла к суровому грубоватому воспитателю, – не волнуйтесь. По словам доктора, опасности для здоровья нет, ребёнку надо несколько дней полежать, он оглушён ударом.

Отто в полном отчаянии смотрел на изменившегося до неузнаваемости мальчишку.

– Не волнуйтесь, – повторила Тереза Равияр, она взяла слугу за руку и отвела от постели, куда устроили Дана.

Отто прежде не встречал таких женщин. Спокойных, достойных, красивых. Она была естественно изящна и благородна даже в тревоге. В её больших умных глазах читалась необходимость успокоить всех, взгляд дарил надежду и сострадание. Полные чувственные губы подрагивали, высокий лоб прорезала небольшая морщинка, как будто ей самой сделали больно. Голос у неё оказался красивым: низковатым, грудным, бархатистым, как и вся манера её поведения, он успокаивал. Тереза Равияр настояла-таки, чтобы Дан остался в их доме. Здесь есть доктор, будет надлежащий уход, мальчика, конечно, переоденут, всю одежду приведут в порядок, не стоит так волноваться. А через пару дней привезут Даниэля в Пригорье. Отто не посмел перечить ей, поражённый в самое сердце тактом и изысканными манерами.

Дана действительно привезли. На узких улочках Пригорья конные экипажи никогда не появлялись, и он вызвал небывалый переполох. Вечно любопытные пригорские бабы и вездесущие мальчишки чуть не умирали от интереса, когда пролётка остановилась у домика Отто, и тот прямо на руках занёс Дана внутрь. Тереза Равияр шагнула следом, за ней двинулся Тим. В этот раз он не шумел, наоборот, смирно и виновато стоял чуть позади матери, низко опустив голову. Он был добрый от природы, а когда увидел, что натворил по неосторожности, поддавшись глупой злости, то испытывал глубокое раскаяние и почему-то боялся, что Дан с ним играть больше не станет.

– Спасибо вам, госпожа, – поклонился Отто, испытывающий к герцогине почти благоговейное восхищение.

Тереза Равияр спокойно рассматривала маленькую спальню, нехитрую обстановку и заметила, чтобы сделать Отто приятное:

– Какой чудный у вас розарий, Отто. Наш садовник никак не может добиться, чтобы розовые кусты пышно цвели. А я очень люблю эти цветы, роза – королева сада.

Растроганный Отто поторопился срезать самые лучшие бутоны и снова с низким поклоном передал букет герцогине. Та одарила его улыбкой, исполненной признательности за поднесённые цветы, она была тронута любезностью и вниманием и прониклась уважением к заботам этого грубоватого на вид человека.

Герцогиня снова приехала через три дня и грустно покачала головой, разглядывая живописную физиономию Дана. Но он уже тихонько ходил по саду, земля снова стала твёрдой, в голове почти не звенело.

– Мне жаль, что мой сын был так непредусмотрителен и небрежен, – объяснила Тереза Равияр Отто. – Я привезла для мальчика кое-какие сладости и лакомства. Доктор сказал, ему их захочется, примите, прошу вас.

– Чего ж ему не захочется-то, ваша светлость? – вздохнул Отто, преисполненный почтения. – Дети, они до сладкого всегда охочи.

– Тимоти наказан за свой глупый поступок, но я надеюсь, Даниэль, вы поправитесь и сможете появиться у нас. А до того времени герцог не велел Тиму даже из комнат выходить.

Дан даже подпрыгнул от неожиданности и стал со всей горячностью защищать друга:

– Да за что, мадам, мы же играли? Всё случилось не нарочно! Отто, я побегу прямо сейчас, отпусти меня, пожалуйста! Тиму попало ни за что!

Тереза Равияр мягко улыбнулась и придержала его рукою, оставляя в постели.

– Не волнуйтесь, Даниэль, поправляйтесь. Уверяю вас, вашему другу совершенно ничего не грозит. Два-три дня вдумчивого чтения ещё никому не повредили, но он должен всё же поразмышлять над своим поступком.

По возвращении она грустно сказала супругу:

– Если бы ты видел это убогое жилище с крохотными комнатками. Бедный мальчик, его не только спрятали ото всех, но, похоже, ещё и обделили во внимании и средствах. Какая несправедливость! Георг, мы должны сделать всё для поддержания их дружбы. Никто не знает, как могут со временем пригодиться нашему сыну королевские крови его маленького друга. Но лицо его сейчас напоминает пугающую маску. Отто мне очень понравился. Такой солидный, спокойный, именно таким должен быть гувернёр. А он ко всему – прекрасный садовник! Посмотри, каких чудных роз он мне снова нарезал. Отто любит Даниэля. Наверное, он единственный, кто любит этого одинокого ребёнка. Я не отважилась спросить о матери, это было бы бестактно.

Дан появился в губернаторском доме ещё через три дня в полотняной курточке, чистой сорочке с отложным воротничком, новых штанах и даже в ботинках. Был он причёсан и, насколько возможно, умыт. Георг Равияр посмотрел на него с насмешкой и сожалением, всё-таки здорово досталось пацанёнку, а Тадеуш, который вместе с отцом коротал самую жаркую пору дня за партией в шахматы, даже присвистнул:

– Ой, Мелкий, до чего же ты красивый! Весь сизо-фиолетовый!

– Ничего, – ответил Дан и смущённо улыбнулся, – пройдёт, уже не болит, и голова не кружится. Отпустите Тима погулять, ваше превосходительство, мы сбегаем к маяку искупаться.

То была единственная неприятность, случившаяся с ними за целое лето, проскочившее незаметно в заботах, играх и затеях. Для обоих мальчиков самым любимым местом в Солоне стал маяк. С высокого известнякового уступа открывался совершенно неповторимый вид на море. Синяя его поверхность убегала к горизонту и выгибалась дугой, доказывая теорию о шарообразности Земли. Дан подолгу всматривался в гигантский водный панцирь. Вдали он казался недвижим, но чем ближе к берегу, тем оживлённее становилась поверхность, белые пенные гребешки нарушали изумрудно-синее однообразие, возникала толчея волн в маленьких бухточках, проступал равномерный плотный гул, смесь голосов ветра и воды. От маяка корабли, входившие в Солонский залив, казались крошечными игрушками на больших синих ладонях моря. И Солон тоже казался игрушечным, белым, нарядным и чистым. Когда в сумерках вспыхивал белым огнём маяк, сам по себе бывший отдельной достопримечательностью города, даже болтун и балагур Тим замолкал и, прикрыв глаза ладонью, как обычно делают при взгляде на солнце, смотрел на мерные вспышки.

– Это не маяк, – говорил он, поддаваясь внезапному вдохновению, – это сказочная башня, в ней живёт не принцесса, в ней живёт белая звезда. Когда она вспыхивает в ночи, ангелы слетаются на свет и приносят сказки и волшебные сны. Правда, Дан?

Когда Тим плёл свои сказки и истории, он совершенно преображался. Куда-то исчезала его вертлявость, он становился тих и задумчив, сидел на уступе, обхватив длинными тонкими руками острые коленки, и говорил, вглядываясь в темноту неба и моря. Он был выдающимся фантазёром, но очень этого стеснялся и всячески скрывал свою слабость. Почему-то Тиму казалось, что, узнав о его странных фантазиях, над ним примутся потешаться все, кроме Дана. Дан не потешался, он внимательно слушал удивительные истории, иногда что-то добавлял, вставлял пару словечек и снова прислушивался к чудесным фантазиям друга. Дану было любопытно, выдумки неугомонного Тима казались ему интереснее любой легенды. И сказка была так близко, совсем рядом. Их бесконечные фантазии и беседы напоминали ему баллады Торгнеземской долины. Дан догадывался, что больше никогда в Торгензем не попадёт. И становилось грустно, где-то внутри начинало ныть от безвозвратной болезненной потери, вместе с Торгенземом он навсегда потерял Фреда и его дружбу. Но появился Тим, и Дан не был одинок. Тим щедро делился с ним самым ценным, чем обладал: мечтами, сказками и стихами.

И вдруг лето прошло. Его конец сопровождался очередной подготовительной суетой. Снова оказался нужен мундир, снова были куплены тетради и учебники в той самой лавке Борести, куда он часто забегал, чтобы полистать толстый атлас и погрезить о морских странствиях. Вернулась учебная рутина. Но, к удивлению Тима и Дана, переход от мышат к крысятам оказался незаметным и безболезненным. Всё было знакомым, привычным и совершенно не пугающим.

Тим на самых первых классах решительно выпроводил Флика Нортона с места, которое тот занимал рядом с Дагоном, и больше ничего не мешало весело проводить время друзьям даже на самом первом ряду парт. Флик Нортон печально вздыхал, он привык пользоваться бесконечными подсказками быстро соображавшего Дагона.

На лекциях по истории Дан по-прежнему сидел, открыв рот и заслушиваясь. Не сразу соображал, что класс истории закончен, а потом летел со всех ног к доброму библиотекарю Тирпику и выпрашивал у него какую-нибудь интересину. И с профессором Магнусом Зицем всё пошло совсем не так, как раньше. В первой части занятия Дан прорешивал минут за десять то, что задано всем, не забывая при этом тщательно закручивать столь любимые профессором тройки и пятёрки, а потом раскрывал дополнительно купленный задачник за третий курс. Здесь он долго возился, пока не понимал математической закономерности. Порой он вставал и подходил к профессору, или же сам Зиц, прогнав бестолкового Равияра куда-нибудь на задние ряды, где рыжий вертун списывал у более способных к математике приятелей, подсаживался за стол к Дагону. И они вместе что-то решали. Довольный Зиц даже жмурился от удовольствия, когда видел, как быстро кивал Дагон, достигнув понимания математического решения. Во время одного из занятий Зиц поинтересовался:

– А что, голубчик Дагон, вы не оставили ещё свой интерес к шахматам? Вы играете?

– Конечно, господин профессор, – быстро отозвался Дан.

Весь экипаж стал свидетелем, как зануда профессор Зиц, которого боялись все кадеты и даже гардемарины, пригласил Дагона в гости. Они, видите ли, в шахматы играть будут. Раздались завистливые протяжные вздохи.

В субботний вечер, строго в обозначенное время и ни минутой позже, кадет второго приготовительного отделения Дагон постучал в дверь небольшого, но красивого дома в Верхнем Солоне. Он был не просто причёсан, а прилизан, его китель вычищен, а брюки отглажены. Это постарался Отто, едва узнал, куда отправляется мальчишка.

– Здравствуйте, господин профессор, – немного скованно проговорил кадет, а Зиц поспешил представить его своей супруге:

– Погляди, Ирма, вот тот молодой человек, о котором я тебе рассказывал. Это кадет Дагон.

Ирма Зиц – пышнотелая, добродушная и совершенно домашняя – кивнула маленькому мальчику.

– Здравствуйте, молодой человек, прошу вас, проходите, сейчас мы станем пить чай.

Дан в замешательстве поглядел на профессора Зица.

– Ничего-ничего, – успокоил тот, – чашка чая перед партией в шахматы ещё никому не повредила.

– Конечно-конечно, – вторила мужу мадам Зиц. – Если мужчины садятся за свои шахматы, то уже и не замечают ничего, а всё думают и думают.

Она поставила на чайный столик красивые саксонского фарфора чашечки, а на маленький серебряный подносик – пирожные. Холодный маслянистый крем их таял во рту, доставляя невиданное удовольствие. Чай оказался удивительно ароматным, с каким-то травяным привкусом, уж точно такой в корпусе не наливали в стаканы.

Дан сделал комплимент по поводу пирожных и чая хозяйке и очень обрадовал мадам Зиц. Она расплылась в улыбке, её круглые щёки стали ещё круглее, на них появились ямочки, которые обычно бывают у маленьких детей. С таким вот совершенно детским выражением мадам Зиц исчезла из гостиной, а профессор указал рукой на шахматный столик.

Ах, какие у профессора были шахматы – костяные, тяжёлые, с золотистым ободком по низу каждой фигуры, даже в руки брать приятно. По яшмовой доске, которая сама по себе представляла произведение искусства, фигуры скользили бесшумно, благодаря подклеенным снизу замшевым кругляшкам.

– Ну-с, – задорно проговорил Зиц и потёр руки, – давайте посмотрим, что вы можете.

К девяти часам профессор завершил разгром юного противника и светился от сознания победы.

– Неплохо, Дагон! Очень недурно для человека, овладевающего шахматными премудростями лишь год с небольшим. Не расстраивайтесь из-за своего проигрыша.

– А я и не расстраиваюсь. – Кадет второго приготовительного отделения огорчённым не выглядел. Играть с кем-то всегда интереснее, чем самому с собой. – Спасибо, господин профессор.