Посредник
- -
- 100%
- +
Все ныне живущие маги – потомки восьми учеников. Каждый одаренный при рождении отмечен знаком своей стихии в виде магического символа на запястье.
И вот теперь Митя увидел знакомое изображение там, где совершенно не ожидал его встретить.
«Она была, скажем так, довольно близка мне», – вспомнил он сказанные тьмой слова.
Куда уж ближе.
По всему выходило, что убитая Зубатова при жизни была магессой Смерти. И знак на запястье в виде перевернутых песочных часов явственно об этом извещал.
* * *– Совещание. Через пять минут, – Самарин коротко скомандовал сотрудникам, проходя через общую комнату в свой кабинет.
Надо было собраться с мыслями и подумать, как повести расследование дальше. Тот факт, что Дарья Васильевна Зубатова оказалась магессой Смерти, открывал дело с новой стороны. По крайней мере, интерес тьмы (да назови ее уже настоящим именем!) к этому происшествию стал очевиден – у изначальных стихий особенные отношениями с носителями их силы.
С другой стороны, это накладывало свои трудности. Знал ли убийца о даре Зубатовой? Почему она не оказала сопротивления? Не был ли сам душегуб одаренным? Вопросы, вопросы, на которые пока нет ответа.
Сотрудники между тем подтянулись и рассаживались перед столом. Рыжий и взлохмаченный Михаил Афремов пытался оттереть грязной тряпкой пальцы от въевшихся химических реагентов. Педант Лев Вишневский в безупречно отглаженном костюме смотрел на это с неодобрением. Как и на Семена Горбунова, который, развалившись в кресле, стряхивал с густых усов и мундира хлебные крошки и кошачью шерсть.
Источник шерсти и пятый сотрудник Убойного отдела – сержант Карась – совещание проигнорировал.
Митя молча оглядел подчиненных, постукивая пальцами по столешнице.
– Ты не в духе сегодня, что ли? Случилось чего? – Горбунов первым нарушил паузу.
«И правда, что это я, – спохватился Самарин. – Выглядит слишком подозрительно».
– Все в порядке, – махнул он рукой. – Интересные новости получил, пока не решил, как осмыслить.
– А ты с нами поделись.
– Поделюсь. Сначала с текущими делами разберемся.
С ними разобрались довольно быстро. По убийству разносчицы Ильиченко все было ясно – муж убитой вместе с орудием убийства с места преступления не убежал, а продолжал ночную попойку уже в одиночестве до прибытия полиции. По до смерти напуганной девице Веткиной Вишневский плотно взял в оборот соседок по квартире и, кажется, был уже близок к разгадке. Остальные дела шли в рабочем порядке, «глухарей» в Убойном отделе не было.
Оставалось лишь убийство старухи Зубатовой, новые обстоятельства которого Митя изложил сотрудникам.
– Ну ничего себе! – не сдержался Михаил. – Я ведь ее видел в прошлом году и даже не подумал, что она… такая.
– Думать, Мишка, не твоя лучшая сторона, – беззлобно заметил Горбунов. – Любопытный, однако, поворот. Слухи, знаешь ли, ходили…
– Какие? – заинтересовался Митя.
– Да всякие. Мол, живет слишком долго, не примешана ли тут магия.
– По слухам ты у нас главный, Семен. Займись по горячим следам, пока эта смерть на слуху. Что люди говорят, что думают, кого подозревают. Собирай все, даже самую дикую нелепицу. Заодно будем проверять ломбарды, старьевщиков, антикваров, трактиры, где ворье собирается. Колечко у Зубатовой было приметное, где-нибудь да выплывет.
– Да я, почитай, каждый день только слухи и собираю.
– Миша, по уликам на месте преступления есть новости?
– Никаких, – вздохнул Мишка. – След на подоконнике смазанный, нечеткий. Размер обуви не определить. Даже неясно, мужской это ботинок или женский. В проеме забора клочок ткани нашли. Совсем крохотный, за решетку зацепился. Чужих пальцев в комнате не было. Только хозяйки и прислуги. О черт!
– Что?
– Мы ведь магический фон не замеряли! Эх…
– А теперь уже бесполезно. Если всплеск магии и был, то давно рассосался. Не расстраивайся, Миша. Ход мысли у тебя верный. Но никто не мог предположить, что дело так обернется. С другой стороны, для взмаха кочергой никакой магии не нужно.
– Ну, мало ли.
– Я тоже задался вопросом, – подал голос Вишневский. – Знал ли преступник об особенностях мадам Зубатовой? Этот удар в голову, приведший к повреждению мозга, – был ли он случайным или намеренным? Разумеется, анатомия магически одаренных личностей аналогична человеческой. Однако широко известно, что именно благодаря способностям маги Жизни и маги Смерти живут дольше остальных и имеют повышенную сопротивляемость к травмам и ранениям. Обладают некоторой природной регенерацией, так сказать.
– Это отличный вопрос, Лев. Я и сам думал об этом, – ответил Митя. – Ударь он ее ножом в сердце – и то был бы шанс выжить. Но черепно-мозговая – это приговор. Даже для сильного мага.
– Смею также заметить, что, если покойная была магессой, сведения о ней и уровне ее способностей должны храниться в архиве Московского Магистерия Совета Восьми. Туда заносят информацию обо всех проживающих магах.
– Разумеется, ты прав. Я как раз собирался к ним наведаться.
– Не хочу показаться неделикатным и нарушать субординацию, но у меня есть некоторый опыт общения с этой организацией. И я мог бы заняться лично…
– Не стоит утруждаться, Лев. Я ведь вырос при храме, забыл? Уж с магами-то смогу договориться. Занимайся пока девицей Веткиной, точнее, теми, кто ее до смерти напугал.
Вишневский молча кивнул. Но судя по поджатым губам, с начальником не согласился, хоть и не сказал этого вслух.
* * *Магистерий Совета Восьми существовал с незапамятных времен. Примерно с тех же, когда на божественно-магическом житии Диоса выросла вера, а вслед за ней – и церковь. С тех пор две этих структуры тянули одеяло на себя, соревнуясь за влияние на государственную власть.
Церковь объявила Диоса богом, канонизировала и причислила к лику святых восьмерых учеников, занялась распространением учения по всему миру, строя храмы и сея слово божье. Она же активно искала и привечала новых одареннных, открывая церковные школы и монастыри. Идеологическое влияние церкви со временем стало довольно широким.
Магистерий пошел другим путем – напрямую. В исторических летописях упоминалось, что уже у первых русских князей служили «таинники из чародеев числом осмь». Долгие столетия Совет был чем-то вроде секретного министерства при текущем правителе, а члены Совета – восемь сильнейших магов по числу известных стихий – подчинялись лично царю, а потом императору.
Влияние их на монархию в ту далекую эпоху было весьма значительным. Но со временем, когда магия стала выдыхаться, престиж и могущество Совета ослабели. Тихий конституционный «переворот» 1905 года и вовсе положил конец значению магов в правительстве. Вновь созданное Министерство магических дел приняло на службу людей новых и молодых, а Совет Восьми с почетом проводили на заслуженный отдых. Читай – заниматься благотворительностью, магическими архивами и прочими вопросами, мало имеющими отношение к политике и государственному устройству.
В разгар Великой войны о Совете внезапно вспомнили, когда на фронте потребовались свежие резервы и хоть какое-то продвижение. Понимая, что военные действия увязли в болоте как буквально, так и фигурально, правительство бросило на прорыв лучшие магические силы с новым чудо-оружием.
Чем это закончилось, Митя, к несчастью, помнил, поскольку волей случая оказался практически в эпицентре тех трагических событий. После мощного взрыва в румынском Семиградье, так называемого Великого Разлома, не уцелел почти никто. Стихийный фон по замерам ученых просел почти до нуля, а дыра в магической сети быстро накрыла Европу, расползаясь на восток по всей Российской империи.
Церковь, разумеется, факт исчезновения божественно-магического фона над Россией отрицала как подрывающий основы веры. И отрицает до сих пор.
Что касается оставшихся в живых одаренных, то многие из них после Разлома поспешили уехать подальше – туда, где стихийной мощи осталось еще достаточно для поддержки магических сил. А отношения Совета с правительством, и до этого бывшие довольно прохладными, замерзли, как выплеснутые на мороз помои. Душок после бедствия остался примерно такой же.
Свои дела Совет вершил в тишине и тайне, а сведениями делился неохотно. Как водится, центральный Магистерий Совета находился в столице. Губернские и городские «отделения» – по всей Империи. Москва, как второй по величине город, могла позволить себе полный состав – из восьми магов. В городах поменьше набиралось три-четыре, в иных – и вовсе по одному, а при их отсутствии дела решались, так уж и быть, через церковников.
Совет и его Магистерии стали своего рода синекурой для самых почтенных магов, заслуженной пенсией, выйти на которую доводилось лишь избранным. Членство в Совете было пожизненным. Покинуть же сей престижный орган можно было или вперед ногами, или изъявив желание досрочно сложить с себя полномочия. Но кто в здравом уме откажется от таких привилегий?
Содержание у Совета Восьми было весьма достойное. По крайней мере, натыкаясь изредка на фотографии ежегодных встреч московского градоначальника с членами «восьмерки», Митя мимоходом отмечал, что старички-магистры все еще выглядят солидно, а драгоценностей на шеях и в ушах пожилых магистресс становится больше.
«Интересно, а была ли когда-нибудь Дарья Васильевна в Совете? – задумался Митя, подъезжая к зданию в псевдоготическом стиле на Софийской набережной. – По возрасту и статусу вполне могла бы. Как могла бы и покинуть его по своему желанию. С ее характером я бы такому повороту не удивился. Надо будет непременно разузнать».
Белоснежную резиденцию Совета венчали восемь узких высоких башен, выстроившихся по кругу. На шпиле каждой блестел золотой символ одной из стихий. А в центре над куполом медленно крутился в воздухе огромный прозрачный, сверкающий на солнце октаэдр. Зрелище было ничуть не менее красочным, чем белеющий прямо напротив, через реку, Кремль.
«Хорошо живут», – отметил Митя, открывая массивную входную створку, украшенную дверной ручкой в виде восьминога с раскинутыми в стороны щупальцами.
Глава 4,
В которой происходит частичное спасение утопающих
– О-о-о… Могислав. Это значит «блестящий от славы», ты знала? Надо будет посмотреть совместимость имен в «Романтическом толковнике».
Лиза щекотно шептала Соне в ухо, одновременно рисуя в тетради крохотные сердечки. Новый преподаватель Могислав Юрьевич Озеров произвел на подругу неизгладимое впечатление. Настолько непреходящее, что Соня уже на первых минутах готова была пересесть на задние ряды. Эта болтушка теперь не умолкнет до конца занятия. Как тут постигать новые знания?
Соня в преподавателе ничего выдающегося не заметила. Ну, для мужчины привлекательный, пожалуй. Но Митя покрасивее будет. Этот какой-то слишком широкоплечий, хотя костюм на нем элегантный и сидит хорошо. Темно-русые волосы слегка растрепаны, а синий платок завязан с некоторой небрежностью. Играет в своего среди студентов? Глаза голубые, яркие. Неужели платок специально под них подбирал? Позер.
– Если он по гороскопу Лев, тогда я точно пропала, – снова зашептала Лиза.
Боже, дай мне сил.
– Давайте познакомимся, – начал Могислав Юрьевич. – Ваш преподаватель вряд ли поправится до конца семестра, так что мы с вами надолго. Итак…
Он достал толстый журнал со списком студентов, рассеянно пробежал глазами строки, отложил в сторону. Потом с неожиданным для его атлетической фигуры изяществом присел на угол стола, поддернув отглаженные брюки (Лиза томно вздохнула), и обвел взглядом аудиторию.
– Нет, это слишком скучно. Давайте сыграем в игру? Уберите конспекты и учебники, они не понадобятся.
Аудитория одобрительно зашумела.
– Кто из вас слышал об Эросе и Танатосе?
– Эрос – это про влечение который? Половое? – подал голос кто-то сзади.
Последние ряды грохнули задорным хохотом.
– Если вы подразумеваете любовь, то в целом да. Но я говорил о несколько более широкой трактовке этих понятий, которую когда-то обозначил Платон, а впоследствии развили Фройд и Мечников. Они рассматривали их как базовые и антагонистические друг другу инстинкты человека – стремление к жизни, самосохранению и тягу к смерти. Эти стихии постоянно борются между собой внутри каждого индивидуума.
– Простите, но звучит нелепо, – вмешался кто-то. – Конечно, все хотят жить. Любить, развиваться, получать удовольствия.
– Возможно, вас это удивит, но тяга к получению ряда удовольствий, особенно предосудительных – вроде злоупотребления алкоголем или пристрастия к табаку, – есть не что иное, как латентное влечение к смерти.
– Восемь капель никотина убивают лошадь! – раздалось из зала.
Аудитория снова засмеялась.
– Я рад, что у вас прекрасное настроение, – продолжил Озеров. – Значит, игра вам тоже понравится. Она называется «Освобождение». Вас тут примерно тридцать человек, так? Давайте представим, что вы оказались в трюме тонущего корабля, и времени на спасение осталось совсем немного.
– Позвольте, Могислав Юрьевич, небольшое уточнение, – заметил серьезный студент в очках, сидевший рядом с Соней (кажется, его звали Байбаков). – Почему мы в трюме? Почему не в каютах? Это грузовое судно? Нас везут из Африки в Америку как рабов?
– Разумные вопросы, молодой человек, но сейчас давайте оставим их в стороне. Таковы условия задачи. Вы пассажиры, и вы в трюме, из которого есть единственный узкий выход. А также среди вас есть член экипажа – скажем, старпом. Вот вы, юноша, из третьего ряда, будьте добры, выйдите сюда.
На кафедру поднялся невысокий субтильный студент. Соне он был плохо знаком. Обычный молодой человек, учится средне, не из активных.
– Как вас зовут?
– Пургин. Захар. – Парень явно стеснялся и не знал, куда деть руки – то засовывал их глубоко в карманы, то складывал в замок за спиной.
– Итак, Захар, вы старший помощник капитана, и ваша задача – вывести людей из трюма. Загвоздка в том, что вода прибывает очень быстро, а пассажиров много, и спасти удастся только третью часть – десять человек. Мне интересно послушать предложения зала и ваши решения этой задачи. Вперед!
– Я… я позову на помощь, отправлю радиограмму, чтобы нас спасли, – предложил Захар.
– Радиограмма уже отправлена, на помощь идет другой корабль, но он не успеет. Надо решать здесь и сейчас.
– Ну чего ты мусолишь, Пургин? – заорали из зала. – Сначала спасаем барышень, так?
– Так! – поддержала аудитория.
– Прекрасно. В этом помещении две барышни. – Могислав Юрьевич бросил взгляд в сторону Сони с Лизой, и последняя опять томно вздохнула. – Они спаслись. Кто будут остальные восемь?
– Я впереди, значит, у самого выхода. Барышни, я сразу за вами, присмотрю! – выкрикнул веселый юноша с первого ряда.
– Ну ты жук! – раздалось с галерки.
– Старпом Пургин, пропустите его? – поинтересовался Озеров.
– Я не знаю, мы ведь не решили…
– Так решайте.
– Ну, наверное, надо спасать слабых и больных…
– Меня спасайте! Я страдаю хроническим празднолюбием!
– А я беспрестанным абстинентным синдромом!
– У меня мозг пухнет от учения!
Аудитория веселилась, перебрасываясь шутками.
Соня хмурилась. Игра ей не нравилась. Барышень спасли первыми. С одной стороны, это, наверное, было правильно, а с другой немного раздражало. Как будто их посчитали хоть и ценным, но грузом, и не дали права голоса. Эх, будь здесь Полина, она бы непременно выступила и заявила что-нибудь о равенстве полов. А Соня пока не могла сформулировать, что именно вызывает у нее неприятие.
– Ну что, закончили веселье? – Озеров дал студентам успокоиться. – Поздравляю, вы все умерли. Кроме двух барышень. Новый раунд. Старпом Пургин, соберитесь.
Пургин запыхтел, безуспешно пытаясь оторвать с большого пальца заусенец.
– Начнем так же. Спасаем барышень, а потом…
– Надо выпустить тех, кому нужнее! Вон, Шумейко, например – у него на иждивении мамка больная и трое младших. Они без него точно умрут.
– А кто будет определять, кому нужнее? У меня иждивенцев нет, но я тоже жить хочу! Имею право!
– Полагаю, надо исходить из полезности и ценности конкретного человека для общества, – подал голос всезнайка Наум Сорин. – Если уж спасать, то лучших. Ты, Архаров, конечно, имеешь право жить, но пользы от тебя коллективу никакой.
– А от тебя, что ли, есть польза?
– Оценки у меня лучше всех. И хвостов нет.
– Выходит, надо спасать только тех, у кого успеваемость хорошая? Глупость несусветная!
– Поддержу! У Ильинского вон пять хвостов, зато первенство по гребле. Мы без него никаких призовых мест не займем.
– Вы о чем вообще? Какие призы, какая гребля? Спасаться надо.
Аудитория снова пыталась шутить, но веселье выходило каким-то натужным. Видимо, студенты начали проникаться серьезностью момента. Озеров внимательно наблюдал. Новоназначенный старпом по-прежнему не мог определиться.
– Скукота… – Красавец Кобахидзе, сын графа и любимец юридического факультета, вдруг полез за пазуху, достал портмоне с золотым вензелем и небрежным жестом вытащил оттуда три красных десятки. – Пургин, даю вам тридцать рублей за мое внеочередное освобождение.
Лиза восторженно ахнула и прижала ладони к щекам.
Пургин пошел такими же красными, как червонцы, пятнами.
– Да как вы смеете?
– Мало? – выгнул бровь Кобахидзе. – Пятьдесят.
– Вот морда графская… – прошелестел злой шепот с задних рядов.
– Из-за таких, как ты, на «Титанике» и выжили только богатые, – поддакнул кто-то.
– Каждый спасается как может, – усмехнулся Кобахидзе.
– Ну, если дело в деньгах, то мне и сотни не жалко будет. – Княжич Щепин-Ростовский, обладатель не меньших капиталов, но гораздо более скучной внешности, постоянно соперничал с Кобахидзе за право шиковать.
– Уберите ваши деньги, – бросил Пургин. – Я не продаюсь.
– Захар, а Захар, – раздался вдруг голос из середины. – Мы же друзья. Я тебя знаю десять лет. Неужели ты позволишь мне умереть?
– Нет, я… – Пургин заволновался еще сильнее. – Слава, конечно, я тебя выпущу.
– А почему его? Чем он лучше?
– Что мы вообще его слушаем? Кто дал ему право решать?
– Правильно! В отставку его! Требуем смены руководства!
Шум нарастал. Студенты спорили. В суматохе вдруг раздался громкий рев:
– Тихо!
Все примолкли.
Спортсмен Денис Ильинский, чемпион по гребле, встал и расправил широченные плечи.
– Развели, понимаешь, свару. Значит так, Пургин. Старпом из тебя никакой. Я сейчас спущусь, займу твое место и сам буду решать, кто выйдет первым.
Для убедительности Ильинский подергал бицепсами. Левым. И правым. Тонкая ткань рубашки опасно натянулась, грозя порваться. Лиза на игру мышц тоже обратила внимание и издала приглушенный писк.
Пургин мысленно сравнил свои хлипкие габариты с восемью пудами гребца и растерянно обернулся к преподавателю.
Озеров улыбался и хлопал в ладоши.
– Браво! Отличный ход, я ждал его. Что ж, старпом Пургин, я вижу, вы в растерянности. Поэтому дам вам некоторое преимущество, не нарушающее, впрочем, правил игры.
Могислав Юрьевич дотянулся до кожаного саквояжа, вытащил оттуда что-то небольшое, подошел к Захару и вложил тому в руку. Потом вновь удобно устроился, опершись на стол. Поправил шейный платок.
Пургин помрачнел еще больше, взмахнул рукой, и теперь Соня разглядела, что он держит.
Деревянный револьвер.
– Будем считать, что он настоящий. Шесть патронов. Продолжаем. Новый раунд.
– Ну, начало прежнее. Выпускаем барышень…
– Подождите! – Соня наконец подала голос. – Это… не совсем честно. Мужчины не должны умирать только по принадлежности к полу.
– Ты что делаешь? – шепнула Лиза и больно ткнула локтем в бок. – Все же нормально было.
– О, как милосердно с вашей стороны, мадемуазель Загорская, – скривился Сорин.
– Просто… Любой наш выбор будет субъективным, – продолжила Соня. – А у всех должны быть равные шансы, так? Надо бросить жребий. Это будет справедливо.
– А что, неплохая мысль!
– Спички будем тянуть?
– Да хоть бы и спички, какая разница.
– Уважаемые утопающие, пока вы размышляете, подумайте, что там, на земле, остались ваши близкие, – напомнил Озеров. – Они тревожатся о вас, плачут, молятся о вашем спасении…
– Слишком долго! – Спортсмен Ильинский снова встал и двинулся вниз, к кафедре. – Архаров, заходи слева, я справа. Пургин, ты меня своей пукалкой не напугаешь.
Архаров неспешно начал спускаться, обходя ряды по большой дуге.
Студенты заволновались.
– Я стрелять буду! – Револьвер в руке Захара ходил ходуном. – Не подходи!
– Ну, попробуй! – Ильинский развел руки, и пуговицы на рубашке жалобно затрещали. – Кишка тонка.
– Даю выстрел в воздух! – предупредил Пургин. – Бах!
– Ой, мамочки, не надо! – взвизгнула Лиза и попыталась упасть в обморок, но поняла, что при такой суматохе никто не обратит на это внимания.
А Соня впала в какое-то оцепенение.
Ильинский продолжал наступать, и Захар перевел дуло револьвера на него.
– Я говорю, не подходи!
– Не попадешь. Руки коротки.
– Еще шаг, и я стреляю! – Пургин прищурился и для верности подхватил револьвер второй рукой.
Тихоня Фролкин, невзрачный и неказистый паренек, редко подававший голос, вдруг бросился между ними, загородив тощим телом часть гребца Ильинского.
– Хочешь стрелять? Так стреляй в меня! – Голос у Фролкина был тонкий, отчаянный, срывающийся.
– В тебя-то зачем? – растерялся Захар.
– А мне все равно не жить! В любом случае нет шанса…
Фролкин мелко дрожал и всхлипывал, но не отступал с места.
– Эй, ты чего… – Ильинский притих и опустил ему на плечо гигантскую ладонь, отчего Фролкин присел на пару сантиметров. – Не надо так. Это же игра.
Пургин растерянно опустил пистолет. Фролкин тихо заплакал.
Прозвеневший звонок был совершенно неожиданным.
– Благодарю вас, господа студенты. – Озеров мгновенно преобразился, стал собранным и серьезным. – Поразмышляйте дома об Эросе и Танатосе. До следующей встречи.
Такой напряженной тишины после занятия Соня еще никогда не слышала. Студенты бесшумно и быстро собирались, стремясь как можно быстрее покинуть аудиторию. Лиза, как всегда, долго копалась, выкладывая из сумочки одни вещи и пытаясь засунуть туда другие. «Сейчас, сейчас», – бормотала она, бросая на стол многочисленные тюбики, баночки, коробочки и бог знает что еще. Как в этом крохотном ридикюле помещается столько барахла?
Соня по-прежнему находилась в некотором ступоре. Последние минуты игры подняли в ее душе прошлогодние неприятные воспоминания о том, как она чуть не стала двенадцатой и последней жертвой безумного душегуба Визионера. Смертельная опасность. Да что они об этом знают?
А Соня, увы, знает. И даже слишком хорошо. Почти забытые переживания вновь показались острыми и неприятно царапались внутри. Удивление. Злость. Разочарование. Ярость. Гнев. Надежда. Отчаяние. Страх. И желание, чтобы кошмар поскорее закончился. Чтобы пришел кто-то и разделался с этим ужасом.
Ей тогда повезло: Митя успел вовремя. А если бы не успел? Нет, даже думать об этом не хочется. А они играют. Вот старушка Зубатова тоже считалась бессмертной. И вдруг ее убили. Разве можно шутить над такими вещами? А еще преподаватель называется.
– Барышни, вам понравилось занятие? – Озеров собрал свои вещи и остановился возле них.
– Очень! – воскликнула Лиза и поправила кудряшки. – Это было так увлекательно, Могислав Юрьевич. Вы прирожденный ритор и педагог. Я так рада, что теперь вы вместо Труфанова. Он скучный, а вы совсем другой.
Озеров широко улыбнулся и перевел взгляд на Соню. Она кусала губы в попытке не ляпнуть какую-нибудь грубость. «Помни, что он преподаватель», – шепнул в голове воображаемый попугай. Так Соня с папиной подачи начала называть внутренний голос. Иногда дурная птица все-таки давала неплохие советы.
– У этой задачи ведь нет решения? – Соня наконец сформулировала относительно нейтральный вопрос.
– О, у нее множество решений. Но нет того, которое устроило бы вас. – Улыбка преподавателя вдруг показалась Соне совсем неискренней, а тон насмешливым.
– И какое, на ваш взгляд, меня бы устроило?
– То, при котором выживут все. Но если это невозможно, вы предпочтете доверить выбор фортуне, а не принимать самостоятельного решения.
«Неправда!» – хотелось крикнуть Соне, но она промолчала. Отчасти Озеров был прав, хоть ей и не хотелось этого признавать. Тогда, на последней встрече с душегубом, она ведь именно этого и хотела – чтобы появился Митя и спас ее.
– Жребий… – продолжил Озеров. – Идеальный уравнитель. Вы хотите, чтобы у всех были идентичные права. Но это невозможно. Люди не рождаются равными.