Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига
- -
- 100%
- +
«Обувь делалась из дешевого материала, подошвы и каблуки были деревянными, но очень хлипкими, часто они быстро разваливались на части, – рассказывал Зигберт, – мне нужно было придумать, чем же их скрепить. Я думал надергать ниток из куртки и связать их вместе, но из моего рубища невозможно было что-либо надергать. Вокруг нас не было ничего, кроме снега, но как-то раз я увидел небольшое деревце. В Освенциме запрещалось иметь нож или вилку, но мало-помалу камнем можно было наточить и ложку. У меня была такая ложка для супа, я подполз к деревцу и снял с него кору – тонкими, с мой палец полосками. Полоски я сунул в карман, чтобы растопить наледь. Я немного помял их, чтобы быстрее согреть, а потом связал две из них вместе и обвязал ими свою обувь».
Он поднялся и осторожно пошел. Полоски коры держались. Он вознес благодарственную молитву: лишь Всевышний мог вложить ему в голову такую идею, которая спасла ему жизнь.
Как-то вечером охранники остановили шеренгу и приказали узникам ложиться спать в снегу, в то время как сами расположились в амбаре, согретом присутствием коров и лошадей. Зигберт и Лотар подползли к двери амбара, надеясь, что им достанется немного тепла, и прижались друг к другу под единственным ветхим одеялом. Зигберт увидел, как сбоку от амбара от большой кучи соломы, смешанной с коровьим и лошадиным навозом, поднимается пар. Он вспомнил, как в детстве читал где-то, что во время Первой мировой войны немцы рыли ямы в таких кучах соломы и навоза и помещали туда по плечи обмороженных солдат: это работало лучше алкоголя.
«Видишь пар от дерьма? – прошептал он Лотару. – Как только стемнеет, переползаем туда».
Через час два друга переползли ближе к куче навоза, что хоть как-то их согрело. В проталине они нашли одуванчики, оторвали цветы, съели стебли, их стошнило, но они пережили еще одну ночь на марше смерти из Освенцима.
Через десять дней после выхода из Освенцима, 30 января 1945 года, Зигберт, Лотар и остальные узники, пошатываясь, вошли в ворота концентрационного лагеря Маутхаузен в Австрии[34]. В путь отправлялось почти 6000 человек; в живых оставалось менее 1600.
На узкой тропинке между бараком и забором Зигберт, Лотар и другие узники обнаружили паропровод и сгрудились поближе к теплу. Неподалеку на двух мусорных баках стоял молодой заключенный, смотря в окно барака. Один из баков упал, оттуда выпала гнилая капустная кочерыжка. Зигберт подобрал ее, разломил надвое и дал одну половинку Лотару. Они попытались прожевать кочерыжку, но она насквозь закоченела, так что замороженной кочерыжкой они воспользовались как пакетом со льдом, приложив ее ко лбу, чтобы снизить жар, который одолевал их в течение всего марша смерти.
«Наш отдых длился недолго, – вспоминал Зигберт. – Охранники с автоматами завели нас в бетонное помещение с трубами на потолке и захлопнули дверь. Тогда я вознес свои последние молитвы, потому что был уверен, что это газовая камера, и решил: “Вот и все, нам не выбраться отсюда”. Люди распростерлись на полу, плача или крича от ужаса. Мы лежали там целую вечность. И тут из труб стала течь холодная вода. Не ядовитый газ, а всего лишь вода. Никто не может себе представить, какое облегчение в тот момент мы испытали. Потом они выгнали нас из душа. Все мы были больны и истощены, а они заставили нас бежать голышом большое расстояние морозной ночью, с деревянной обувью в руках. Затем, приставив нам к головам автоматы, они загнали нас в деревянный барак».
Зигберт, Лотар и несколько других узников, выживших в марше смерти, попадали на пол барака.
«Лотар, – слабым голосом сказал Зигберт, чувствуя, как его покидают последние силы, – когда тебя спросят, что ты умеешь, скажи, что ты металлист или инструментальщик, – что угодно, чтобы тебя могли использовать в военной промышленности. Не забудь».
«Да-да, – пробормотал Лотар сквозь пелену жара, голода и истощения, – я так им и скажу».
«Я снова и снова повторял ему, что именно нужно говорить, – объяснял Зигберт Нартелям. – Я сказал, что им нужны металлисты. Если говорить, что ты металлист, тебя не убьют. Он ответил: да, да, да, я так и скажу, я так и скажу – и не сказал!Он этого не сказал! Немцы отправили его в Эбензее – одну из худших зон Маутхаузена».
Так восемнадцатилетний Зигберт потерял из виду лучшего друга, понятия не имея о том, выживет ли кто-либо из них, и если да, то смогут ли они друг друга когда-нибудь отыскать.
Эсэсовцы отправили Зигберта работать в главном лагере Маутхаузена – стаскивать трупы в братские могилы. Через неделю немцы на поверке приказали инструментальщикам сделать шаг вперед. Зигберт поднял руку – и его на грузовике увезли в Мельк и отправили работать на автобусный завод, переоборудованный в оружейный.
«Здесь эсэсовцы относились к нам чуть лучше, – вспоминал он, – может быть, дело было в том, что завод находился недалеко от Вены, и когда мы шли на работу, то нас могли видеть жители города».
Такое обращение долго не продлилось. В начале марта 1945 года, за несколько дней до девятнадцатого дня рождения Зигберта, один капо приказал ему принести горячей воды с плиты на дальнем краю фабрики. Зигберт осторожно налил ведро и принес его обратно, не пролив ни капли, но такой тщательности не хватило, чтобы удовлетворить капо.
«Ты принес воду недостаточно быстро», – сказал капо и ударил его дубинкой по лицу. Зигберт упал на пол. У него затек глаз, а на щеке появился огромный синяк.
В тот же день, узнав, что с востока надвигаются русские солдаты, немцы погнали всех на второй марш смерти. «Немцы погнали нас в новый марш смерти, – пояснял Зигберт, – на сей раз из Мелька в Маутхаузен. Туда, по слухам, направлялись американцы».
В путь отправилось около 2000 человек, включая узников из мелких лагерей. Сто и более человек погибали каждый день от болезней, недоедания или германской пули. Через две недели Зигберт остался единственным немецкоязычным евреем в строю. «Был еще один, – вспоминал он, – человек с каким-то англоязычным именем вроде Гарри Леви или Гарри Левина, но как-то ночью эсэсовцы затолкали его в амбар и заставили разуться и танцевать, пока он не упал в обморок. Потом его высекли, заставили подняться и танцевать снова. Каждый раз, когда он падал в обморок, его пороли, пока он наконец не умер».
Двигались медленно. Когда Зигберт и оставшиеся в живых узники наконец дошли до Маутхаузена, его отправили в барак делить койку с четырьмя другими заключенными. Все они сразу же отключились в изнеможении, и на следующее утро Зигберт, проснувшись, обнаружил, что один из его соседей во сне умер. На следующую ночь умер еще один, потом еще один – и в итоге Зигберт остался на кровати в одиночестве. Он разместил трупы рядом с собой, чтобы казалось, будто люди спят, так что, когда раздавали пайки, ему доставалось больше черствого хлеба. Но смрад мертвых тел наполнял комнату. Один эсэсовец зашел, потянул носом и велел Зигберту открыть окно.
«Потом офицер заявил нам: “Чистота – это очень важно. Я сейчас собираюсь в город, чтобы достать лошадь. Вечером у нас будет мясо с картошкой”. Зачем он это сказал? Он уже знал, что американцы совсем близко, и хотел, чтобы у него были свидетели, хотел прикрыть себе задницу, извините за выражение. Он был неглуп. Теперь, если бы его поймали, он мог бы сказать: “Эй, слушайте, я купил им лошадь, я купил им продукты – и вы считаете меня бесчеловечным?” Потому-то он и купил ту лошадь».
Зигберт перевел для сокамерников с немецкого на польский обещание офицера достать мясо и картошку, но эта новость не вызвала особого энтузиазма: люди были уже скорее мертвы, чем живы.
«Ни у кого уже не оставалось никаких чувств, – сказал Зигберт. – Но этот офицер действительно отправился на ферму и купил там лошадь, которую забил фермер. Потом жена фермера смешала лошадиное мясо с картошкой и приготовила рагу. Я, конечно, понимал, что есть его не стоит. Наши истощенные организмы просто не смогли бы переварить такую пищу. Она была ядом. Те, кто решились попробовать кушанье, умерли».
На следующее утро Зигберт медленно поднялся и выглянул из окна барака. Немцев не было, а на холме вдалеке он увидел солдата в форме, какая ему раньше не встречалась. Потом Зигберт увидел, как американские танки и бронетранспортеры проламывают ворота Маутхаузена. Узники медленно выходили из бараков, постепенно двигаясь навстречу американцам, с ними, спотыкаясь, шел и Зигберт. Американский солдат посмотрел на него с бессмысленным выражением лица: никто из воинов-освободителей не знал, как реагировать на этих ходячих скелетов. Он открыл ранец и вынул оттуда пачку крекеров. Тут же крекеры расхватали более сильные узники, а Зигберт с пустыми руками поплелся в барак[35].
В последние дни войны узники Маутхаузена сформировали Международный комитет, который принял на себя руководство лагерем с 5 мая 1945 года, когда туда пришли американские освободители. Комитет без раздумий взял правосудие в свои руки.
Они оцепили лагерь и казнили всех охранников и эсэсовцев, не успевших скрыться. За ночь члены комитета убили восемь капо и шесть эсэсовцев.
Несколько узников из Польши и России, входивших в комитет, подошли к Зигберту и сказали: «Мы взяли того капо, который бил тебя шлангом. Ты должен помочь нам его убить».
Зигберт прошел в соседний барак, где увидел капо, истекающего кровью от уже полученных побоев. Какой-то бывший узник вручил Зигберту деревянную ножку от сломанной табуретки и жестом показал, что наступила его очередь.
«Я ударил его один раз, – вспоминал Зигберт, – но я был так слаб, что я мог сделать одним ударом? Ничего. А вот другие сделали то, что сделали. Я не могу их обвинять, но я не одобряю ни мести, ни убийств, и я никогда никого не убивал».
В первый день свободы узники сразу же бросились искать в лагере еду. Но все, что удалось найти, – мешки с сушеным кормом для животных на складе. «Они съели этот корм и запили водой, – сказал Зигги. – Большая ошибка. Из-за воды у них раздуло желудки, и некоторые заключенные умерли. Я выбрался наружу и на дороге нашел пачку макарон, которые съел сырыми. Это была моя первая пища на свободе».
На момент освобождения от девятнадцатилетнего Зигберта оставались кожа да кости, он весил килограммов сорок и умирал от измождения, недоедания и пневмонии.
«Я плакал, – сказал он Нартелям. – Не о себе. Я плакал об остальных, которых даже пища не смогла спасти от смерти»[36].
4
Освобождение
Армия США эвакуировала спасенных узников из Маутхаузена и отправила некоторых из них на восстановление в госпиталь Красного Креста в австрийском Линце. Здесь Зигберт и Лотар воссоединились: волею судеб они попали в один и тот же госпиталь. Лотар показал Зигберту газетную вырезку со своей фотографией, сделанной в день освобождения лагеря Эбензее. У одного из первых американских солдат, вступивших в этот филиал Маутхаузена, был фотоаппарат Kodak, и он сфотографировал Лотара – тонкого как прутик и одетого в одно лишь полотенце. Когда солдат вернулся домой, он продал этот снимок в газету New York Post, где его напечатали на первой странице. Так родители Лотара и узнали, что их сын пережил Холокост: они увидели фотографию на первой странице газеты. Он был уже взрослым, но выглядел как ребенок, сильно исхудал и съежился. Лотар до конца жизни носил в своем бумажнике эту газетную вырезку.
Зигберт и Лотар провели в госпитале Красного Креста два месяца. Как только они в достаточной степени набрались сил, то отправились работать в службу контрразведки армии США, действовавшую в Австрии и Баварии и имевшую штаб-квартиру в Линце. Они вызвались работать без оплаты, чтобы выказать благодарность своим освободителям и помочь в поиске нацистов – своих бывших угнетателей. Лотару досталась офисная должность в штаб-квартире службы.
Зигги же должен был собирать информацию обо всех, кто мог предстать перед судом за военные преступления. Он опрашивал жителей города, чиновников Линца и спасенных узников из ближайших лагерей для перемещенных лиц. По результатам этих опросов он составлял списки потенциальных нацистских преступников.
Несмотря на молодость Зигберта и отсутствие у него опыта, в контрразведке Зигберта считали идеальным следователем, поскольку он имел склонность к нестандартному решению проблем и свободно говорил на английском. В Освенциме он также выучил достаточно слов, чтобы кое-как объясняться на польском и русском, а спустя год работы приемлемо говорил и на английском. Большая часть из около двух тысяч нацистских преступников, обвиненных в военных преступлениях с 1945 по 1949 год, были арестованы в первые месяцы после войны, когда многие бывшие функционеры из числа начальства концлагерей и партийные бонзы все еще прятались в ближайших лесах и городах. В это время руководство контрразведки дало 21-летнему Зигберту право производить аресты по собственной инициативе.
«В Линце было больше нацистских преступников на квадратный километр, чем в любом другом городе Европы, – рассказывал Зигги Нартелям, – но несложно было отличить преступников от обычных людей[37]. Я ничего не боялся, но после того, как я пережил Освенцим, не собирался погибать в процессе поимки нацистских военных преступников. Поэтому я получил разрешение набрать себе вооруженную группу поддержки и взял туда трех неевреев: двух американцев и русского». Команде Зигберта выдали джип и отправили на охоту. «Отправляемся на охоту за нацистами!» – объявил Зигберт подчиненным.
В это время местные жители имели основания сотрудничать с размещенными в их городах войсками союзников. В обмен на важную информацию о возможных военных преступниках на некоторые детали прошлого мирных горожан можно было закрыть глаза. Например, если человек работал мелким чиновником в местном нацистском правительстве или ходили слухи о том, что он был поставщиком питания или товаров в концентрационные лагеря, американские оккупационные власти готовы были забыть об этом в обмен на помощь в поисках высокопоставленных нацистских преступников.
Один из местных жителей указал контрразведчикам возможную ниточку. Он рассказал о состоятельной паре, прежде жившей в роскошных апартаментах на главной улице. Они могли скрывать что-то, о чем хотела бы узнать контрразведка. «Он тут местная знаменитость, – пояснил обратившийся. – Чемпион по велоспорту».
Предъявив хозяину дома удостоверения, выданные американской армией, Зигберт и его команда вошли в квартиру, и четверо офицеров начали проводить тщательный обыск.
«Это была роскошная двухуровневая квартира, – рассказывал Зигберт, – с дорогой мебелью. Не каждый мог позволить себе жить здесь. Откуда у этого парня такое великолепное жилище? Он явно был не так прост. Мы провели в квартире два часа. Самым интересным, что мы нашли, оказались восемнадцать секундомеров, что подтверждало информацию нашего источника: этот человек был по меньшей мере полупрофессиональным спортсменом. А если так, то у него могли быть какие-то письма, связывавшие его с большими людьми».
Зигберт и его команда, проведя в тридцатиградусную жару два часа за обыском, очень устали. Они стали спускаться по лестнице и уже было сели в джип, как ему вдруг что-то пришло в голову.
«Я хочу вернуться в квартиру», – заявил он.
«Ты с ума сошел? – спросил его коллега. – Мы обыскали каждый дюйм».
«Но один дюйм мы не тронули», – сказал Зигги.
«Это какой?» – спросил другой следователь.
«Неважно, – сказал Зигберт, – поезжайте. Я потом вернусь пешком».
В самых дорогих квартирах в городе был камин, отделанный черепицей. Зигберт вспомнил, что видел пепел в камине квартиры, которую они только что обшарили.
«На дворе июль, – подумал он. – Кто в здравом уме будет разжигать камин в июле?»
Вернувшись в квартиру, он закатал рукава, запустил руки в пепел и вынул оттуда пачку полусгоревших писем и фотографий. Он предположил, что хозяева попытались сжечь их, узнав, что контрразведка проводит обыски, но не успели довести дело до конца. Среди обугленных документов были почетные грамоты, врученные некоему герру Аульбреку за велогонки и подписанные элитными офицерами из ближнего круга Гитлера. На одной из фотографий был изображен привлекательный мужчина в униформе СС, и Зигберт узнал его: это был охранник из Маутхаузена.
После такого открытия стоило вновь посетить некоторые окрестные лавки. Кто-то явно должен был что-то знать о загадочном герре Аульбреке.
Зигберт стал исследовать каждую дверь обоих фасадов дома. Через окно магазина одежды он увидел, как портной переделывает мужскую куртку. Он вошел в магазин и увидел женщину с ребенком, которая явно собиралась эту куртку забрать. Приглядевшись, Зигберт заметил, что портной спарывает с рукавов нацистские знаки отличия. Посмотрев на женщину, Зигберт узнал ее: он только что видел ее на фотографиях в квартире, которую она оставила.
«Где ваш муж?» – спросил он спокойно.
«Ой, я не знаю, – ответила женщина. – Наверное, он уехал в деревню».
(«Если бы она сказала, что он в России, я бы прекратил расспросы, – рассказывал Зигберт Нартелям, – ведь в этом случае он был бы либо в тюрьме, либо в могиле. Но когда она сказала, что не знает, где он, я насторожился».)
«Мадам, – сказал он, – я только что из вашей квартиры. Восемнадцать секундомеров – это нормально для Линца? Например, у вашего соседа тоже есть восемнадцать секундомеров? Или хотя бы пятнадцать? Или десять?»
«Ну, очень может быть, – ответила женщина. – Хотите, чтобы я сходила с вами к соседям?»
«Нет, думаю, в этом нет нужды. И вот почему. Я нашел письма, где вашего мужа поздравляли с результатами в велогонках разные важные люди. Кстати, я заметил, что ваш муж ни разу не занимал первого места. Он всегда приходил вторым. Но второе место – это не так плохо», – с улыбкой сказал он, намекая на то, что иногда лучше смириться, если понимаешь, что выиграть нельзя. Женщина согласилась и поделилась информацией о своем муже, а впоследствии еще и о трех бывших нацистских офицерах. Команда Зигберта арестовала их всех и доставила в контрразведку.
Большинство уцелевших высокопоставленных нацистов бежали в Южную Америку и другие укромные уголки земного шара. Однако один местный источник намекнул, что по меньшей мере один крупный нацист все еще скрывается под Линцем, и дал Зигберту название одной деревушки.
Чтобы добыть разведывательные данные у жителей деревушки, контрразведка устроила так, что к Зигберту и его команде перешла бакалейная лавка, прежде принадлежавшая члену нацистской партии. Никто из четырех ничего не знал о бакалейном деле, но ход себя оправдал. Уже через несколько дней контрразведчики стали частью повседневной жизни деревни и ее обитателей.
«Мы добились расположения местных жителей, оказывая им услуги, когда они что-то у нас покупали, – объяснял Зигберт. – В то время еду покупали по продуктовым карточкам. Если мы взвешивали человеку, например, на четверть фунта больше масла, чем разрешалось по карточке, он мог рассказать то, о чем мы бы иначе не узнали».
Покупатели вовсю сплетничали о своих соседях, и контрразведчики под прикрытием были поражены, узнав, что в деревушке с населением в девятьсот человек почти все были членами нацистской партии. Одна женщина по фамилии Кесслер ходила в бакалейную лавку регулярно. Добившись ее расположения с помощью довесков к продуктам, контрразведчики узнали, что они с мужем разочаровались в нацистской партии после того, как ее муж потерял ногу во время бесполезных, по их мнению, воинских учений. Зигберт и товарищи признались ей, что работают на контрразведку, и спросили, не может ли она предоставить им какую-либо информацию. Фрау Кесслер в ответ прошептала, что через дорогу от них в соседней деревушке Вольфхаузен живет высокопоставленный нацист.
О Гансе Геббельсе было мало что известно, кроме того, что он был младшим братом Йозефа Геббельса – покойного рейхсминистра пропаганды и одного из самых ревностных сторонников Гитлера. Во время Первой мировой войны Ганс служил в артиллерии. Он вступил в НСДАП в 1929 году и добился высоких постов: например, был главным по пропаганде во время оккупации нацистами Франции. Была известна и другая деталь, которая оказала решающее влияние на поиски. Как и у печально знаменитого старшего брата, у Ганса была от рождения изуродована стопа.
Зигберт и его команда вплотную занялись фермой. Они приезжали туда в любое время дня и ночи, но так и не могли никого застать. Они продолжали наблюдение по ночам и в сильный дождь, и со временем их терпение было вознаграждено. На ферму приехал автомобиль с человеком, совпадавшим по описанию с Гансом Геббельсом: низкого роста, с орлиным носом, сильно хромавший. Контрразведчики бросились на него, заковали в наручники и доставили в бюро для допроса.
Когда личность Ганса Геббельса была установлена, контрразведка выдала его французам, которые судили его за преступления, совершенные на французской территории, и приговорили к пожизненному заключению в лагере для интернированных, где он и умер в 1947 году.
В лагерях Зигберт был свидетелем множества преступлений, и его вера подверглась суровому испытанию, но, как он утверждал, ни разу не пошатнулась.
«Существует ли Бог? В Освенциме этот вопрос был очень важным, – пояснял Зигберт Нартелям. – Ответа не знал никто. Одни говорили, что Бога, возможно, никогда не было. Другие – что он существовал, но отстранился от земных дел. Третьи полагали, что, возможно, он просто перестал обращать на нас внимание и хочет, чтобы мы погибли. Охранники любили смеяться над нами, и у них был такой садистский обычай. В лагере была линия, которую узникам запрещалось пересекать. Охранник зажигал сигарету, делал пару затяжек и бросал сигарету по другую сторону этой линии. Если вы курите, то знаете, каково обходиться без табака долгое время. Некоторые заключенные пытались достать эту сигарету, и тогда охранник пристреливал их и писал в отчете, что пресек попытку к бегству. Один из таких охранников, убив очередного курильщика, посмотрел на меня и спросил:Wo ist dein Gott jetzt? («Ну и где теперь твой Бог?») Ответ стал для меня очевиден во время одного из заданий, которое я выполнял для контрразведки. Мне нужно было полететь куда-то на самолете. Я летел впервые в жизни, а день выдался облачный и дождливый. Самолет взлетел, прошел через облака и оказался выше их – и засияло солнце. Я увидел, что над облаками стоит ясный день, и это убедило меня в том, что Всевышний всегда здесь. Кто-то говорит, что он умер, но это не так. Всевышний говорил мне: “Я здесь, в вышине. Не отчаивайся. Иногда между нами проходит темная туча вроде Гитлера, но знай, что я все равно здесь”. В это мгновение я убедился, что он никогда не оставлял меня».
В ноябре 1947 года в благодарность почти за два года работы на контрразведку 21-летний Зигберт получил бесплатный билет на лайнер «Марин Флетчер», отправлявшийся из немецкого Бремерхафена в Нью-Йорк[38]. 12 декабря он прибыл в Америку в поисках работы и новой жизни.
5
Галстуки и лампочки любви
Зигберт рассказывал свою трагическую историю несколько часов. Когда он закончил, Джейкоб Нартель с радостью сделал телефонный звонок и устроил Зигберта на его первую работу в Америке. По диагонали через дорогу от дома Нартелей в Бронксе была аптека, которую в декабре 1947 года совсем занесло снежной бурей, и Зигберта наняли разгребать проход к ней за два доллара в день. На следующий день он нашел двух мальчиков, которые согласились махать лопатой за пятьдесят центов. Доллар выручки без лишних усилий! К концу месяца он заработал свои первые двадцать долларов в Америке.
Следующую работу он получил благодаря двум братьям по фамилии Фрид, с которыми подружился на рейсе из Германии. Старший брат устроил его на фабрику по производству кожаных изделий в центре Манхэттена. За 28 с половиной долларов в неделю Зигги стоял у длинной деревянной скамьи с тридцатью другими работниками, нанося клей на текстильную подкладку и скрепляя подкладку с внутренней стороной кожаных сумок и ранцев.
«Уверяю вас, – вспоминал он пятьдесят лет спустя, – сейчас бы там нужно было работать в маске. Воняло просто невыносимо. Грязная была работенка». Каждое утро рабочие поднимались по темной деревянной лестнице, которая вела на чердак во всю длину здания, и занимали свои места у скамьи. На одном конце мастерской был застекленный офис, откуда владелец мистер Шеффер следил, кто работает, а кто нет, а заодно беседовал по телефону с клиентами и подрядчиками, одновременно заполняя бумаги. Всем приходилось носить обувь на толстой подошве, чтобы не посадить занозу, ступая по деревянному полу. Ночью, когда все смены уходили домой, пожилой чернокожий мужчина мыл туалеты.
«Давайте я буду мыть туалеты, – предложил Зигберт боссу, – и я помою ваш офис бесплатно». Эта работа позволила бы ему получать еще полтора доллара в неделю. Но мистер Шеффер покачал головой. «Это не для тебя, – сказал он. – Это работа для цветных».