Ты мне не враг

Войдя в дом, я уловил напряжение в воздухе. Я знал это напряжение – оно значило лишь одно. Меня ждут. Ждут, потому что даже ветер замер на улице, не решаясь коснуться своим дыханием деревьев.

В кабинете отца горел свет. Дверь была приоткрыта: приглашение и предупреждение одновременно. Я вошёл без стука.

Отец сидел за массивным столом из тёмного дерева, застеленным зелёным сукном. Перед ним лежали папки, печати, фотографии. Одна из них – девушка в белом платье, фотография сделана со спины. И подпись – София Россетти.

– Ты был в городе, – констатировал факт отец, не отрываясь от документов. Голос ровный, равнодушный без тени гнева. Но это было намного хуже гнева. Я знал эти интонации, знал эти нотки. Этот голос принадлежал человеку, который уже всё решил.

– Гулял, – ответил я, присаживаясь в кресло в нетерпеливом ожидании, когда отец соизволит хотя бы поднять на меня взгляд.

– Гулял? – с лёгкой насмешкой переспросил он, наконец, оторвав взгляд от бумаг и подняв на меня глаза. – В то время как завтра приезжают Россетти? В то время как твоя невеста уже где-то в городе?

Я замер. София уже здесь? Она должна была приехать в день помолвки. К чему такая спешка?

– Я не знал, что они приехали, – произнёс я спокойным тоном, стараясь придать голосу уверенности и убрать из него дрожь.

– Конечно, ты не знал, – отец резко встал и подошёл к окну. – Ты всё чаще забываешь о том, кто ты, Лео. И кем ты должен быть. А, главное, с кем ты должен быть. О чём ты думаешь в эти дни? Что с тобой происходит, сын?

Он говорил не как тиран. В его голосе не было привычной жёсткости. Он сейчас был тем человеком, который тоже когда-то мечтал… И, судя по всему, проиграл.

– Лео, – отец повернулся ко мне и заглянул в мои глаза. – Я не прошу тебя любить её или влюбляться, – продолжил он уже тише. – Но я требую уважения. К семье. К слову. К крови. К своему долгу. Ты же мужчина. От тебя зависит судьба нашей семьи. Какая разница, кто эта девушка? Ты слишком глубоко переживаешь за ситуацию, на которую не можешь повлиять. Это всего лишь брак. Один из многих.

Я сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, чтобы не сорваться на крик. Что его «всего лишь брак» звучало отвратительно. Пошло, грубо и вызывающе! Что он ставил неясные ценности выше всего остального. Он ставил кровь выше чувств.

За кровь убивали, за неё умирали. Молчали. Предавали.

– А что… – закусив губу, начал говорить я, – если я не хочу быть частью этого?

Отец вздохнул и потёр виски. В его глазах не было ни угрозы, ни злости. Лёгкая тень усталости. И невыразимая боль. Глубокая, старая. Практически выцветшая.

– Ты родился в этом, сын. Всё было определено ещё до твоего рождения. Мы не выбираем судьбу. Она выбирает нас. И так будет всегда.

Он протянул мне тонкий конверт.

– Завтра днём – официальный обед. Ты представишься Софии Россетти как её жених. Вежливо. Достойно. Без сомнений в глазах. И без фокусов, которые ты себе сейчас позволяешь. Ты знаешь, что будет, если ослушаешься приказа.

– Будешь стрелять? – горько спросил я.

– Если возникнет необходимость.

Я с трудом удержался от того, чтобы не закатить глаза и взял конверт из его рук. Внутри – та самая фотография. Холодная. Безжизненная. Снимок, сделанный со спины. Возможно, София и была красивой – оценить по этой фотографии было сложно. Но она не Анна.

Я вышел из кабинета, не сказав отцу ни слова. В кармане сжал листок бумаги, который сегодня отдала мне Анна – там тот самый набросок, нарисованный ей. Сначала я хотел вернуть его, потому что не должен был его брать. Но и вернуть не смог. А теперь понял, что и не хочу возвращать.

В своей комнате – той, что когда-то была детской, а теперь стала тюрьмой с видом на море – я зажёг свечу. Электричество казалось слишком резким для правды. Слишком неподходящим для тех чувств, которые я сейчас испытывал. Я достал эскиз – мой профиль у окна, нарисованный лёгким, почти невесомым штрихом. Тот самый, в котором не было ни величия, ни власти, ни имени. Был только я. Такой, каким она меня увидела.

Я решительно поднёс уголок бумаги к пламени. Огонь лизнул край, и я резко отдёрнул руку. Не смог.

Потому что этот портрет был частью той недолгой жизни, которая окружала меня в эти дни. Завтра я снова стану Лео Валенти. Наследником клана и сыном, который с улыбкой выполняет любой приказ своего отца.

Я аккуратно сложил лист, едва тронутый пламенем, и спрятал под матрас. Туда не заглядывали ни отец, ни слуги. Там же была спрятана ракушка, которую я притащил с пляжа лет в десять и до сих пор не мог выбросить. Там же лежала фотография матери.

Пусть горит всё вокруг – но не это. Потому что это – единственное, что всё ещё принадлежало мне.