Злая. Сказка о ведьме Запада

– И действительно, – сказала Галинда с лёгким презрением. – Культ наслаждения такой… такой безыскусный.

– Но я смотрю, у вас тут окно разбито, – спохватилась матушка Клатч. – Надеюсь, это не мальчишки пытались к вам забраться.

– Ты с ума сошла? – ужаснулась Галинда. – В такую бурю?

– Бурю? – изумилась матушка Клатч. – Чушь какая-то. Вчерашняя ночь была тихой, как лунный свет.

– Представление там, вижу, и правда было знатное, – усмехнулась Галинда. – Ты так увлеклась культом наслаждения, что пропустила всё на свете, матушка Клатч.

Однако, когда они шли по коридорам, сквозь широкие окна падал солнечный свет, образуя полосы на холодном каменном полу. Галинда вдруг задумалась о капризах погоды. Может ли буря обрушиться на одну часть города и не затронуть другую? В мире столько загадок!

На завтрак они отправились без Эльфабы – та спала, или, по крайней мере, притворялась спящей.

– Она только и делала, что болтала о зле, – рассказывала Галинда подругам, пока они уплетали хрустящие чиспы с маслом и конфитюром из нижнеплужки. – Будто внутри неё открылся какой-то краник, и знай полилось. И, девочки, когда она примерила мою шляпу – я думала, я там умру! Она была похожа на каргу, восставшую из могилы. Старомодную страхолюдину, хуже говорящей Коровы! Я выдержала зрелище только ради вас, чтобы потом рассказать вам, иначе бы лопнула со смеху на месте. Просто нечто!

– Бедняжка ты наша! – посочувствовала Пиффани, благоговейно сжимая руку Галинды. – Терпеть такую стыдобищу, соседку-кузнечика, только чтобы повеселить нас! Ты слишком добра!

3

В день, когда выпал первый снег, мадам Моррибль устроила поэтический вечер. На него пригласили студентов колледжей Трёх Королев и Башни Озмы. Галинда вышла в свет в вишнёвом атласном платье с шалью и туфельками того же цвета и даже прихватила с собой фамильную драгоценность – гилликинский веер, расписанный узорами из папоротников и фениксов. Она пришла пораньше, чтобы занять мягкое кресло, которое лучше всего оттенит её наряд. Выбрав подходящее, она подтащила предмет мебели к книжным полкам – так на неё падал тёплый свет от библиотечных свечей.

Остальные девушки – не только новенькие, но также и старшекурсницы, и выпускницы – постепенно стекались в лучший зал Крейг-холла гомонящими стайками и располагались на диванах и в креслах. Гости-юноши, правда, прибыли не слишком впечатляющие: их было не так много, и они либо имели испуганный вид, либо хихикали друг с дружкой. Но затем появились профессора – не только Животные из Крейг-холла, но и преподаватели мужских колледжей, в большинстве своём мужчины. Девушки обрадовались, что оделись нарядно, поскольку профессора, в отличие от прыщавых юнцов, имели солидный вид и светски им улыбались.

Пришли даже некоторые матушки, хоть и уселись за ширмой в глубине залы. Мерное щёлканье их спиц действовало на Галинду успокаивающе. Она знала, что где-то среди них сидит и матушка Клатч.

Двойные двери в конце гостиной распахнул бронзовый заводной человечек, напоминающий краба, – Галинда встретила его в свой первый вечер в Крейг-холле. В честь парадного случая его начистили до блеска – от него исходил резкий запах полироля для металла. Следом в залу величественно вошла мадам Моррибль – строгая, заметная фигура в угольно-чёрном плаще, который она тут же небрежно скинула с плеч. Механический слуга поднял его и повесил на спинку дивана. Открылось огненно-рыжее платье, расшитое озёрными ракушками. Галинда не могла не оценить эффектность появления.

Ещё более елейным, чем обычно, тоном мадам Моррибль приветствовала собравшихся и призвала всех поаплодировать идее Поэзии и её цивилизующему духу. Затем она заговорила о новом стихотворном жанре, который стремительно завоёвывал гостиные и литературные салоны Шиза.

– Он называется Умиротворением, – поведала мадам Моррибль, демонстрируя своей фирменной директорской улыбкой впечатляющий набор зубов. – «Умиротворение» – это короткое стихотворение, написанное возвышенным слогом. Оно состоит из более десятка небольших рифмованных строк и завершается вызывающим, неожиданным по смыслу изречением. Вся прелесть такого стихотворения заключается в контрасте между рифмованной частью и финальным высказыванием. Порой они могут противоречить друг другу, но всегда проливают свет на суть вещей и, как всякая поэзия, сакрализуют жизнь. – Она сияла, как маяк в тумане. – В эти времена Умиротворение может послужить нам утешением перед лицом неприятных волнений, о которых мы слышим из столицы.

Юноши-студенты насторожились, их профессора закивали. Однако Галинда поняла, что ни одна студентка Крейг-холла знать не знает, о каких «неприятных волнениях» разглагольствует мадам Моррибль.

Третьекурсница за клавиром пробежалась по клавишам, и гости поспешно прочистили горло и устремили взгляды в пол. Галинда заметила, что в дальнюю дверь зашла Эльфаба: в своём повседневном красном платье, с платком, обмотанным вокруг головы, и двумя книгами под мышкой. Соседка заняла последний пустой стул и откусила яблоко как раз в тот момент, когда мадам Моррибль театрально набрала в грудь воздуха и начала декламировать:

Гимн воспоём приличиям,Как люди прогрессивные.Передовое обществоНемало ценит правила,И мы для блага общего,Для братства и сестринства,Мы власть восславим щедрую,Что нам поможет правильноСвободу обуздать.Чтоб злодеяний не было и прочих злобных умыслов,Давайте мы с разумностьюДля воспитанья отроковБлагую руку твёрдуюИ розгу справедливуюПриветственно встречать!

Мадам Моррибль склонила голову, показывая, что закончила. Раздался глухой ропот невнятных комментариев. Галинда, плохо разбирающаяся в поэзии, решила, что это, видимо, общепринятый способ хвалить стихи. Она обменялась парой слов с Шэн-Шэн, которая сидела сбоку в кресле с высокой спинкой. Вид у подруги был какой-то опухший. Воск со свечи угрожал вот-вот капнуть на шёлковое белое платье Шэн-Шэн с лимонными шифоновыми фестонами и, скорее всего, испортить его. Однако Галинда решила, что богатая семья подруги может позволить себе купить новое, и ничего не сказала.

– Ещё одно, – объявила мадам Моррибль. – Ещё одно Умиротворение.

Зал снова примолк, но на этот раз более напряжённо.

Деянья непотребныеКарает благочестие.Чтобы исправить общество,Бесстыдное веселиеИ тягу к удовольствиямНе стоит поощрять.Вести себя нам следует,Как будто в ожиданииВсевышнего пришествия,Приветствуя его.Мы сотворим историюВ основе с женским обществом,Их добродетель правуюВозьмём себе в пример.Тогда и преумножатсяДля всех блага и радости,И станет очевидно, чтоБеседы и дискуссии —Животным не под ум.

Вокруг снова забормотали, но теперь куда более неодобрительно. Доктор Дилламонд хмыкнул, топнул по полу раздвоенным копытом и заявил достаточно громко:

– Ну, это не поэзия, а пропаганда, и к тому же довольно скверная.

Эльфаба подошла ближе со стулом под мышкой и поставила его между Галиндой и Шэн-Шэн. Мало того, эта тощая выскочка опустилась на сиденье, склонилась к Галинде и полюбопытствовала:

– Что вы об этом думаете?

Соседка впервые обращалась лично к Галинде на публике. Та ощутила острое унижение.

– Не знаю, – пробормотала она себе под нос, отворачиваясь.

– Весьма искусно, да? – продолжила Эльфаба. – Вот эта последняя строчка с её затейливым акцентом, и непонятно, имеются в виду животные или Животные. Неудивительно, что Дилламонд в ярости.

И это правда было так. Доктор Дилламонд оглядывал зал, словно пытался отыскать союзников в своём гневе.

– Я потрясён, я просто потрясён, – сообщил он вслух. – Глубоко потрясён, – добавил он и вышел прочь.

Профессор Ленкс, – Кабан, преподававший математику, – тоже ушёл, причём по дороге случайно сшиб старинный позолоченный столик в попытке не наступить на жёлтый кружевной шлейф платья мисс Миллы. Мистер Микко, – Обезьяна, преподаватель истории, – печально забился в угол; смущение и шок не давали ему сдвинуться с места.

– Ну, – протянула мадам Моррибль понимающим тоном, – само собой, истинная Поэзия способна задеть. Это Право Искусства.

– По-моему, она чокнутая, – поделилась Эльфаба.

«Ужас какой», – мысленно запаниковала Галинда. А если хоть один из прыщавых мальчишек заметит, как Эльфаба шепчется с ней? Она же не сможет после этого смотреть людям в глаза! Вся её жизнь будет разрушена.

– Тс-с, я слушаю, – строго шикнула на соседку Галинда. – Я люблю поэзию. Не надо со мной разговаривать, вы портите мне вечер.

Эльфаба откинулась на спинку стула и захрустела остатками яблока, и обе девушки продолжили слушать. После каждого нового стихотворения ворчание и ропот в зале становились всё громче. Юноши и девушки, попривыкнув, начали переглядываться друг с другом.

Когда затихли зловещие слова последнего Умиротворения вечера (оно завершилось загадочным афоризмом «Дорога ведьма к обеду»), мадам Моррибль раскланялась под жидкие аплодисменты. Она отрядила бронзового слугу подавать чай гостям, затем девушкам и, наконец, матушкам. В облаке шуршащего шелка и щелкающих ракушек-абалонов Глава школы склоняла голову в ответ на комплименты от профессоров-мужчин и некоторых смелых студентов и упрашивала их подсесть к ней и озвучить своё мнение полностью.

– О, говорите честно. Я читала чересчур театрально, ведь так? Это моё вечное проклятие. Я была создана для сцены, но вместо этого выбрала путь Служения девочкам. – Женщина с мнимой скромностью опускала ресницы под вялые протесты своих вынужденных слушателей.

Галинда всё ещё жаждала избавиться от неуместной компании Эльфабы, которая продолжала бубнить что-то об Умиротворениях, об их значении и о том, хороши ли они.

– Откуда, ну откуда мне это знать? – воскликнула Галинда. – Мы же только первокурсницы, помните?

Больше всего ей хотелось улизнуть туда, где Пиффани, Милла и Шэн-Шэн любезничали с несколькими расхрабрившимися пареньками, выжимая дольки лимона им в чай.

– Не вижу, чем ваше мнение хуже мнения мадам Моррибль, – возразила Эльфаба. – В этом и заключается настоящая сила искусства, как по мне. Не читать мораль, а вызывать протест. Иначе зачем это всё?

К ним подошёл юноша. Вида он был довольно заурядного, но всё равно лучше приставшей к ней зелёной пиявки.

– Добрый день! – прощебетала Галинда, не дожидаясь, пока он сам наберётся смелости заговорить. – Очень, очень приятно познакомиться. Вы, должно быть, из, дайте-ка подумать…

– Ну, учусь я в Бриско-холле, – ответил он. – Но изначально родом из Манникина. Вы и сами, наверное, заметили.

И она заметила: ростом юноша едва доходил ей до плеча. Хотя выглядел, невзирая на это, довольно симпатично: с пушистой растрёпанной копной золотистых волос, белозубой улыбкой и приятным лицом. На нём была парадная туника провинциально синего цвета, но с серебряной вышивкой. В целом он смотрелся достаточно аккуратно, даже ботинки у него были начищены, хотя стоял он немного косолапо, ступнями врозь.

– Что я обожаю в Шизе, – заявила Галинда, – так это знакомиться с иноземцами. Вот он, большой город во всей красе. Я из Гилликина.

Она с трудом удержалась и не добавила «конечно» – по её мнению, происхождение было очевидно по её наряду. Девушки из Манникина обычно одевались гораздо скромнее – настолько просто, что в Шизе их нередко принимали за служанок.

– Ну, тогда приветствую вас, – сказал юноша. – Меня зовут мастер Бок.

– Мисс Галинда Ардуэннская с Верхнего Нагорья.

– А вы? – спросил Бок, повернувшись к Эльфабе. – Кто вы?

– А я ухожу, – сказала она. – Всем доброй ночи.

– Нет, нет, не уходите! – поспешно воскликнул Бок. – Мне кажется, я с вами знаком.

– Вовсе нет, – покачала головой Эльфаба, но всё же остановилась посмотреть на него. – Откуда бы вам меня знать?

– Вы ведь мисс Эльфи, да?

– Мисс Эльфи! – весело вскричала Галинда. – Как восхитительно!

– Откуда вы знаете, кто я? – спросила Эльфаба. – Мастер Бок из Манникина? Я с вами не знакома.

– Мы с вами играли вместе, когда вы были совсем маленькой, – сказал Бок. – Мой отец был старостой деревни, где вы родились. Ну, мне так кажется. Вы родились в Раш-Маргинс, в Венд-Хардингс, да? В семье священника-униониста – я забыл его имя.

– Фрекс, – проговорила Эльфаба, настороженно сощурившись.

– Фрекспар Благочестивый! – воскликнул Бок. – Да, верно, это он! Вы знаете, у нас до сих пор ходят разговоры о нём – и о вашей маме, и о той ночи, когда в Раш-Маргинс прибыли Часы Дракона Времени. Мне было года два или три, меня тоже водили смотреть на них, но я этого не помню. Однако не забыл наши с вами игры, когда я ещё бегал в коротких штанишках. Помните Гонетт? Ту женщину, которая за нами приглядывала? А Бифи? Это мой отец. Помните Раш-Маргинс?

– Это всё такие туманные домыслы, – сказала Эльфаба, – что им и противопоставить-то нечего. Но позвольте мне рассказать вам о том, какой была ваша жизнь, которой вы не помните. Родились вы лягушонком. (Это была довольно злая ирония, так как в облике Бока действительно было заметно некоторое сходство с земноводными.) Затем вас принесли в жертву Часам Дракона Времени, и так вы превратились в мальчика. Но в брачную ночь, когда ваша жена раздвинет перед вами ноги, вы снова обратитесь головастиком, и…

– Мисс Эльфаба! – укоризненно воскликнула Галинда, раскрыв веер, чтобы спрятать запылавшие от стыда щёки. – Следите за языком!

– Ну, что ж, детства у меня не было, – сказала Эльфаба. – Так что можете болтать что хотите. Я выросла в Краю Квадлингов с болотными людьми. До сих пор хожу и хлюпаю. А разговаривать со мной не надо. Поговорите с мисс Галиндой, ей светские беседы в гостиных куда привычнее. А мне пора.

Она коротко кивнула на прощание и скрылась почти бегом.

– И зачем она всё это наговорила? – произнёс Бок, но в его голосе не было смущения, только удивление. – Конечно, я её помню. Как будто много на свете зелёных людей.

– Полагаю, – предположила Галинда, – ей не нравится, когда её узнают из-за цвета кожи. Я не знаю наверняка, но можно предположить – её это задевает.

– Но она же понимает, что её все помнят именно поэтому.

– Насколько мне известно, вы правы насчёт того, кто она такая, – признала Галинда. – Я слышала, что её прадед – Владыка Тропп из Кольвен-Граундс в Нест-Хардингс.

– Да, это она, – сказал Бок. – Это Эльфи. Даже не думал, что увижу её снова.

– Не желаете ли ещё чаю? Я позову слугу, – вежливо предложила Галинда. – Садитесь и поведайте мне о Манникине. Я вся внимание.

Она откинулась на спинку кресла, обивка которого так гармонировала по цвету с её платьем, и постаралась выглядеть как можно более привлекательно. Бок послушно сел, но продолжал качать головой, словно появление Эльфабы полностью выбило его из колеи.

Когда Галинда тем вечером вернулась в спальню, Эльфаба уже лежала в постели, натянув на голову одеяло и издавая явно фальшивый храп. Галинда шумно забралась в постель, раздражённая тем, что зелёная девчонка смеет избегать разговоров с ней – и к тому же её, Галинду, это задевает!

На следующей неделе только и разговоров было, что о вечере Умиротворений. Доктор Дилламонд прервал лекцию по биологии, чтобы спросить у студенток мнение по этому вопросу. Девушки не находили ничего общего между биологией и поэзией и в ответ на его наводящие вопросы настороженно молчали. Наконец он взорвался:

– Неужели никто не видит связи между выражением этих мыслей и тем, что происходит в Изумрудном городе?

Мисс Пиффани, которая полагала, что за её обучение платят вовсе не для того, чтобы на неё кричали, огрызнулась:

– Мы не имеем ни малейшего представления о событиях в Изумрудном городе! Что это за игры? Если вам есть что сказать, говорите прямо. И нечего блеять!

Доктор Дилламонд отвернулся к окну, пытаясь сдержать гнев. Студенток привело в восторг это бесплатное шоу. Затем Козёл вновь обратился к аудитории и значительно мягче, чем они ожидали, сообщил им: Волшебник страны Оз объявил о запрете свободы передвижения Животных, и закон вступил в силу несколько недель назад. Это означало не только ограничение Животных в доступе к транспортным средствам, жилью и общественным институтам. Под свободой передвижения также подразумевалась профессиональная сфера. Любому Животному, достигшему совершеннолетия, запрещалась работа по профессии или служба в государственных учреждениях. По сути, Животных принуждали вернуться в сельское хозяйство и в провинцию, если они вообще хотят получать зарплату за свой труд.

– И как вы полагаете, что имела в виду мадам Моррибль, когда закончила своё Умиротворение эпиграммой о Животных? – риторически спросил Козёл в заключение.

– Ну да, есть чему расстроиться, – признала Галинда. – То есть Животные могут расстроиться. Но ведь на вашей работе это никак не скажется, да? Вот вы стоите тут и по-прежнему нас учите.

– А как же наши дети? Как же мои дети?

– У вас есть дети? Я не знала, что вы женаты.

Козёл прикрыл глаза.

– Я не женат, мисс Галинда. Но вполне мог жениться. И ещё могу. Возможно, у меня есть племянницы и племянники. А им уже фактически запретили учиться в Шизском Университете, поскольку никто из них не способен держать карандаш, чтобы написать вступительное эссе. Много ли вы видите Животных в этом храме науки и образования?

Что ж, это было правдой – студентов-Животных в колледже не было.

– Да, всё это довольно ужасно, – согласилась Галинда. – И зачем же Волшебнику страны Оз вводить такие законы?

– И зачем, действительно, – горько хмыкнул доктор Дилламонд.

– Нет, действительно, зачем? Я серьёзно спрашиваю. Я не понимаю.

– Я тоже не понимаю. – Козёл повернулся к кафедре, подвигал туда-сюда какие-то бумаги, а затем, у всех на виду, извлёк зубами носовой платок с нижней полки и высморкался. – Обе мои бабушки были дойными Козами на ферме в Гилликине. Благодаря своему многолетнему труду, жертвуя всем ради меня, они заплатили местному школьному учителю, чтобы он занимался со мной и написал под мою диктовку вступительные экзаменационные работы. И их усилия скоро пойдут прахом.

– Но преподавать-то вы всё ещё можете! – сердито напомнила Пиффани.

– Это лишь вопрос времени, дорогая, – сказал Козел.

Он отпустил класс пораньше. Галинда поймала себя на том, что посматривает на Эльфабу: у той был странно сосредоточенный вид. Когда Галинда уходила из класса, Эльфаба, напротив, направилась к кафедре, где стоял доктор Дилламонд. Он судорожно, неконтролируемо вздрагивал, низко склонив рогатую голову.

Несколько дней спустя мадам Моррибль читала открытую лекцию о древних гимнах и языческих песнопениях. Когда она объявила рубрику вопросов, все несказанно поразились: Эльфаба, которая, как всегда, сидела, сгорбившись, на задних рядах, выпрямилась и напрямую обратилась к Главе.

– Мадам Моррибль, если позволите, у нас не было возможности высказаться насчёт тех Умиротворений, которые вы декламировали в гостиной на прошлой неделе.

– Высказывайтесь, – щедро разрешила мадам Моррибль, широко разведя унизанные браслетами руки.

– Вот доктор Дилламонд, похоже, счёл их весьма сомнительными, учитывая недавний запрет свободы передвижения Животных.

– Доктор Дилламонд, увы, – ответила мадам Моррибль, – учёный. Он не поэт. Также он Козёл, и тут я могу спросить вас, ученицы: помните ли вы хоть одного Козла, который состоялся как исполнитель сонетов и баллад? Увы, дорогая мисс Эльфаба, доктор Дилламонд не понимает поэтической условности, а также иронии. Не могли бы вы дать определение иронии для класса, пожалуйста?

– Вряд ли я смогу, мадам.

– Ирония, по некоторым утверждениям, – это искусство сопоставления несочетаемого. Нужна осознанная дистанция. Ирония предполагает отстранённость, отсутствие которой в отношении Прав Животных, мы, увы, должны простить доктору Дилламонду.

– Так что, эта фраза, против которой он возражал, – «Животным говорить не должно», – была иронической? – продолжала расспросы Эльфаба, глядя в свои бумаги, а не на мадам Моррибль.

Галинда и её сокурсницы в упоении наблюдали за ссорой – было ясно, что каждая из собеседниц весьма бы обрадовалась, если бы вторая скончалась на месте от разрыва селезёнки.

– Разумеется, при желании можно рассматривать её в ироническом ключе, – согласилась мадам Моррибль.

– И вы тоже так её рассматриваете? – не сдавалась Эльфаба.

– Какая дерзость! – оскорбилась Глава.

– Я вовсе не собиралась вам дерзить. Но я пытаюсь учиться. Если вы – или кто-либо ещё – полагаете, что это утверждение соответствует истине, то это в точности сочетается с предшествующей ему скучной провластной частью. Это просто тезис и вывод, и я не вижу ни малейшей иронии.

– Вы многого не видите, мисс Эльфаба, – парировала мадам Моррибль. – Вам следует научиться ставить себя на место кого-то куда более мудрого, чем вы, и смотреть на ситуацию с его стороны. Погрязнуть в невежестве, навечно остаться в рамках собственного не самого точного чутья – это слишком печальная участь для такой молодой и исключительной особы.

Она с таким презрением высказала это «исключительной», что Галинде оно показалось завуалированным оскорблением цвета кожи Эльфабы. Щёки соседки сегодня действительно полыхали зеленью в запале от публичной стычки.

– Но я как раз пыталась поставить себя на место доктора Дилламонда, – почти жалобно, но с прежним упрямством возразила Эльфаба.

– В случае поэтической интерпретации, смею предположить, этот тезис вполне может быть правдой. Животным не должно говорить, – резко ответила мадам Моррибль.

– Это вы снова иронизируете? – зло спросила Эльфаба, но затем села на место, закрыла лицо руками и больше ничего не говорила до конца занятия.

4

Начался второй семестр, а Галинду по-прежнему обременяло соседство с Эльфабой. Она кратко выразила мадам Моррибль протест. Но Глава не позволила никаких перемещений, никаких перетасовок.

– Это слишком всполошит других девушек, – сказала она. – Разве что вы хотите переехать в Розовую спальню. Ваша матушка Клатч, как я посмотрю, вполне успешно оправляется от недуга, который вы описали в нашу первую встречу. Может быть, теперь ей по силам присматривать за пятнадцатью девушками?

– Нет, нет, – быстро запротестовала Галинда. – Время от времени с ней ещё случаются приступы, но я стараюсь об этом не говорить. Мне не хотелось бы лишний раз вас беспокоить.

– Как это предусмотрительно, – сказала мадам Моррибль. – Благослови вас бог, милое дитя. А теперь, моя дорогая, раз уж вы заглянули поболтать, я думаю, стоит воспользоваться моментом и обсудить ваши учебные планы на следующий год. Как вы знаете, на втором курсе студентки выбирают будущую специальность. Вы уже задумывались об этом?

– О, разве что немного, – сказала Галинда. – Честно говоря, я полагала, что мои таланты со временем проявятся сами и таким образом я пойму, чему стоит посвятить себя: естественным наукам, искусству, магии или, возможно, даже истории. Вот разве что в своей предрасположенности к религии я сомневаюсь.

– Я не удивлена, что юная особа вроде вас испытывает сомнения, – сказала мадам Моррибль, что не очень воодушевило Галинду. – Но, может быть, всерьёз обдумаете магию? У вас бы прекрасно получилось. Я горжусь своим умением определять такие вещи.

– Я подумаю об этом, – пообещала Галинда, хотя на самом деле её первоначальный интерес к магии угас, когда она узнала, как изнурительно зубрить заклинания и, что ещё хуже, понимать их.

– Если вы выберете магию, возможно, – есть такая вероятность, – получится подобрать вам новую соседку, – заметила мадам Моррибль. – Учитывая, что мисс Эльфаба уже сообщила мне, что её интересы лежат в области естественных наук.

– Ну что же, тогда я, конечно, хорошенько подумаю об этом, – согласилась Галинда.

Внутри себя она старалась побороть некое безымянное противоречие. Мадам Моррибль, несмотря на аристократический выговор и великолепный гардероб, казалась ей немножечко – самую капельку – опасной. Сияние её широкой улыбки напоминало блеск острых лезвий, ножей и копий, её низкий голос словно заглушал собой отдалённый грохот взрывов. Галинда всегда чувствовала, что не видит полной картины. Это сбивало с толку, и, надо отдать ей должное, Галинда, по крайней мере, ощущала, как внутри неё страдает нечто ценное – нечто целостное, – в моменты, когда она сидит в гостиной мадам Моррибль и пьёт её превосходный чай.

– Ведь и её сестра, как я слышала, в итоге приедет в Шиз, – заключила мадам Моррибль несколько минут и пару печений спустя, словно и не было никакой паузы, – поскольку не в моих силах ей помешать. И вот это, насколько я понимаю, будет настоящий ужас. Вам нисколько не понравится. Ох, эта её сестра. Которая, несомненно, будет проводить много времени в комнате мисс Эльфабы, ведь ей требуется уход.

Она слабо улыбнулась. От её шеи вдруг резко запахло духами – почти как если бы мадам Моррибль могла каким-то образом по собственному желанию источать мягкий аромат.