Зеркало грядущего

ПРОЛОГ

Пятеро вооруженных всадников гнали коней в сторону Тарантии, столицы могущественной Аквилонии, раскинувшей свои земли от мрачных утесов Киммерии до зеленых пойм Офира. Любой, имеющий глаза, без труда узнал бы в них вольных наемников, – мрачные, иссеченные шрамами лица, загорелые и обветренные, забранные сзади в хвост длинные волосы, остро отточенные мечи… в них не было ничего показного, ничего, что привлекло бы взор поэтов. Это были настоящие волки – сильные кровожадные звери, готовые перегрызть глотку любому, кто осмелится стать у них на пути.

Возглавлял отряд могучий черноволосый воин с пронзительным взглядом синих глаз. Он держался в седле настолько непринужденно, как будто вырос в нем, а своей горделивой осанкой и царственным взглядом напоминал царя зверей. Не зря трусливые стигийцы, коварные аргосцы и свирепые черные корсары дали ему прозвище Амра-Лев. В хайборийских же королевствах его звали Конан-варвар, и имя это многим внушало страх и приводило в трепет.

У него одного на голове красовался шлем с султаном из конского волоса; за плечами развевался короткий черный плащ. Бугрившаяся мышцами правая рука уверенно лежала на рукояти длинного прямого меча, а левой он крепко держал под уздцы своего скакуна.

Его взгляд был свиреп, а в синих глазах, казалось, застыл лед, подобно тому, что даже холодным летом лежит в расселинах скал его киммерийской родины. Любой, кто осмеливался встретиться с ним глазами, спешно отводил очи и старался укрыться в тени.

На повороте он чуть придержал коня и оглянулся. Да, что и говорить, четверо его спутников – настоящие головорезы, хоть и недурные рубаки. Их бывший командир Йермак, павший от меча киммерийца, знал толк в хороших бойцах, но вряд ли когда-нибудь слышал слово «честь». Зато его ландскнехты наводили ужас на весь Чикас, этот отвратный аквилонский городишко на границе с Немедией, где, похоже, собрались самые отъявленные мерзавцы со всей Хайбории и Гиркании. Конан прищурился. Да, нечего сказать, он недурно разворошил это змеиное гнездо, и дело теперь за королевскими войсками, которые не замедлили себя ждать – видно, у аквилонского монарха кончилось наконец терпение. Что ж, плаха палача и виселицы на улицах Серебряного города живо приведут все тамошнее отребье в чувство!

Конан ухмыльнулся. Что ни говори, а вовремя он смотался из этой дыры! Встреча с аквилонскими властями была бы совсем некстати. Ни в одной стране не любят Солдат Удачи за их гордый, непримиримый нрав, нежелание петь под дудку власть предержащих и любовь к свободе. И все же ни один князек, даже самый ничтожный, не сможет обойтись без таких, как они, Псов Войны, которые верны тому, кто платит. А верность – редкий товар в наше время. Его трудно купить даже за деньги! Потому, пока венценосцы сражаются друг с другом, пока в королевских дворах процветают ложь и козни, пока завистливые наследники точат зубы на отцовский престол, парни вроде них не останутся без работы.

Конан взглянул на чикасских разбойников. Ну и рожи, Кром их разбери! Даже слепой увидит, что они за медную монетку без сожаления зарежут собственного отца. Но, если держать их в узде, словно норовистых жеребцов, и не давать забыть, что крепче слова атамана только его кулак, то со временем они станут вполне сносной компанией. Варвару не впервой было обламывать вот таких волков, которые понимают только один язык – язык силы. Ему довелось повидать и свирепых темнокожих корсаров Черного Побережья, и диких зуагиров Хаурана, и угрюмых запорожских Козаков с восточного побережья Моря Вилайет. И все они становились верны своему главарю только когда видели – он крепко держит поводья в руках.

Тогда они готовы стерпеть и соленые шуточки, и полновесные тумаки, с помощью которых хороший атаман отучает самых дерзких отлынивать от работы и вбивает в их упрямые головы дисциплину. Ведь они знают – предводитель заботится о них, как о собственных детях. Они знают, что только он один не побрезгует отсосать гной или яд из раны, полученной в бою; только он не пожалеет денег, чтобы выкупить из городской тюрьмы, куда они не раз попадут по глупости, за драки в тавернах; он один не побоится прикрыть в сражении собственной грудью и, самое главное – никогда не предаст, не бросит на произвол судьбы… Они знают все это, и готовы идти за ним хоть на край света…

Конан погладил тугой кошель на поясе и нахмурился – монета пока у него имеется, но, Митра свидетель, он и не подумает делиться с этими бездельниками. Пусть начинают сами зарабатывать на жизнь. Таверна, ночлег, лошади, снаряжение, да что греха таить: кости, выпивка и женщины – все это стоит немало, особенно там, куда они держат путь – в надменной Тарантии, величавшей себя жемчужиной Запада, за привилегию жить в которой приходилось платить дорогой ценой… Правда, если окажется, что эти молодцы совсем без медяка, все же придется раскошелиться и заплатить за первый постой.

На развилке дорог всадники остановились, и северянин оглянулся вокруг, стараясь сориентироваться на незнакомой местности. Нужно было подумать о ночлеге. Он знал, что где-то тут неподалеку должна быть деревня. И стоило поторопиться, если они не хотели ночевать в лесу или на большой дороге. К нему неспешно подъехал один из наемников, в кольчужной безрукавке, кряжистый, со шрамами на лице и густой гривой седеющих волос.

– Послушай, киммериец! Я слышал, что варвары вроде тебя могут без устали сидеть в седле несколько суток. Но мы-то не варвары, мы добрые аквилонцы. Вот молодцы мои и тревожатся. Их желудки пусты, как карманы у скряги, а во рту без вина так противно, словно там нагадили демоны Нергала. Пора уже промочить глотки, хорошенько пожрать – и на боковую. Завтра опять скакать целый день без передыху…

Киммериец обернулся и прищурясь посмотрел на наемника:

– У тебя есть чем заплатить за ночлег, танасулец? Тот ухмыльнулся и погладил эфес меча.

– Бравые ребята, вроде нас с тобой, всегда найдут чем поживиться! Тут неподалеку должна быть деревня. Давай подкараулим на околице какого-нибудь селянина и выпотрошим его, как куропатку. Много у этих грязных дровосеков не найдется, хорошо бы если отыскалась пара медяков. Но на ночлег и жратву хватит.

Ледяной взгляд северянина обжег разбойника.

– Нет, Невус, – процедил он, – пока ты и твои шакалы со мной, клянусь Кромом, вы не будете грабить безоружных. Мы поедем в деревню, и ты вместе со своими молодцами постараешься заработать деньги. Заработать – как честный воин, а не отнять, подобно трусливому отребью, гораздому впятером нападать на одного! Постарайся запомнить все, что я сказал, и повтори своим головорезам!

Невус вытаращил глаза.

– Эрлик меня разбери, ты совсем рехнулся, Конан, как я погляжу! Как, по-твоему, на ночь глядя мы сумеем это сделать? Что, прикажешь мешки с мукой таскать на мельницу вместо мулов? Или подметать деревенские улицы? – Довольный своей шуткой, он раскатисто захохотал.

Конан презрительно фыркнул.

– Правду, значит, говорят, что у всех аквилонцев куриные мозги, а танасульцы самые бестолковые из них! Да в самой захудалой дыре всегда есть чем заняться для людей нашего ремесла! Бьюсь об заклад, что здешний нобиль точит зуб на соседа. Как водится, они не поделили пахотные земли или охотничий лес. Или кто-то из вассалов давно не платит ему оброк. Или неподалеку на большой дороге шалят такие же висельники, как ты и твои молодцы, и их требуется утихомирить. Был бы меч, а работа для него найдется…

Седовласый перестал смеяться, вытер лоб рукой в грязной перчатке и смачно сплюнул на землю.

– Ладно, варвар. Ты размозжил башку Йермаку, стало быть, ты у нас теперь за главного. Будь по-твоему, поедем в селение, а там видно будет. Только куда ехать-то? Тут вон сколько тропок расходится… – Он растерянно оглянулся.

Конан хищно улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы:

– Скачи вон на тот бугор, – он кивнул головой на небольшой холм, густо усыпанный прелой осенней листвой, – и покрути башкой получше. Время ужина. Селяне варят похлебку. Наверняка где-нибудь да увидишь дым от очага. Он и укажет нам дорогу.

Невус пришпорил коня и помчался к возвышенности неподалеку от развилки. Разноцветные осенние листья брызнули из-под копыт его скакуна. В лучах заходящего солнца они казались каплями крови. Киммериец посмотрел на зубчатую кромку темного леса и нахмурился. Надо постараться добраться до деревеньки засветло. Про леса близ Оссара издавна ходят плохие слухи. Болтают, что здесь водится разная нечисть – лесные демоны, которые по ночам выползают из своих нор на охоту. Оттого, якобы, все селения в этих местах обнесены крепким и высоким частоколом. Может, все это и бабьи россказни – но не стоит зря гневить Митру, что властвует над этими землями, и шастать ночью по бездорожью.

Невус отчего-то не торопился возвращаться назад, и его силуэт чернел, в косых лучах солнца, на вершине пригорка.

Конан набрал в грудь побольше воздуху и гаркнул:

– Ну что там, Невус? Чего возишься, Кром тебя побери, словно у девки под подолом? Долго тебя ждать?!

Аквилонец замахал руками Конану, мол, поднимайся скорее сюда – тот выругался и пустил скакуна вскачь. Эти наемники, как дети, ничего не могут сделать сами. Боги дали им храбрые сердца, но забыли вложить в головы хоть чуточку мозгов. Подлетев к Невусу, он резко осадил скакуна. Тот зафыркал и закружился на месте.

Невус, прищурясь, смотрел на горизонт и принюхивался. Конан тоже повел носом. Явственно тянуло гарью.

Аквилонец потрепал коня по загривку и показал рукой на запад.

– Гляди, варвар, какой славный ужин варят себе селяне. Чтобы развести такой огонь, нужно поджечь всю деревню!

Конан мрачно посмотрел на кромку окоема, туда, где в последних лучах заходящего светила темнели клубы густого, жирного дыма. Рука его непроизвольно скользнула на рукоятку меча.

– Что ж, танасулец, зови своих рубак. Глядишь, поспеем к ужину. Похлебка, должно быть, уже сварилась. Осталось только взглянуть на того, кто ее приготовил…

ОБРАЗ ОЛЕНЯ

Вязкую тишину Валонского леса тревожили гортанные выкрики егерей, лай остромордых пятнистых гончих, заунывные рулады охотничьих рогов, звон колокольчиков на богатой упряжи и треск сухих веток под острыми копытами хорошо объезженных гирканских скакунов, уныло бредущих по щиколотку в бурой листве. Все эти звуки, непременные спутники людской суеты, казались чуждыми в заповедной пуще, среди исполинских стволов задумчивых деревьев и молчаливых зарослей кружевного папоротника, под холодной осенней синью небосвода, мелькающей в переплетении высоких крон величественным полотном, подернутым тонкой паутинкой старинного кракелюра. Диссонансом вторгались они в первобытную природную гармонию, оскверняя ее самим своим существованием, гулко отскакивали от невозмутимых древесных стволов и, оставляя клочки дерзкой звучности в изумрудной мякоти мха, закатывались в темноту чащи, где их ловили зеленые руки дриад, придавали им новое загадочное естество, смешивали с трещоткой невидимого дятла, шелестом ветвей, вздохами влажного теплого ветра и швыряли обратно комками звонкого, пересмешливого эха.

Шел последний день Осеннего Гона – излюбленной забавы аквилонских нобилей.

Каждый год в канун месяца октайба, третьего от конца года, издревле устраивалось роскошное действо, заученной ритуальностью напоминавшее военный парад. Тридцать шесть наиболее приближенных к государю вельмож Аквилонии, вместе с бесчисленными конюшими, егерями, выжлятниками, доезжачими, оруженосцами, пажами и шутами запруживали древний Валонский лес.

Свита каждого нобиля была обряжена в цвета своего господина. И на пестром ковре осенней листвы тут и там мелькали лиловые, голубые, алые, белые, охряные и смарагдовые плащи, куртки и дорожные платья немногочисленных дам, приглашенных полюбоваться зрелищем. Многолетняя выучка аквилонских вассалов заставляла их двигаться четко очерченным строем. Казалось, даже голенастые остроухие собаки, чьи гибкие мускулистые тела были затянуты в кожаные эстаны соответствующих расцветок, сновали в такт своим хозяевам.

Чуть поодаль, ближе к концу кавалькады, маячили фигуры трех всадников. Освещенные заходящим солнцем, они отбрасывали длинные тени, ломающиеся на беспорядочно разбросанных грудах валежника.

Всякий, увидевший их, мог умилиться: вот старинные друзья предаются неторопливой беседе, под сенью многовековых стволов дерев – до того плавными были выверенные жесты всадников и неспешной речь. Даже их кони – один гандерландский и два гирканских скакуна – и те, казалось, были рады оказаться в одной компании и оттого приветливо фыркали, тыкались длинными нервными мордами, косили карими крупными глазами и старались достать друг друга розовым ртом.

И если тот же, видевший их издалека, незаметно подъехал бы ближе и вгляделся попристальнее в их выхоленные, подкрашенные и припудренные придворными цирюльниками лица, то сразу понял бы, что делает этих людей похожими. Глаза.

И пусть черты всадников разнились между собой, как разнятся морды барсука, рыси и волка, но их вежды – надменные, цепкие, холодные, словно мрамор, и подернутые ледком равнодушия – были под стать друг другу, словно рары, боги домашнего очага и материнства, решив подшутить над людьми, наделили трех младенцев, рожденных в разных концах Хайбории разноцветными подобиями одной и той же пары очей.

Тот, что ехал слева, был тучен, одышлив и лукав лицом. Его низкий лоб украшал серебряный обруч, залитый разноцветной эмалью. Неуклюжее тело было обряжено в вычурный атласный камзол на подкладке из меха райборийских коз, увитый парчовыми ленточками и перетянутый поясом из безвкусных бронзовых пластинок. На плечи был щегольски накинут длинный плащ, скрепленный на груди алым шнуром с кистями. На ногах – тупоносые ботфорты с пряжками, изображавшими морду дракона с разверстой пастью. Он был безоружен, лишь на чеканном поясе болтался короткий охотничий нож. Его паж, ехавший впереди на маленькой кобылке, горделиво держал штандарт на длинном древке, на парчовом полотнище которого исколотыми пальчиками безвестных кружевниц была вышита серебряной нитью голова оленя с раскидистыми, ветвистыми рогами.

То был аквилонский принц Нумедидес.

Он слегка натянул поводья тяжелого гандерландского скакуна и, не дожидаясь, пока паж подаст ему расшитый вензелями платок, оттер выступившую испарину рукой в бордовой перчатке, поверх которой на пальцах красовались многочисленные перстни.

– Слишком жарко для этого времени года, – недовольно пробурчал он, – даже в лесу…

Второй его спутник, высокий мускулистый мужчина на вид тридцати зим от роду, одетый в простое черное одеяние немедийского посланника, резко выделявшее его среди толпы в разноцветных охотничьих костюмах, приторно улыбнулся. Черный плащ, накинутый на широкие плечи, был непомерно длинен – так что покрывал круп лошади и волочился по багрово-ржавой листве позади седока.

– Погода благоволит к королевскому двору могущественной Аквилонии…

На его узком утонченном лице промелькнула усмешка – промелькнула и бесследно исчезла. Он презирал неопрятного вздорного принца, однако, как и пристало опытному царедворцу, скрывал свои истинные чувства под маской предупредительной почтительности. Он был достаточно умен, чтобы понимать: только глупцы находятся во власти собственных чувств.

Его точеный профиль подчеркивался странным угловатым шлемом из черненой стали, наносник которого изображал когтистую лапу хищной птицы, а навершие – кречета, распростершего острые на концах крылья и угрожающе распахнувшего крючковатый клюв. Птица была изготовлена с таким мастерством, что, казалось, мгновение – и она затопчется, охлопает себя, взвихрится вверх и примется терзать клювом любого, на кого ей укажет хозяин.

Принц Нумедидес покосился на жуткий головной убор, подумав про себя: «Уж этот-то всегда начеку: даже на прогулку норовит вырядиться так, словно готовится к бою. Можно биться об заклад, под его черной рясой скрывается кольчуга, а на голени нацеплены поножи». Однако, оставив эти мысли при себе, он процедил лениво, тряхнув при этом головой, отчего сальные пряди упали на потный лоб, и рубиновая серьга в виде тисового листка затрепыхалась в правом ухе:

– Я не люблю тепло, барон. Солнечный свет навевает на меня уныние.

Немедийский вельможа – барон Амальрик Торский, – учтиво придерживая коня чуть позади, не замедлил отозваться на самом изысканном лэйо – хайборийском наречии посланников:

– В таком случае, принц, могущественная Немедия и ее скромный дуайен выражают надежду, что великая Аквилония в недалеком будущем расширит свои границы до сумрачного Асгарда и заснеженного Ванахейма, где Его Высочество сможет наслаждаться умеренным климатом в своих великолепных резиденциях.

Барон Торский произнес эту витиеватую фразу на языке, которым владели большинство придворных западных держав, что существенно облегчало контакт между ними. Ведь в каждом крохотном городке-государстве пользовались собственным наречием и, пестуя свое тщеславие, отказывались общаться с соседями на их собственном. Чем меньше было королевство, тем сильнее, как правило, были государственные амбиции. Оттого-то несколько столетий назад жрецами культа Митры и был изобретен дипломатический язык лэйо, вобравший в себя основные хайборийские корни.

Его понимали от Ванахейма до Гиркании, хотя восточные деспотии с неохотой пользовались этим новшеством западных королевств, тем более, что в Туране, Афгулистане, Иранистане и Вендии Солнцеликого Митру, вдохновившего своих жрецов, чтили куда меньше. Там поклонялись темному Эрлику, кровожадному Шайтану, зловещему Нергалу и коварной Дерэкто – и боги были такие же злопамятные и жестокие, как и обитатели этих знойных стран.

Что же до Амальрика, то, используя лэйо, он пытался подчеркнуть официальность своей выспренной реплики, показывая тем самым: его устами говорит вся Немедия, туманная, мглистая страна воинов, лежащая к востоку от Аквилонии. Однако всякий, имеющий хоть каплю здравого смысла, нашел бы в его пожеланиях процветания правящему дому Тарантии куда больше скрытой издевки, нежели искреннего участия. Всякий, но не Нумедидес. Принц обычно слушал только себя самого.

Ведь ни для кого уже не было секретом, что некогда воинственная Аквилония, наводившая ужас на весь запад Хайбории, где каждый мужчина сызмальства обучался воинскому искусству, в последние годы подрастеряла боевой пыл. Ее нынешний государь Вилер Третий, в начале правления снискавший ратную славу бесчисленными войнами с Немедией и Офиром, а также безуспешными попытками отодвинуть границу Пиктской Пустоши и поставить на колени свободолюбивых киммерийцев, в последние годы, видимо, желая обеспечить себе спокойную старость, шел на любые уступки, лишь бы сохранить мир с соседями.

Аквилония торговала зерном с Немедией, сукном с Офиром и Аргосом, сыром и вином с Зингарой. Ее замечательные мечи, которыми запросто перерубали на лету шелковый платок, ржавели в пыли оружейных, а воинственные дворяне коротали время за бражничанием и охотой. Вилер примирился даже с Пуантеном, гордым графством на западе державы, которое формально являлось частью Аквилонии, фактически же – настоящим государством в государстве, имея собственную армию, чеканя монету и даже не уплачивая податей аквилонскому сюзерену.

За последние годы, со времен прихода к власти графа Троцеро, Пуантен также стал терпимее к своему беспокойному соседу. Троцеро, как опытный полководец, помнивший еще штурм Венариума, понимал, что многолетняя междоусобица только обескровливает обе державы, и ничего не дает их многострадальному народу. Поэтому когда пуантенцы официально объявили перемирие, граф Троцеро стал желанным гостем в королевских чертогах Тарантии, хотя его прославленным рыцарям городская чернь и доселе выкрикивала в спину грязные ругательства, не в силах забыть застарелую вражду.

– Что-то сегодня удача отвернулась от нас, принц, – продолжил немедийский вельможа уже на певучем аквилонском, в котором едва угадывался легкий акцент. – Похоже, роскошный охотничий зал Тарантии не украсят новые трофеи.

Нумедидес досадливо фыркнул:

– Пресветлый Митра не оставит своих слуг. Мы принесли ему богатую жертву.

– Милость богов нельзя купить, братец, – впервые вмешался в разговор третий их спутник, стройный сухощавый мужчина, с длинными желтыми волосами, задумчиво молчавший все это время. – Деяния небожителей не зависят от обильности подношений.

Прямая осанка говорившего, а также то, как он держится в седле, как резко, по-соколиному, поворачивает голову, указывали на немалый ратный опыт. Он был одет гораздо проще своих спутников – в неброскую пурпурную куртку-котарди, подпоясанную поясом из серебряных пластинок, с длинными узкими рукавами, доходящими До самых кистей рук. Ворот в форме капюшона придавал ее обладателю черты жреца-митрианца. Это впечатление усиливало и узкое костистое лицо с крупными светло-голубыми, словно выцветшими глазами. Можно было предположить, что молодой конник имеет отношение к Культу, но это было не так, ибо звался он Валерием, принцем Шамарским.

Сына Фредегонды, родной сестры аквилонского правителя Вилера Третьего, сегодня особенно раздражала самодовольность его кузена Нумедидеса, как, впрочем, и вся эта пышная церемония традиционной забавы аквилонской знати – охоты на оленей.

Принц вдруг вспомнил свою службу в гвардии королевы Тарамис, владычицы Хаурана. Юные годы он провел в странствиях, справедливо полагая, что это обогатит его больше, чем скучная жизнь в родовом аквилонском поместье. Карьера ландскнехта научила юношу искусству владения мечом и пикой, закалила дух и приучила ценить молчание. Несколько лун назад он вернулся в сытую тихую Аквилонию, стремясь как можно скорее позабыть о всех тех ужасах, что ему пришлось пережить в безводных барханах восточного королевства.

Однако жизнь в Аквилонии не пришлась ему по вкусу. Душистое виноградное вино, румяные служанки и напыщенные панегирики придворных менестрелей опостылели очень быстро. Образ прекрасной Тарамис не желал растворяться в недрах памяти, и часто ночью он вскакивал в холодном поту после очередного кошмара, в котором неизбывно царили хищная Саломея и ее коварный возлюбленный.

Да, все те напыщенные, разнаряженные петухи, которые его окружают, лишились бы рассудка, доведись им пережить хоть частицу того, что пришлось вынести ему. Куда ни повернись, везде надутые лица, с выщипанными бровями, напомаженными накладными кудрями и блестящими, покрытыми слоями золотой эмали зубами. О, Митра, куда он попал!

Немедиец! Он, конечно, не таков, как остальные. Он воин, а не лакей, хоть и силится им выглядеть.

Валерий задумался. Своей хищной грацией Амальрик напомнил ему одного человека…

Того человека звали Конан. Он был капитаном гвардии Тарамис.

Валерий не знал, где родина этого могучего воина с густой гривой черных, как смоль, волос. Видно было, что он сын северных народов. Не раз Валерий спрашивал себя, все ли соплеменники этого варвара таковы, или только его единственного боги наделили столь поразительным свойством – излучать ауру власти? Ведь даже самые отчаянные и бесстрашные рубаки выглядели пред Конаном нелепо и жалко, словно шакалы с поджатыми хвостами перед рыкающим львом.

И только сейчас принц вдруг с ужасающей ясностью понял то, что так усердно скрывал от себя все эти зимы – он безумно завидовал северянину! И эта зависть точила его и доселе! Он вспомнил, как каждый раз, находясь рядом с варваром, он ощущал себя презренным земляным червяком. Скользкой безглазой тварью, которая создана для того, чтобы всю жизнь копошиться в навозе! О, как мечтал он иметь хоть толику той же силы, что у варвара! Такой, чтобы все вокруг опускали очи долу и слова застревали бы в их пересохших ртах… Да он с легкостью отдал бы половину годов, отпущенных ему Митрой, лишь бы обладать хоть ее малой частицей!

Валерий горько усмехнулся. Да, среди разноцветной аквилонской камарильи он выглядит настоящим героем! Еще бы: суров, молчалив и прям взором! Но это может обмануть только слепых. Сам-то он знает, что весь его гордый, неприступный облик – сплошная видимость, жалкая оболочка, под которой таится робкая, застенчивая душа.

Ему вновь вспомнился тот миг, когда этот проклятый Конан ворвался во главе отряда диких зуагиров в город и огнем и мечом очистил княжеский престол. Именно тогда Валерий понял, что служба его закончена, ибо он, шамарский нобиль, не мог смириться с мыслью, что этот дикий северный варвар сумел не только выжить, сутки провисев распятым на кресте, под жгучими лучами палящего солнца, но и вернуться, чтобы отомстить врагам. А он, принц могущественной Аквилонии, вынужден был довольствоваться жалкой ролью нищего в грязных отрепьях, тщась вызволить свою королеву и снискать ее благосклонность!