Марта

Ты знаешь, что такое любовь?

Что такое настоящая любовь?

И я не знаю…

Предисловие.

Галина Ивановна сквозь невысокие глухие сени прошла следом за девушкой в притемненную комнату. Их встретили потухшие, полные глубокой безысходности глаза немолодой женщины, что, утопая в высоких подушках, сидела неподвижная и словно застывшая, уткнувшись ногами в скатанное в комок одеяло.

Кровать интересная, вычурная, с блестящими шарами на никелированных спинках, смотрелась вызывающе нарядно. В детстве ей как-то случилось видеть нечто похожее. Будучи уже тогда натурой романтической и впечатлительной, она без особых усилий предположила: данное сверкающее чудо принадлежит самой королеве, что волею злого рока оказалась в этой махонькой комнатке.

Ее безмерное воображение живописало такие изощренные картины из прошлой и будущей жизни прекрасной сказочной незнакомки, не полагая, наивное, как заблуждалось!

Вскоре, совсем случайно, девочке пришлось испытать немалое разочарование. Она узнала, что в той квартире живет маленькая, сухонькая и очень даже неприветливая старушка с глазками буравчиками и с провалившимся ртом. Что и сказать, огорчение ее было неимоверным!

Гостья осторожно осмотрелась. Комната небольшая, проходная, оклеенная дешевыми обоями, одновременно служила хозяевам и кухней, и столовой, и гостиной. Дальше, из-за растворенной двери с нескрываемым любопытством выглядывал явно антикварный шкаф, крепкий, дубовый, на века и две опрятные деревянные коечки, стоявшие друг против друга. Прямо у окна круглый стол под красной, бархатной, в мелкие цветочки скатертью и с аккуратной стопочкой книг на нем.

Здесь, у зашторенного наглухо окна, стол – побольше, прямоугольный, под потертой клеенкой. В комнате сумеречно и даже прохладно. Справа от входа самая настоящая русская печь. Налево – газовая плита, а к ней приткнулся рукомойник. Тут же еще один небольшой кухонный столик, вместивший в себя всю нехитрую посуду. У самой двери на старенькой тумбочке ведро с водой и кружка белая, эмалированная на щербатом блюдечке.

Даная шумно открыла шторы. Приятный, медовый свет залил небольшое помещение.

― Добрый вечер, – поздоровалась гостья.

― Может, кому и добрый, да не про нас, – послышался приглушенный ответ.

― Мам, познакомься, это госпожа Терехова из города. Представляешь, у Галины Ивановны там, на дороге машина сломалась, вот я и пригласила в гости, пока приедут к ней на помощь. – Девушка на мгновение запнулась, нахмурилась.

– Мы тоже когда-то в городе жили. В самом центре, в трехкомнатной квартире. Большущая такая, с потолками огромными… А теперь вот здесь, – промолвила медленно, то ли с сожалением, то ли просто так, для разговора. Взмахнула решительно головой.

― Да, ну его! А это моя любимая мамочка, Раиса Петровна, – Даная поставила табурет у кровати, лихо смахнув с него пыль мягкой тряпкой неопределенного цвета, предложила присесть и стала хлопотать у плиты, готовя ужин. Неожиданная гостья пыталась помочь, но девушка кивнула на безучастную мать.

― Я справлюсь сама, не впервой. Вы лучше побеседуйте, а то здесь, в нашей глуши и пообщаться – то толком не с кем. Мама уже два месяца, не ходит. Врач сказал, что это депрессия. Посоветовал больше разговаривать с ней, почаще отвлекать от назойливых, мрачных мыслей.

Хозяйка безучастно смотрела сквозь пришедших, не вникая в происходящее. Терехова почувствовала себя неловко. Получалось, что она набивается в разговор с человеком, который явно против общения вообще с кем – либо. Что же такое могло случиться с бедной женщиной?

― У мамы спина болит, ноги не ходят, – как бы угадав ее мысли, Даная чистила картошку, еще с начала лета. Представляете, ну, прямо, ни с того, ни с сего. Просто, подняла два ведра воды, когда поливала грядки и все. Вот, с того времени и лежит. Врач сюда не едет. Далеко ему и неудобно. А все эти современные гели и всякие прочие натирания не помогают.

Даная ловко и умело хозяйничала у стола. На плите булькала картошка. Вкусно пахло жареным салом. Свежие нарезанные овощи, смешанные с укропом, зеленым луком высились в миске аппетитной горкой посреди мелких тарелок.

Девушка выскочила во двор и вскоре вернулась с ведерком, в котором пышной горкой пенилось только что надоенное молоко. Она хватко процедила его через марлю, сложенную в несколько слоев. Налила в небольшой кувшин, и поставила на стол. Остальное разлила в трехлитровые банки, вынесла в сени.

― Вот если хотите, отведайте парного молочка. Оно у нашей Буренки сладкое, вкусное. На рынке только и ждут, когда Генка приедет. Сколько – бы не привез, разбирают мигом. Мы его почти не пьем, приелось. Все больше на продажу. Масло из него делаем. А когда творог в печи топим, сметану не собираем. Он потом выходит жирный, густой, хоть ножом режь.

― А масло чем взбиваете?

― У соседей маслобойку берем. Она у них новая, электрическая. Минута дела и все готово. Генка взамен потом их товар продает. Молоко там, творог, сметану, а, иногда и овощи разные, ягоды.

Хотя бывает, и в банке болтаем. Особенно зимой, когда молока мало, корова в запуск идет. У нас здесь все свое. Так сказать, натуральное хозяйство. – Даная мельком взглянула на все еще безмолвную мать.

― У соседей наших тех, что справа от дороги, корова отелилась и привела двоих телят. Бычок родился нормальным, крепеньким, а телочка хилой, болезненной.

Хозяева решили, все равно сдохнет, чего с ней даром возиться. Бросили в углу хлева на произвол судьбы. Мне жалко стало крошку. Забрала к себе домой, укутала тряпками, согрела. Поила насильно с соски. Купала в теплой водичке. День и ночь возилась с ней, словно с маленьким ребенком, даже спала рядом, чутко прислушиваясь к каждому ее вздоху и, к удивлению всех, выходила.

Теперь – это наша кормилица. Ручная выросла, доверчивая. Ходит за мной следом, как собачонка. А доится как легко. Молоко само бежит, когда пора приходит.

Галина Ивановна слушала девушку и исподволь рассматривала фотографии, висевшие над кроватью по всей стене в больших и маленьких потемневших рамках. Даная и, видно, ее брат были почти на всех снимках. На некоторых рядом с мамой. Иногда с ними темноволосый, симпатичный мужчина. Он смотрел в объектив весело и непринужденно, обнажая в довольной улыбке ровный ряд ухоженных зубов.

Не удержалась и спросила. – Это ваш отец? – И потому, как вздрогнули ресницы у хозяйки, поняла, что задала вопрос, по меньшей мере бестактный. – Очень интересный и, видно, веселый мужчина, – добавила поспешно, смутившись невольно.

― Это мой муж. Он сейчас в городе, – вмешалась в разговор хозяйка. – В последнее время Сереже тяжело материально и физически, поэтому мы с ним почти не видимся. Очень много работы у него сейчас. Он декан физико-математического факультета. Вертится день и ночь, как белка в колесе. Преподаватели, студенты, экзамены, проверки.

Раиса Петровна потихоньку, вначале как бы про себя, но потом все увереннее, начала рассказывать о муже. Видно, тема была больной, выстраданной. Говорила негромко, как бы вспоминая о чем-то далеком, дорогом, утраченном и недоступном.

― Обещают скоро квартиру дать от города, и тогда снова будем жить все вместе, как раньше, – и жалостливо улыбнулась своим словам, видно, все еще отчаянно надеясь на будущее.

― Как я Вам уже говорила, у нас квартира была в городе,– вмешалась в разговор дочь. – Досталась маме от деда Ивана, а ему – от его родителей. Мебель такая чудная. Картин много. А посуда!!! Сплошной антиквариат.

После войны дед почти до самой старости областью нашей руководил. Баба Надя в школе математику и физику в старших классах вела. Перед пенсией завучем работала. Душевная, внимательная учительница была.

Как любили ее за доброту, отзывчивость, понимание! На каждый праздник всегда столько подарков получала и от признательных родителей, и от благодарных учеников, и настоящих, и бывших, кому она помогла в жизни обустроиться.

А таких, скажу вам, немало было. Бабушка, конечно, всегда противилась. Очень неудобно чувствовала себя в такой ситуации. Потом старалась эти подарки кому-нибудь передать, кто в них особо нуждался. Чего ей только не дарили; сервизы разные, хрусталь, даже бытовую технику случалось, приносили. А цветов сколько! На любой праздник по всей квартире стояли букеты целыми охапками. Бабушка и соседям раздавала, и знакомым, и продавщицам в магазине. В гости к нам часто приходили, кто за советом, кто за словом добрым. Хорошее время было, счастливое. – Даная призадумалась.

― Дед Иван всегда по жизни был принципиальным. А к старости и совсем невыносимым стал, резким, вспыльчивым. Не любил болтунов и врунов, за версту их чуял. Очень не нравилось ему, когда о власти плохо говорили. Из-за этого у него на улице часто случались перепалки, споры какие-то непонятные. Как-то пришел с магазина с авоськой с хлебом, сел у стола, склонив голову на руки, да и не встал.

Потом мы узнали, что повздорил с кем – то в очереди, что, якобы не пропустил его кто-то вперед себя, хотя дед Иван всю войну прошел, и награды всегда носил при себе, на груди. Говорил, сколько той жизни осталось, пусть смотрят люди, что жизнь свою недаром прожил.

И бабушка потом недолго прожила. От горя и тоски быстро за ним следом убралась. – Взглянула на мать, замолчала. Задумалась, уткнувшись грустным взглядом в потемневшее окно.

― Я вышла замуж, когда мне было неприлично много лет. Видно, это у нас семейное, – внезапно подхватила беседу хозяйка. – Как Вы уже знаете, мой отец был человеком довольно сложным. А на пенсию вышел, стал совсем несговорчивым, таким мнительным, подозрительным. Решительно никому не доверял.

По вечерам ходить одной запрещал, все боялся, кабы чего да вдруг со мной не случилось. Ему повсюду и везде мерещились сплошные хулиганы.

Дело в том, что родители мои поженились после войны, когда им было далеко за тридцать. Потом мама долго не могла забеременеть, поэтому, когда я родилась, то радости их не было предела. Как и всякого позднего ребенка меня так тщательно охраняли от всяких неприятностей.

Этой слепой любовью и заботой доводили до отчаяния. Особенно, когда я начала преподавать в школе физику и математику. Им все казалось, что по дороге на работу со мной обязательно должно случиться что-то ужасное. И, конечно, кроме книг у меня никаких развлечений не было, как и никого из друзей или знакомых. От нечего делать, стала собирать материалы для научной работы.

В библиотеке допоздна сидеть разрешалось. Считалось, что хулиганам среди книг скучно. Тем более там трудилась наша соседка тетя Шура, с которой мы потом вместе шли домой.

Тут кстати пришлись мамины знания и ее огромный учительский опыт. Она мне и тему подсказала и авторов посоветовала, нередко допоздна засиживаясь со мной над научными статьями, по крупицам собирая все, что могло пригодиться в защите будущей диссертации.

А Сережу я впервые увидела на городской олимпиаде по физике. Он тогда привез учеников из отдаленной сельской школы. Скромный, обходительный, молодой человек. Чувствовал себя неловко, неуверенно. И я как-то неожиданно для себя взяла его под свою опеку. Незаметно и полюбили друг друга.

К сожалению, когда пришло время знакомиться с моими родителями, получился такой неприличный скандал. Он решительно не понравился моему отцу, Ивану Захаровичу. Видишь ли, очень робкий, нерешительный. Отец считал, что моим мужем может быть только или настоящий мужчина, за которым можно жить – не тужить, как за каменной стеной, или лучше одной век коротать, чем за такого рохлю выходить.

Мы, конечно, с молчаливого согласия моей мамы, потом тихонько расписались. Отец, видно, догадался, но промолчал. Для него Сережа как бы и не существовал. Когда родилась Даная, это муж так назвал нашего первенца, так как сильно увлекался греческой мифологией, мои родители очень обрадовались и с удовольствием возились с ней, меня полностью устранив от воспитания собственного ребенка.

Я поначалу сильно обижалась, но потом успокоилась, поняв, что нельзя лишать стариков единственного в их жизни утешения, нянчиться с внучкой. Решили с мужем готовиться к защите диссертации, а там гляди и должность хорошую можно получить.

Не секрет, что мужчине всегда легче пробиться в науку. Пригодилось все, над чем мы с мамой в свое время корпели. Сережа защитился с блеском. Тогда уже преподавал в нашей школе. Пробыл в ней совсем недолго. Как хорошему специалисту, ему предложили место в институте.

Отец мой, видно, обо всем догадывался, но молчал, решительно не желая видеться с зятем. Да и Сережа не стремился встречаться с моими родителями. Его вполне устраивала такая жизнь. Никаких забот, никаких тебе тревог. Живи и работай в свое удовольствие. Вскоре и Гена появился. Мой отец обрадовался, очень: все-таки мальчик, будущий мужчина, защитник. А потом и этот ужасный поход в магазин.

Кто-то шумно ввалился в сени, громыхая ведрами.

― Генка пришел, – обрадовалась Даная. – Он как идет, так все вокруг него валится с грохотом.

В дом почти ворвался подросток. Шумно поздоровался и сразу к столу, ухватив кусок хлеба. Тут же получил по руке.

― Не трогай! Мой руки, сейчас есть будем, а то, как всегда, нахватаешься, а потом будешь сидеть за столом зевать.

Паренек заскочил в следующую комнату. Жалобно скрипнули дверцы шкафа.

Даная уже поставила вареную картошку на стол. Рядом яичницу, пышущую жаром. Генка, вмиг переодевшись, с удовольствием рассматривал стол. – Если бы знали, как есть хочется, – потирал ладони. – Сейчас смог бы целого быка проглотить.

― Вот всегда так, прибежит голодный, а сядет за стол, быстро чего-нибудь перехватит и все. Вон, какой худющий, бледный будто в подвале его сутками держат.

― Растет, – отозвалась Раиса Ивановна, повеселевшая при виде сына, – весь в деда, такой же шумный, быстрый.

Галина Ивановна достала ключи от машины и попросила паренька принести из багажника корзинку. Через некоторое время на столе лежала нарезанная аккуратными кусочками колбаса, буженина. Отдельно в коробке шоколадные конфеты, горкой в вазочке печенье. В центре красовалась небольшая бутылочка коньяка. Терехова открыла ее и налила в небольшие рюмочки себе и хозяйке янтарного напитка.

― За нашу встречу, за приятное знакомство!

Раиса Петровна поколебалась вначале, потом решительно махнула рукой, осторожно чокнулась, – а давайте и в самом деле, за нас, за наше знакомство.

На минуту воцарилась тишина. Только вилки царапали по тарелкам, да настенные часы неумолимо отстукивали секунды. Все занялись едой.

Постепенно лицо у хозяйки ожило, раскраснелось. Глаза заблестели, на щеках появился румянец, и все увидели, какая она еще молодая и очень даже интересная женщина.

― Остались мы одни. Сережа, конечно, сразу перебрался к нам. Смешно, он долго привыкал к собственным детям. К тому времени уже защитил докторскую…

― Как всегда с маминой помощью, – язвительно подчеркнула девушка.

Раиса Петровна с укором глянула на дочь.

― Ну и что с того, не чужой же человек. Тем более должность декана получил. Как мы мечтали об этом! Вот и дождались. Поначалу даже не верилось. – Усмехнулась горько.

― Только с квартирой неладно получилось. После смерти родителей совсем тяжело стало. Не хватало денег на самое необходимое. Пришлось даже дачу, что от отца осталась, продать. Хоть она была большая, двухэтажная, денег за нее взяли совсем ничего, да и те ушли, как вода в песок, незаметно, когда и куда.

А тут Сережа захотел подарок мне сделать. Он знал, что я, как и всякая нормальная женщина, всю жизнь о шубе мечтала. Вот и купил норковую, шикарную, правда, в долг. Приятель помог. Сказал вначале, когда сможешь, тогда и отдашь.

А после, оказалось, что это не его деньги, а каких-то бандитов. Те потребовали отдать долг немедленно. У нас, конечно, такой суммы не оказалось. Потом какие-то бешеные проценты насчитали.

Ужас пережили непередаваемый. До сих пор не вериться, что обошлось, что живы и здоровы остались. Они, разбойники эти, угрожать стали. Детей обещали выкрасть. Потом Сережу побили, сильно, даже в больницу попал. Короче говоря, выставили нас с двумя чемоданами на улицу… и даже шубу забрали… Да, Бог с ней, с этой квартирой.

― Данка, чего молчишь, – не утерпел Гена. До этого он как-то подозрительно вертелся на стуле, всем своим видом выражая явное неудовольствие рассказу матери, – лучше ты скажи, а то я не умею тихо, по – дипломатически.

― Что случилось? – Подозрительно глянув на детей, забеспокоилась мать.

Даная тут же заерзала на табурете, замахав руками.

― Не обращай внимания, Генка, как всегда, придумывает.

― Я придумываю, – не на шутку оскорбился брат, – а сама, что говорила? Как его называла? Иудой! Да! Подлым предателем! – паренек покраснел, обиженно засопев, отвернулся в сторону.

― Так, – категорически приказала Раиса Петровна, – выкладывайте все, что от меня скрываете.

― Да ничего особенного, – заволновалась девушка, – ты только не сердись. Поверь, ей Богу, мы не хотели, так получилось. – Нагнула виновато голову, теребя край полотенца.

― Говори, говори, не томи душу, – просила заинтригованная мать.

― Помнишь, мы с Генкой в город ездили. Документы подавать в институт. Пришли в канцелярию, а там девушка, что папку у меня проверяла, ехидненько так говорит, – смотри здесь дочь нашего декана физмата. Фамилия такая же и отчество Сергеевна. – А вторая ей в ответ, – что ты выдумываешь, у него сын уже большой и малыш есть. Он у нас не гулена какой-нибудь, а интеллигентный, порядочный мужчина.

― Ага, – отвечает ей подруга, – у Лидии Петровны погуляешь. Она наверно ему пояс верности надевает, когда на работу провожает. А что, мужик он очень даже интересный! С таким на свидание пойти, одно удовольствие.

Кстати, ты не помнишь его адрес? Мне же конверт ему передать надо. Знаю, что улица Мира, а квартира, какая, убей, не помню.

Та в журнале каком-то полистала и говорит, – вот нашла, смотри, четвертая.

А у меня, как будто столбняк случился. Это же наша бывшая квартира. Мы с Генкой, как сговорились, а документы и бегом на улицу. С канцелярии что-то кричат нам вслед, а мы на автобусную остановку быстрее. А автобуса, как на грех, все нет и нет.

Пришли, как раз тогда, когда секретарша на лестничную площадку вышла. Провожал ее наш папаша с маленьким ребенком на руках. Она сбежала вниз, а мы подождали немного, собрались с духом и в дверь звонить стали. Отец, видно, решив, что девушка вернулась, открыл дверь, а здесь мы на пороге. Он стоял, недоуменно разглядывая нас.

Потом дитя закапризничало, и нам милостиво предложили пройти в квартиру. Пригласили на кухню. Мама, – девушка возбужденно облизнула пересохшие от волнения губы, – ты не поверишь, мы были у себя дома. – Она говорила звонко, бойко жестикулируя, все время подскакивая на табурете и поворачиваясь то к брату, то к Галине Ивановне, как бы обращаясь к ним за поддержкой. – Понимаете, ничего почти не изменилось, та же мебель, те же занавески, та же посуда. Даже чашки и ложки все наши.

На плите жарились котлеты, варился суп. И хозяйничал там наш папочка, если его можно после всего этого так называть. Ребенок, наверно, болел, потому что привередничал и не слезал с рук.

Тот успевал и с ним понянчиться и котлеты перевернуть. А тут еще дверь моей бывшей комнаты открылась, а музыка там громыхает такая, что хоть уши затыкай, вышел мой ровесник и басом, в приказном порядке, – старик, где мой обед. – Папаня быстренько завертелся, – сейчас, сейчас, сынок. – Быстренько насыпал ему картошки гору, котлет сверху наложил. – Ты бы музыку потише сделал, Митенька болеет все же, – лебезит перед ним. Тот в ответ по- хамски так, – а это твои проблемы. – И скрылся за дверью, даже не взглянув на нас.

Мы с Генкой стоим голоднющие, в этот день капли во рту не имели. Денег едва на обратную дорогу хватало, а надо было еще лекарства матери купить. Есть хочется, сил нет терпеть. Особенно Генка, смотрит на котлеты, слюнки подбирает.

А отец наш, будто и не замечает. Носится по кухне, как угорелый. Не то, что раньше, когда с нами жил. Сроду суп себе не разогреет, чаю не сделает. Все мать перед ним прогибалась. – Сереженька, вот тебе водички холодненькой. Родненький, ты устал, отдохни, я тебя сейчас покормлю, полежи, вот тебе подушечка под ноги.

А чтобы со мной или с Генкой нянчился, или куда-то ходил с нами в кино или еще куда, мы и не упомним такого, – говорила обиженная девушка. – Все мать на себе: и в магазин, и приготовить, и убрать, и в школе к занятиям подготовиться.

А сколько конспектов ему писала, когда у него открытое занятие или проверка какая! Сидит ночами, днем же своя работа, да потом и не одна. А если кто болел, то нас прятали, чтобы не мешали отдыхать усталому папочке, не дай, Боже, не заразили бы его, а о он прямо такой незаменимый работник.

Только зарплаты его сроду никто не видел. Поверьте, – обратилась к Галине Ивановне девушка, – мы с мамой бутылки собираем все, какие у нас были на даче, банки всякие, макулатуру, а он как – будто не замечает. Мать всех соседей задергала: сегодня одолжите денег, потом отдаст, а через день, опять одолжите.

А за стол сядет, ему лучший кусок. Его же зарплата была лично для него. Одевался с иголочки. Любил одеколоны французские, курил всегда сигареты дорогие.

Помню, утром собирается на работу, довольный, песенки разные мурлычет себе под нос. А только заикнешься, что на хлеб надо пару рублей, тут и начнется!

Хорошее настроение у него моментально пропадает. Он начинает рассказывать, что не умеем деньгами распоряжаться, что тратим их без счета, что мы так и ждем, как бы ему день испортить. И никогда не даст, ни копейки.

Мы потом и сами перестали просить. Поняли, что напрасно, разговору только пустого на три дня, хотя рубашки, носки и прочую дребедень мать покупала сама, так как, по его словам, хорошая жена должна заботиться о муже, а то зачем тогда и замуж выходить.

Помню случай, что врезался в память мою навсегда. Как-то мы с мамой ехали с городского рынка. Сумок – больше головы. Картошка, лук, огурцы. В двух руках, да еще чуть ли и не в зубах. Мамина подруга торговала на рынке и по сходной цене отоварила нас, да еще в долг. Так вот, подходим к остановке автобусной, а наш отец как раз из ресторана выходит. Он и еще две молодые особы, сотрудницы его, наверно. Они, видно, пообедали и в самом лучшем расположении духа, на работу возвращались.

Отец нес сумочку одной из них. Галантный мужчина, ничего не скажешь. Смеются дамы, он что-то веселое им рассказывает. Так и в автобус зашли, они впереди, а мы за ними. Мать ни за что не подошла бы к ним, но я не выдержала. Отец как увидел меня, скривился, будто лимон проглотил, где и настроение хорошее делось.

Пришлось ему знакомить нас со своими попутчицами. Потом на остановке он вышел первым, вежливо так помог своим подружкам, каждой руку предложил, со ступенек свел. А мы с мамой со всеми своими сумками еле вылезли с автобуса сами. Тут еще дождь как хлынет, а у нас, как на грех, нет зонта.

Наш папа, человек предусмотрительный, достал свой, который мы ему купили недавно, японский, модный; раскрыл над своими попутчицами, и, смеясь, они побежали в институт, остановка-то рядом была. А нам по дождю пришлось тащиться до своего дома. Промокли насквозь, до нитки. Вечером нас ждал такой разнос: что мы его позорим, что навьючились, как лошади, что никогда не берем с собой зонтик.

А у нас, честно признаться, и не было его. Бабушкин когда-то старенький был, да поломался, а на новый денег не насобирать. И что мать похожа на затасканную деревенскую бабу. Всякая уважающая себя женщина должна следить за собой, в парикмахерскую постоянно ходить, одеваться прилично. – Ты на руки свои посмотри, потресканные, как у занюханной свинарки. И чего в лохмотьях по городу шляется, позорит его.-

Как будто впервые увидел свою жену. Мама тогда сжалась вся и ничего в ответ, ни лова. Он даже не догадывался, что его жена со школы ушла. Учителям в то время платили мало. Она тогда уже работала на нескольких участках дворником и еще лестницу у нас в подъезде убирала. Мы с братом, конечно, как могли, помогали. Генка в тот день остался ждать мусоровозку.

― Ты дальше рассказывай, – недовольно пробурчал брат, – лирические отступления потом.

― А дальше телефон у него зазвонил. Тут уже наш папочка себя показал… Как он разговаривал… как он лебезил. Кто сказал, не поверила бы сроду. Как только не называл ее; и моя ты лапочка, и солнышко ты мое, и моя радость.