Одна, заветная…

Корректор Сергей Барханов

Дизайнер обложки Мария Бангерт

© Людмила Горяйнова-Лявданская, 2023

© Мария Бангерт, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0062-0265-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Эта книга о любви – счастливой и несчастной, молодой и многолетней, первой и последней, но вечно новой, неожиданной и неповторимой. Впрочем, книга и о времени, и немножко о себе, о моих современниках, друзьях и близких, иных из которых «уж нет, а те далече». Я пишу о своём поколении, о тех, кому всю жизнь приходилось сражаться за достойную жизнь и далеко не всегда выходить победителями из этих сражений. Такое уж выпало нам время! Пусть не годы были у нас, а часы и минуты, когда хотелось сказать: «Как хорошо!» Таких минут было совсем немного, но как бы ни складывалась жизнь, мы всегда хотели помнить, что ночь особенно темна перед рассветом, а самое интересное – ещё впереди.

Секрет семейного счастья

Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле.

Во мгле, что со мною всегда на земле.

За то, что ты светлой невестой

была,

За то, что ты тайну мою отняла.

За то, что связали нас тайна и ночь,

Что ты мне сестра, и невеста,

и дочь.

За то, что нам долгая жизнь суждена,

О, даже за то, что мы – муж и жена.

Корины праздновали свою золотую свадьбу. Инна Николаевна в элегантном кружевном платье и Игорь Теодорович в изящной серой визитке с платочком и галстуком в цвет туалета жены выглядели настоящими молодожёнами.

Днём ранее в мэрии они получили поздравления и подарки от президента, мэра, объединённого Совета ветеранов Москвы. А сегодня в их скромной квартире собрались дети, близкие друзья и однополчане Игоря.

После традиционных тостов и поздравлений гости попросили «золотых» супругов открыть секрет их семейного счастья: в свои почти восемьдесят лет (супруги были погодками) они, не расставаясь, прожили вместе полвека. И вот что рассказал Игорь Теодорович…

В конце войны капитан Игорь Корин служил военным переводчиком в полковом штабе Первого Белорусского фронта. Шли первые послевоенные дни. Игоря вместе с двумя сослуживцами разместили на втором этаже большого старого особняка в ближнем пригороде Берлина Ванзее. На первом этаже дома жила семья хозяина: Пауль, ампутант на одной ноге, был демобилизован несколько месяцев назад и жил вместе с женой, взрослой дочерью-вдовой и внуком-подростком.

Жена Пауля – крупная дама с визгливым голосом и несносным характером – была здесь главной. С самого утра в доме раздавался её громкий голос: она то искала что-то, то отчитывала домочадцев, на что, как правило, те отвечали ей грубо, не стесняясь присутствия посторонних. Целый день в доме не прекращались ругань, взаимные упрёки и обвинения. Они явно не терпели друг друга. Впрочем, и к своим гостям, советским офицерам, не питали расположения. Фрау не пропускала случая, чтобы выразить пренебрежение русским оккупантам.

Эта атмосфера постоянной вражды и семейные баталии смущали молодых лейтенантов, неутихающий гвалт в доме не позволял отдохнуть после работы, но деваться некуда – служба. Они старались поменьше бывать в доме, при возможности уходили в соседний двор, где было всегда безлюдно и тихо, а в середине двора стоял стол со скамейками под высокой, теперь буйно цветущей черёмухой.

Несмотря на загруженность на службе и столь неудобные условия быта, настроение у ребят было приподнятым. Война окончена. Договор о полной капитуляции фашистской Германии подписан – значит, скоро демобилизация и возвращение домой.

Игорь всё чаще задумывался: как сложится его жизнь? Теперь, когда он должен сам планировать своё будущее, он не ждал ничего хорошего.

С младенчества Игорь жил всегда в страхе. Ежедневные пьяные дебоши отца, его рукоприкладство, когда доставалось и жене, и сыну, постоянные слезы матери, упрёки и ругань в доме – таким было его детство.

Незадолго до начала войны отец наконец-то оставил их в покое, завербовался на Север, да так и сгинул где-то – ни слуху ни духу о нём не было. В семью наконец пришёл покой, мама по-прежнему работала в поликлинике, а Игорь к началу войны окончил второй курс иностранного факультета педагогического института. Учился жадно, с удовольствием, да ещё вёл кружок в Доме пионеров – времени совсем не было.

Годами наблюдая семейную жизнь родителей, Игорь пришёл к уверенности, что так живут все: постоянные распри, взаимные упрёки, ссоры, обиды, обвинения. Куда же деваются молодая любовь и нежность? Зачем супруги мучают друг друга?

Вот и в семье Пауля всё происходит так же. Наверное, это и есть обычная семейная жизнь, а фильмы и книги о любви и нежности в семье – сказки для несмышлёнышей. Не случайно же все сказки заканчиваются на свадьбе героев!

Он не даст заманить себя в такую ловушку, он никогда не женится и не позволит никому командовать и помыкать собой.

Вот почему, уже став подростком, он всегда избегал девочек. Даже Инку, одноклассницу, с которой они выросли в одном дворе, старался обходить стороной, а на её вопросы всегда грубил, был уверен: стоит стать с нею помягче – тут же сядет на голову, начнёт командовать и всегда и во всём его обвинять.

Впрочем, судьба скоро развела их. Инна, окончив школу с отличием, уехала в Москву, поступила в медицинский институт. Игорь остался в Сталинграде, пошёл в пединститут, мечтал о путешествиях по миру. Изредка Инна писала Игорю, но его ответы были короткими и сухими – да и что писать: учёба, работа, с одноклассниками виделся редко.

Началась война. Игорь после окончания двухмесячных курсов военных переводчиков до конца войны прослужил в штабе Белорусского фронта, многое повидал за это время. В штабе и сейчас шла напряженная работа: продолжались допросы пленных, расшифровка захваченных у противника документов. Инна, с началом войны оставив институт, ушла на краткосрочные курсы медсестёр, всю войну прослужила во втором Московском военном госпитале.

Переписка Игоря и Инны всё же продолжалась. Изредка они обменивались скромными военными треугольничками; впрочем, письма Игоря, как и прежде, были сухими и лаконичными: служба, боевые друзья, иногда – о получении очередного звания. Он и сам не знал, зачем он пишет Инне, никакого интереса к ней он не испытывал, отвечал скорее по привычке.

А теперь войне конец. Ему нужно думать о возвращении на родину. Он откажется от предложения остаться на воинской службе: планировал продолжение учёбы в институте.

В штабе царила предотъездная суета, все с нетерпением ждали демобилизации.

В соседнем с домом Пауля дворе, в небольшом деревянном домике с крылечком, жила молодая женщина с пятилетней дочкой. Девочка была тихая, худенькая и молчаливая. Только яркие рыжие кудри невольно привлекали взор к этой малышке. Мама и дочка рано утром вместе уходили куда-то и возвращались всегда поздно – видимо, мать брала девочку с собой на работу.

Однажды Игорь возвратился со службы пораньше и, не желая слушать обычный в их доме гвалт, зашёл в безлюдный соседний двор, присел на скамью под черёмухой. Сейчас, в половине мая, черёмуха полностью распустилась, ветер разносил по двору тонкий аромат и похожие на снежинки лепестки белых цветов. Заросший травой двор, метель из белых цветов и жалобно скрипящая от ветра на одной петле покосившаяся калитка заставили вдруг болезненно сжаться сердце. Ему мучительно захотелось вернуться домой, где во дворе цветёт такая же черёмуха и мама, наверное, терпеливо ждёт его в одиночестве.

Задумавшись, он не заметил, как возле него оказался невысокий худой немец с костылями, в старой выцветшей пилотке на отросших рыжих с проседью волосах. На левой его руке кисть отсутствовала полностью, на правой сохранились лишь три пальца.

Сложив костыли, немец устало присел на скамейку возле Игоря и опустил голову. Игорь спросил его, что ему здесь нужно. Явно обрадовавшись, немец объяснил, что это его дом, и спросил, не знает ли господин гауптман, живут ли здесь его жена и дочь. Смущаясь, протянул Игорю изуродованную кисть, представился: Роберт Ламм.

Игорь объяснил ему, что квартирует по соседству, с его домашними незнаком, но девочка с мамой к ночи, верно, возвратятся, надо подождать. Предложил Роберту сигареты, тот неумело затянулся, закашлялся. Игорь вернулся к себе и поздно вечером увидел, как женщина и девочка со слезами и объятиями бросились к Роберту, увели его в дом. С тех пор и рано утром, и вечером Игорь постоянно видел Роберта во дворе. Несмотря на увечья, он всё время что-то мастерил. Подправил забор и калитку, выкосил траву перед домом, возился с рассадой и неизменно что-то напевал или тихо разговаривал с дочкой, которая не отходила от него ни на шаг. А по вечерам, когда жена возвращалась со службы, семейство чинно ужинало под цветущей черёмухой, а потом они долго сидели вместе, обнявшись. Помолодевшая и похорошевшая женщина то гладила изуродованные руки Роберта, то, прижавшись к нему, нежно целовала его и дочку. Игорь с удивлением слушал их счастливый смех.

Однажды он невольно стал свидетелем, казалось бы, ничем не примечательного происшествия, которое, однако, стало событием в жизни Игоря. Был выходной день. Роберт, ещё не привыкший к костылям, медленно и неловко куда-то пошагал. Его жена, высоко подвязав юбку, мыла пол на веранде их домика.

Она почти закончила работу, когда в домике что-то загремело и покатилось. Бросив на крыльце тряпку и ведро, она метнулась в комнату. В это время возвратился Роберт. Оступившись на крыльце, он неловко костылём толкнул ведро, и грязная вода залила крыльцо и веранду, труды жены пошли насмарку.

«Ну, – подумал Игорь, – сейчас-то уже непременно будет скандал!»

Испуганная женщина, выбежав на крыльцо, стала бормотать извинения, повторять, что это её вина и она сейчас всё это уберёт. Роберт, схватив единственной рукой опрокинутое ведро, начал упрашивать жену простить его, это он, он виноват и сию минуту всё уберёт сам. Вдвоём они быстро всё привели в порядок, рассмеялись, постелив на крылечке половичок, кликнули дочку. Втроём уселись на крыльце, обнявшись, женщина нежно гладила лицо и руки мужа, что-то тихо шептала ему.

Игорь был поражён. Казалось, перед ним открылся другой мир, где вопреки всему есть любовь и нежность и этот больной калека – любимый человек.

Здесь, в доме Пауля, кажется, никогда не кончается война, бесконечная канонада скандалов, обвинений и ругани – всё так похоже на довоенную жизнь семьи Игоря. А у истощённого, изуродованного Роберта есть любовь, нежность и настоящее семейное счастье!

Вот оно, семейное счастье – оно в тихой беседе на крылечке после дневных забот, в умении понять, простить, защитить, несмотря ни на что. Оказывается, оно не миф, это семейное счастье! Вот так хотел бы жить и он, Игорь.

Ему вдруг стало необычайно хорошо. Перед глазами возникли усталое печальное лицо мамы и короткие торчащие косички Инки, её светлая чёлка, упрямо вылезающая из-под косынки. Ему вновь остро захотелось домой, в Сталинград.

Через неделю пришёл приказ о демобилизации. Началась весёлая предотъездная суматоха. Попросив увольнительную, Игорь съездил в Берлин и на рынке купил золочёные часики с браслетиком для Инны и тёплый клетчатый шарф для мамы.

Он известил Инну телеграммой о времени прибытия их поезда в Москву и всю ночь, волнуясь, простоял у окна вагона, вглядываясь в силуэты чёрных деревьев и разрушенных, сожжённых деревень, мелькавших вдоль дороги.

В толпе встречающих на Белорусском вокзале он сразу увидел Инну. В тугой старенькой гимнастёрке и узкой юбке она выглядела похудевшей и будто подросла. Её сияющие глаза из-под чёлки смотрели на него так радостно и доверчиво, что он сразу понял: вот она, его судьба, которой он будет предан до конца своих дней. Он будет беречь и любить её, никогда ни единым словом не обидит любимую. Так – будет!

С тех пор минуло пятьдесят лет.

…За окном вечерело. Не зажигая света, гости сидели молча. Только громкий стук настенных часов торжественно отсчитывал уходящие минуты жизни.

Обняв Инну за плечи, Игорь Теодорович задумался. Медленная светлая слеза скользнула по щеке Инны. Начался отсчёт шестого десятка лет их семейного счастья.

Иван

Где ты, время, где ты, времечко,

Как одно я только думывал:

Где ты, как с тобой увидеться,

Одним словом перемолвиться.

Семья Колесовых жила в деревне Сосновка на Белгородчине. Отец, мать и десять детей Колесовых – все трудились в колхозе, дома были только два младших мальчика – трёхлетний Коля и семилетний Ваня, герой нашего рассказа.

Семья жила трудно: собственного надела у них не было, а того, что выдавали по трудодням, едва хватало до нового года. Ваня на всю жизнь запомнил это сосущее ощущение постоянного голода, которое удавалось заглушить только ранней осенью, когда созревали грибы, ягоды и яблоки в лесу.

Когда в 1940 году в Белгороде объявили набор в строительное ремесленное училище, где готовили плотников, столяров и печников, отец выхлопотал в правлении колхоза справки для Ивана и отвёз пятнадцатилетнего Ваню в город на обучение. В училище было полное государственное обеспечение: форма, общежитие, питание, – и Ваня наконец-то впервые за свою короткую жизнь избавился от постоянного чувства голода, которое не оставляло раньше ни днём, ни ночью.

К середине июня 1941 года Ваня получил документы о присвоении разрядов столяра и плотника. В этот день он собирался возвращаться к родителям в Сосновку. Но утром 22 июня город был занят немцами. Это случилось так быстро и внезапно, что Ваня не знал, куда бежать, где найти укрытие от мин и снарядов, беспрерывно летящих с неба. Забежав за здание железнодорожного вокзала, он увидел группу наших солдат с оружием, безуспешно пытавшихся связаться с кем-то по рации. Ваня обратился к ним с просьбой взять его с собой, но напуганный бледный сержант попросил мальчика доползти до командного пункта на вокзале, передать сведения об их положении и попросить помощи. Он неопределённо махнул рукой, показывая, где должен быть командный пункт, и Ваня пополз.

Никакого командного пункта он уже не обнаружил, снаряды рвались беспрерывно, вокзал был полностью разрушен, и, не зная, что делать дальше, Ваня пополз обратно.

В траншее, где Ваня видел солдат, лежали трупы погибших бойцов, здесь был и сержант с рацией, отправивший его за помощью, – все были убиты.

На краю траншеи лежала раненая пожилая женщина. У неё не было ноги ниже колена, лужа крови натекла под неё, но она была ещё в сознании. В отчаянии Ваня взял пистолет, лежащий рядом с погибшим сержантом, и решил застрелиться: немцы были вокруг, он уже слышал их голоса и видел приближающиеся фигуры в серо-зелёной форме. Но обращаться с пистолетом Ваня не умел, он напрасно щелкал курком, приставленным к виску, и вдруг почувствовал, что кто-то отвёл его руку от головы. Эта пожилая женщина, которая умирала от кровотечения, тихо, но твёрдо проговорила: «Не делай этого! Ты ещё молодой, кто знает, как повернётся жизнь!» В это время он услышал резкий визг летящей мины, раздался взрыв – и сознание покинуло его.

Пришёл в себя он в каком-то доме. Рядом на полу с ним лежали несколько русских солдат, так же, как и он, связанных по рукам и ногам. В комнате было множество людей, говорящих на немецком языке, у некоторых из них в петлицах сверкала серебряная свастика.

Так шестнадцатилетний Ваня Колесов попал в немецкий плен. У него была контузия, и около полутора месяцев потом он ничего не слышал и почти не говорил. Он плохо запомнил первые дни плена, всё было как в тумане. Их погрузили в телячьи вагоны и долго куда-то везли. Сначала в вагоне были только русские пленные, потом к ним подсадили группу поляков. Разговаривать запрещали, раз в день давали кусок тёмного и какого-то скользкого, липкого хлеба и немного воды, выходить даже на полустанках не разрешали, охрана была многочисленной, за попытку отойти от вагона во время стоянки сразу стреляли.

Их привезли в какое-то немецкое село. Со связанными руками их выстроили шеренгой вдоль вагона. Перед строем прохаживался немецкий офицер со стеком в руке, и вскоре появилась группа гражданских немцев.

Это были немолодые женщины и мужчины, которые внимательно рассматривали выстроенных пленных, будто выбирали. К Ване подошёл коренастый пожилой немец с плёткой в руке. Он тяжело опирался на трость и сильно хромал. Он указал на Ивана, вывел его из строя, открыл бумажник и передал офицеру какие-то деньги. Прошёлся до конца шеренги и вывел ещё одного невысокого русского парнишку, за которого тоже заплатил, и повёл обоих к бричке, стоявшей в стороне от вагонов. В бричке рядом с кучером сидел молодой белокурый поляк, который сказал, что они сейчас едут в поместье к пану Кноке, там будут работать.

Часа через два они подъехали к поместью. Это был большой, огороженный со всех сторон двор, где стояло множество хозяйственных построек, трёхэтажный добротный дом и были многометровые, раскрытые теперь теплицы и грядки с овощами. Поместье располагалось на берегу озера. Метрах в трёхстах от берега был небольшой остров, там тоже виднелись какие-то постройки.

Ребят отвели в подвал дома, развязали руки, и вскоре огромный, дурковатый с виду молодой немец с автоматом на груди принёс им несколько деревенских караваев хлеба и какую-то похлёбку.

В подвале уже находились два пленных француза, они лежали на полу, укрывшись шинелями, и не хотели ни с кем разговаривать. Ваня познакомился с парнем, которого привезли вместе с ним. Оказалось, что Матвей – его земляк, он тоже с Белгородчины, и теперь ребята решили, что будут всегда помогать друг другу, вдвоём выжить легче.

Наутро появился хозяин. Он был всё с той же плёткой в руках, привёл русского переводчика и объяснил ребятам, что теперь они будут жить и работать в его хозяйстве. Он, Герберт Кноке, выращивает овощи и цветы для солдат немецкой армии.

Они, пленные, будут жить в бараке на острове, откуда их ежедневно будут привозить на работу. Их работа – выращивание в теплицах, оранжерее и в открытом грунте огурцов, помидоров, баклажанов и зелени для нужд рейха. Если пленные будут хорошо работать – их будут кормить не хуже, чем кормят солдат в армии, но у каждого будет дневная норма и план. Невыполнение нормы, непослушание, попытки устроить беспорядки или бежать будут строго наказываться, на острове есть карцер. Арестованные в карцере еды получать не будут. Охраной пленных будет заниматься Ганс, племянник хозяина, которого они уже видели в день приезда.

Отрывистая, каркающая речь хозяина, его хмурое, злое лицо и эта плётка, которой он постоянно постукивал по голенищам сапог, не оставляли сомнения, что угрозы его будут приводиться в исполнение без промедления.

Утром всех усадили за стол во дворе, накормили и даже дали по чашке эрзац-кофе. Потом появились немцы – батраки хозяина, они развели пленных по делянкам, показали дневную норму, и до наступления сумерек все работали без перерыва. Вечером их снова покормили во дворе. Ужин был сытным: каша, овощи, хлеб, даже дали по кусочку рыбы.

Так началась их жизнь в плену.

В сумерках Ганс грузил всех в лодку и на вёслах отвозил на остров. Здесь были барак с двухъярусными нарами, дворовой гальюн, баня и карцер. Утром, едва всходило солнце, Ганс вновь приезжал за ними на лодке, а на ночь барак запирал снаружи. Впрочем, за всё время их пребывания в плену никто и не пытался убежать. Они понимали, что находятся глубоко в немецком тылу, вокруг только враждебное окружение. И всё же ночами, поместившись вдвоём на нижней полке, Ваня и Матвей мечтали, как сюда придут наши войска и освободят их из плена. В победе Красной армии они, несмотря на победоносное шествие немцев по Европе, нисколько не сомневались.

Рабочий день продолжался весь световой день, дневные нормы были огромными, за невыполнение их наказывали. В обычные дни кормили сносно – два раза в день. Но в те дни, когда не удавалось выполнить дневную норму на делянке, ужин не давали, а на ночь отводили в холодный карцер. Никаких выходных дней не было. Охранник Ганс, никогда не расстававшийся с автоматом, при всяком удобном случае орал на них, норовил толкнуть, дать затрещину.

Через несколько недель они привыкли к новому порядку, приличная еда и чистый воздух способствовали тому, что к концу года все они окрепли, понемногу обучались языку и при случае могли перекинуться словами с батраками или служанками хозяина.

Организацией их быта, едой занималась жена хозяина – очаровательная девятнадцатилетняя блондинка Ульрика, которую шестидесятилетний вдовец Герберт взял в дом в прошлом году. Ульрика была добрым, весёлым существом, она всячески старалась смягчить участь пленных, даже сидящим в карцере старалась передать еду. Несмотря на то что пленные и батраки-немцы питались в одном и том же месте, хозяин запрещал батракам разговаривать с пленными, а попытки ребят поговорить с немцами строго наказывались, за этим постоянно следил его придурковатый племянник.

Так прошёл год. Ребята освоились в поместье, их по-прежнему сносно кормили, еженедельно устраивали баню, зимой барак хорошо отапливался, надзор за пленными постепенно стал мягче.

Все – и батраки, и пленные – любили милую Ульрику, добрую, хорошенькую, звонкую, как колокольчик. Но с самого начала – и это было очевидно для всех – Ульрика выделяла из всех Ивана. Да и было за что. В семнадцать лет это был уже взрослый, крепкий, высокий и сильный парень с широкими плечами, мощной грудью и ясными светлыми глазами. За год плена он ещё подрос, возмужал, его глаза с длинными, как у девушки, ресницами смотрели спокойно и внимательно.

Он был нетороплив, ловко и с удовольствием выполнял на ферме все плотницкие и столярные работы, да так хорошо, что однажды даже вечно хмурый и злой Герберт похлопал его по плечу: «Гут! Гут!»

На Рождество 1943 года Герберт устроил для всех работников и пленных праздничный ужин. Сам хозяин, Ульрика и Ганс тоже были за столом, где, кроме угощения, Герберт выставил бочонок пива и шнапс, который, впрочем, он пил один.

Это застолье отдалённо напомнило ребятам их новогодние семейные праздники, и за столом было весело. Один из батраков играл на губной гармонике, ребята даже немного потанцевали и хором спели такую популярную тогда в Германии солдатскую песню о Лили Марлен.

Иван молча рассматривал хорошенькую Ульрику, которая пела, танцевала, смеялась, как ребёнок. Она раскраснелась и похорошела ещё больше, но её муж, который угрюмо наливался шнапсом, вдруг рявкнул на неё, схватил за руку и вытащил жену из-за стола. Было видно, что она боится этого злого урода так же, как боялись его батраки и пленные. После ухода Ульрики веселье сразу сникло, и ребят снова увезли под замок на остров.

Иван долго не мог уснуть. Он всё вспоминал сияющие глаза Ульрики, её светлые локоны и лёгкую фигурку, её серебристый смех и маленькие ножки в грубых шерстяных гетрах и деревянных сабо. Он видел, что и она неравнодушна к нему, и теперь каждую ночь перед сном представлял себе, как после окончания войны он приедет сюда, в поместье Герберта, и увезёт Ульрику с собой в Россию, ведь этот хромой урод – не пара юной очаровательной девушке.

Пошёл третий год их жизни в плену.

Однажды Иван работал в оранжерее, где росли кусты и деревья и круглый год цвели разнообразные розы. Хозяин приказал сделать новые стойки для штокрозы. Иван увлечённо работал рубанком и не заметил, как сзади тихонько подошла Ульрика.

Она долго молча рассматривала загорелый торс русского богатыря, потом, положив руку на плечо, развернула его к себе.

От неожиданности он растерялся, застыл, опустив руки. Ульрика встала на цыпочки и, притянув его голову к себе, поцеловала в губы. И тут же убежала, что-то напевая и смеясь. А он всё не мог прийти в себя, так и стоял, ошарашенно глядя ей вслед.

С той поры она каждый день старалась увидеть его, прикоснуться, поцеловать. К этому времени он уже мог объясниться по-немецки. Теперь у него есть мечта, а значит, и надежда. Было видно, что война идёт к концу, и скоро-скоро он увезёт Ульрику отсюда. О том, что будет дальше, он не смел и мечтать.

Они крепко подружились с Матвеем, но даже друг другу они не могли доверять свои мечты. Шёл 1944 год. Однажды его послали в теплицу, где нужно было собрать помидоры с вьющихся кустов. Вдруг на дорожке появилась Ульрика. Улыбаясь, она бросилась ему на шею и стала осыпать лицо мелкими быстрыми поцелуями.

Он блаженно закрыл глаза, а когда открыл их – прямо напротив, покачиваясь с носков на пятки и положив руки на автомат, стоял мерзкий Ганс – племянник хозяина. Он погрозил Ивану кулаком и быстро пошёл к выходу из теплицы. Ульрика бросилась следом. Через несколько минут Ганс вернулся вместе с хозяином. Они выволокли Ивана во двор и жестоко, долго и с наслаждением избивали его сапогами, и плёткой, и Гансовым автоматом. Потом его бесчувственным бросили в лодку, перевезли на остров и закрыли в карцере. Его держали в карцере целую неделю, не подпуская к нему никого, не кормили, только раз в день давали воду.