Забыть нельзя помнить

Глава 5, в которой Рем оказывается в театре

Рем чувствовал, что зубы начинают выстукивать мелкую дробь, холод на балконе пробирал до костей, но уйти в тепло он не мог: из театра на той стороне улицы доносилась музыка. Репетировали «Короля-Чародея», заставляя младшего Пайо раз за разом вздыхать.

Он напевал себе под нос мелодию, пальцы нажимали на невидимые клавиши, пусть и рисковали примёрзнуть к металлу балкона. Сейчас это было последним, что его волновало. Рем был не здесь. Всё его внимание было сосредоточено на музыке, однако летящий в его сторону снежок цели не достиг: менталист с лёгкостью уловил направленную на него мысль и только показал в ответ бывшему однокласснику неприличный жест.

Хотелось, конечно, ответить точным ударом по мозгам, но раз брат запретил показывать, что способности опять при нём… Рем не будет спорить с Ромулом, всё-таки пока во многом именно чутьё Видящего уберегало их от проблем.

Вернувшиеся проблемы с контролем, которых не было достаточно давно, стали неприятным сюрпризом, менталисту приходилось прикладывать слишком много усилий к тому, чтобы не реагировать вспышкой на каждую мысль в свою сторону. Защита, выстроенная братом в квартире, уже не помогала, и Рем справедливо подозревал, что стал сильнее: даже по охватываемой сознанием территории это было понятно.

«Болезни роста», хмыкнул он мысленно. Возможно, всё дело именно в этом. Ромул вон тоже периодически ходил в изолирующих перчатках, чтобы не проваливаться в воспоминания вещей от каждого прикосновения.

В любом случае, настроение уже было безнадёжно испорчено, и менталист вернулся в дом, чувствуя, как от перепада температур скрючиваются пальцы. Поставив себе мысленный диагноз «раздолбай», Рем кое-как повернул вентиль, отогревая руки под водой. На кухонном столе лежало придавленное сахарницей предписание о поиске работы в течение полугода. Если он самостоятельно не подберёт себе место, то как и всех выходцев из Дома Пожирателей, его направят на обязательные работы. Это полноценных магов содержало государство, а младший Пайо официально был дефектным.

– И поступить уже не получится, приём закончился… А до нового больше полугода, – пробормотал он.

С учётом того, какие байки о творящемся на обязательных отработках рассказывал Ромул, ещё не знающий о получении злосчастной бумажки, Рем не горел желанием попадать туда. Маги, откровенно говоря, любви к себе подобным никогда не питали даже в обычных обстоятельствах, а уж про оступившихся и говорить нечего. В целом, и методы наказания говорили сами за себя, так что нужно было срочно что-то придумать.

Сквозь приоткрытую даже в мороз форточку всё ещё доносилась музыка, и решение пришло само собой. Даже подсобная работа в театре будет лучше, чем обязательная отработка от Отделов.

«Ушёл, в театре напротив, постараюсь скоро вернуться», набросал он на подвернувшемся под руку клочке бумаги, на всякий случай сунул во внутренний карман письмо – не хватало ещё испортить им настроение и так страдающему самоедством Ромулу – и безошибочно вытащил из ящика с документами собственное удостоверение. Паспорта в классическом понимании магам не полагались, а после второй формы просто ставилась дополнительная печать. Рем скривился, рассматривая «чёрную метку», мысленно сплюнул.

У двери, правда, замер: настолько отвык ходить куда-то в одиночку, что тело предало, трясясь у порога так, словно у него была лихорадка. Пальцы сжимались, но никак не могли ухватить ручку, просто проскальзывая по металлу. Рем привалился к двери, утыкаясь в неё лбом.

– Ты же понимаешь, мой дорогой, что тебе придётся это сделать? – и не узнал собственный голос, настолько чужим был этот сдавленный сип. – Не важно, насколько большие у тебя проблемы с внешним миром, если ты сейчас не возьмёшь себя в руки и не сожмёшь, кхм, булки, то они станут ещё больше. Давай, хватит, Ромул будет рядом не всегда…

Эта мысль не успокоила, наоборот, от неё та его часть, что всё ещё была маленьким ребёнком, впервые столкнувшимся с собственным опасным даром, начала хватить ртом воздух, давясь слезами. Примерно как в тот день, когда наконец получившие конкретное направление способности выжгли мозг коту… Рем тогда неделю никуда не выходил и не с кем не разговаривал, искренне считая себя не просто плохим, а отвратительным ребёнком: его-то учили, что животных обижать нельзя, а тут он сделал такое. Даже не ел, кажется, вообще плохо воспринимал происходящее, чужие мысли обрушивались на него лавиной.

По всем правилам выселенцев опасного для окружающих мага, независимо от его возраста, ждала изоляция, итогом которой неизбежно были сумасшествие – если его уже не было в «послужном списке» – и медленная смерть. Жестоко, но и мир вокруг магов на юге никогда не был милосердным. Каким чудом Ромул сумел выучить его контролю, как сумел убедить старших родственников, что Рема напугала только громкость чужих мыслей, а не что-то ещё, младший Пайо не знал до сих пор, а старший – никогда об этом не рассказывал. Главным для видящего было то, что пятилетнего брата никто не тронул, а ложь… что ж, люди лгали всегда, даже после того, как их вещи уже рассказали правду. В понимании Ромула же ложью это не было – он просто немного исказил факты.

– Соберись, не будешь же ты на шее брата всю жизнь висеть? Он тебе не курица-наседка, – бормотал Рем, не зная, что практически слово в слово повторяет регулярные душеспасительные беседы Анжи, – Ромул ведь и женится однажды. Подумать только, Ромул и женатый, ему же…

Пришлось напоминать себе, что брат, вообще-то, уже давно взрослый самостоятельный человек. Очевидная мысль, почему-то всегда проходившая мимо его сознания, здорово отрезвила, и Рем смог выпрямиться и посмотреть на дверь, даже пальцы сжались на ручке.

Шаг за порог дался тяжело, ключи дважды падали на пол, но запереть квартиру Пайо смог. Лестница далась ещё с трудом, а вот дальше будто бы стало легче. По крайней мере до «Духов искусства» Рем дошёл с первого раза и даже не упал нигде, хотя руки в карманах пальто всё ещё дрожали.

Взгляд Рема застыл на нотном листе в руках одной из них, Пайо нахмурился: произведение на каменной бумаге было знакомым, но… Он попытался напеть, пользуясь тем, что никто не слышит, и понял – ошибка, причём весьма грубая.

– Интересно, скульптора наказали? – спросил сам себя вслух, явно не ожидая получить ответ.

– Я намеренно заказал с ошибкой, – голос за спиной заставил Рема вздрогнуть.

– Что? – Пайо резко развернулся, с удивлением рассматривая человека перед собой. – Вы…?

Причин было две.

Первая – до этого момента он считал, что к нему невозможно подкрасться, человек не может не думать, его присутствие слышно. Но в голове мужчины перед ним звучала только музыка, та самая, что доносилась из театра.

Второй причиной была личность человека. Лицо композитора Озерского Рем знал прекрасно, память у него была отменная, так что даже одного взгляда на портрет ему хватило в своё время. Да, сейчас маэстро был куда старше, но всё же узнавался без проблем.

– Занимаетесь музыкой, молодой человек? – сквозь толстые стёкла очков блеснули всё ещё ясные глаза, хотя композитору уже было под девяносто.

Живая легенда современной музыки – да и в целом музыки после катастрофы, пробудившей магию и откатившей культуру и прогресс – был потрясающе бодр для своего возраста. На взгляд Рема, и более молодые люди бы могли позавидовать Озерскому, признанному классиком при жизни, в этом плане. Сам менталист был настолько удивлён встрече, что смог только невежливо кивнуть.

– Я, – он всё-таки взял себя в руки, – простите, я не ожидал, и… очень невежливо с моей стороны…

Рем даже заикаться начал впервые с далёкого детства, даже посторонний человек с лёгкостью бы сказал, что Пайо далёк от душевного равновесия в этот момент, но его внезапного собеседника это ни капли не смутило.

– Зря так смущаетесь, я видел куда менее вежливую молодежь. Не говоря уже о детях вроде вас.

Менталист может и рад бы был возмутиться, что он не ребёнок, но вот только Озерскому он по возрасту уже в правнуки годился, так что спорить было глупо. Брат вон тоже, пусть и старше всего на восемь лет, зовёт его мелким, что уж теперь? А композитор, разглядев что-то в его лице, вдруг слишком озорно для своего возраста улыбнулся и заявил:

– А проводите-ка старика до театра, молодой человек, будьте так любезны.

– Не такой уж вы и старик, – пробормотал Рем, позволяя прыткому композитору уцепиться за свой локоть.

– Уж спасибо на добром слове! – прохехекал он. – И чем сейчас живёт такая молодёжь? Учитесь? Правильно, надо, учёба дисциплинирует ум, и…

– Не успел поступить, – честно признался Пайо-младший. – А сейчас… уже и не возьмут никуда.

– Потому что среди предков выселенцы, судя по вашему акценту? Так сейчас на это никто и не смотрит!

– Нет, не в этом дело… Я даже не знаю, как сказать, – уши внезапно запылали, признаваться в таком постороннему человеку, тем более человеку, которым ты восхищаешься, было непосильной задачей. – У меня «чёрная метка».

Озерский, казалось, даже с шага не сбился. Только снова впился в Рема своим пронзительным взглядом, не давая возможности посмотреть в сторону. Менталист его всё ещё не слышал.

– У вас не глаза убийцы, молодой человек. Может быть вы где-то в глубине души способны на жесткость, а может и жестокость, тут никогда не угадаешь, все мы не без червоточинки, но убить вы вряд ли способны. Уж поверьте повидавшему многое старику, – Пайо в ответ хлопал глазами, общаться с новым человеком, мысли которого для тебя закрытая книга на иностранном языке, было в новинку и он просто не понимал, как реагировать. – И представились бы вы уже.

– Рем, Рем Пайо, – он наклонил голову.

– Пайо, Пайо… Не ваш родственник в Тринадцатом отделе работает? Собирали у нас как-то улики ходили, все инструменты облапали… Тоже с таким, исторически-мифическим, именем.

– Брат, да.

– И вас с таким братом довели до чёрной метки? Насколько я знаю, для неё нужно быть каким-то страшным рецидивистом.

– Знаю. Для Ромула это тоже загадка. Но уже ничего не поделаешь.

– Да, ничего, со многими вещами в нашей жизни ничего не поделаешь, к сожалению, – старчески пробухтел композитор, но хватка на запястье Рема была стальной, когда он вертел его кисть в стороны, рассматривая, будто товар на рынке. – Пианист?

– Любитель, – кивнул Рем, не успевая за переменой темы.

– Так старательно избегали классического образования? Нет, это вряд ли, – сам себя опроверг Озерский, – скорее, классического подхода… Расскажите-ка мне, Рем, что у вас был за талант до того, как вас его лишили?

В голове у Рема звучал голос старшего брата, вещающий про опасность откровения с незнакомцами, но вещающий всё тише, будто что-то его глушило. Контраст между этим состоянием и привычной осторожностью был настолько разительным, что Пайо резко затормозил, нахмурившись, а вот композитор только усмехнулся:

– Что-то ментальное, надо полагать. Раз вы так явно реагируете и на меня.

– Вы… тоже?

– Маг? Да. Не такой ценный по «специальности» скажем так, всего-навсего эмпат, но мой невеликий талант до сих пор при мне.

– То есть, получается, во время выступлений…

Рем судорожно начал перебирать ощущения от музыки Озерского, особенно от записей его игры и игры в живую. В ней безусловно было что-то очаровывающее, действующее даже на его привычное сознание. Пайо всё ещё стоял статуей самому себе, сравнивая ощущения от попыток чужих ментальных воздействий с ощущениями от того же «Короля-Чародея» под смеющимся взглядом эмпата.

– А вообще легально так массово воздействовать? – влияние брата дало о себе знать, Рем в первую очередь задумался о законности действия. – Или есть какие-то ограничения… по силе точно должны быть…

– Рад, что вы беспокоитесь о моей ответственности перед законом. Не волнуйтесь, всё согласовано. Но, пойдёмте, не морозьте старика, молодой человек.

– Да, конечно…

Рем покорно следовал за композитором в театр, оглушённый насыщенностью последнего часа, и очнулся только когда холод улицы сменился теплом и тем особенным запахом, который был присущ старым местам, обладающим большой историей. Менталист с нескрываемым удовольствием вдохнул его полной грудью, ощущая накатывающее сонное спокойствие и улавливая эхо мыслей сотрудников и немногочисленных посетителей.

Озерский, будто не он только что жаловался на возраст, весьма бодро копошился в ящике с ключами, рассыпаясь в комплиментах вахтёрше и что-то бормоча себе под нос. Рему оставалось только в очередной раз удивлённо покачать головой и смириться. Иногда плыть по течению оказывалось полезно. Далеко не всегда, но всё же…

– Я вообще хотел спросить про…

– Пойдёмте, молодой человек, – композитор повелительно взмахнул ладонью и Пайо машинально захлопнул рот, отвыкнув от того, что люди его не бояться и не стремятся дышать через раз в его присутствии. – Сыграете мне, а потом уже спросите всё, что хотите.

Следуя за маэстро в святая святых менталист понял, что так выбивало его из колеи во всём происходящем. В конце концов, об эксцентричности Озерского его горячий поклонник был наслышан, но вот то, что от него не шло ни страха, ни осуждения, даже после признания Рема в наличии «метки», одновременно дезориентировало и подкупало. Для мужчины была важна лишь музыка, и всё остальное на её фоне меркло.

А ещё его было не слышно в ментальном плане, что создавало почти такой же комфорт, что и в компании брата, расслабляя парня ещё сильнее.

Перед выходом на сцену Пайо застыл, не уверенный, что имеет на это хотя бы моральное право, но под взглядом Озерского взбежал по ступенькам, подходя к королю сцены: роскошному роялю. С наслаждением втянул запах лака, покорно устраиваясь за ним, усаженный тяжёлой для почтенных лет рукой. Мужчина наугад вытянул лист из папки, поставив перед Ремом. Задача была ясна как день.

– Играйте, молодой человек!

Менталист даже не стал уточнять «прям так» или нет, понимая, что от него ждут умения читать с листа. И с этим проблем у Рема не было, даже при том, что учился он по чужим сознаниям, в общем классе так и не прижился, а небольшого жалования старшего брата в тот момент на частные занятия не хватало. Пособие по магической одарённости и вовсе не было рассчитано на покрытие таких изысков.

И всё же он играл. А когда узнал произведение – буквально с пяти нот – даже прикрыл глаза, уж знакомую вещь он мог сыграть и вслепую.

Шаги брата раздались совсем рядом, Рем уловил отголосок мысли, что-то из разряда переживаний о контроле и обилии людей вокруг, но сейчас менталист чувствовал себя стабильным как никогда.Озерский за его спиной одобрительно кивал, и Рем даже не обратил внимания на звук открывшейся двери, как и на знакомые шаги. Брат нашёл записку и пришёл по его душу. Волнение, расходящееся от Ромула, улавливал и погружённый в себя менталист, и престарелый эмпат. Но ничто не могло отвлечь дорвавшегося до инструмента парня.

– Неплохо, неплохо… Чувствуется долгое отсутствие практики, но это дело поправимое. И память, как погляжу, отличная, и слух… Запоминали ведь старую версию? Сравните с тем, что перед вами.

У Рема заалели уши, когда взгляд принялся выцеплять мелкие различия. Да, не совсем то, что он сыграл.

– Впрочем, большинство и не заметит, так что не переживайте настолько сильно по этому поводу, молодой человек.

– Надеюсь, мой брат не доставил вам неудобств, – вклинился Ромул, когда Озерский перевёл взгляд на него.

– Ничуть, – маэстро потрепал Рема по плечу. – Даже если бы имелись некоторые сложности характера, то талантам они прощаются. В конце концов, никто из нас не идеален, тут либо ум и одарённость, либо дисциплина и покладистость. Все вместе они редко встречаются.

– Мне казалось, что талант без дисциплины – ничто?

– Талант без дисциплины даёт тебе шанс хотя бы раз в жизни «выстрелить», – не согласился Озерский, – а вот дисциплина без таланта сделает тебя просто хорошим ремесленником, но не более того. Крепкие середняки, конечно, тоже нужны, но… мир двигают хаотичные безумцы.

– Подрываете мне воспитательный процесс, – со слабой улыбкой покачал головой Ромул.

И встретился глазами с Ремом, который даже без прикосновения к разуму брата понял: тот знает про письмо и работы. На передний план была выдвинута не осуждающая, но явно обиженная мысль: «Мог бы и прямо сказать. Будто я не понимаю, что это лучший вариант».

– Спрашивайте прямо, молодые люди, ваши эмоции ощущаются так громко, что я скоро начну слышать их словами. Не напрягайте чуткие нервы старика лишний раз.

Ромул, конечно, мог бы поспорить, что Озерскому до «старика» как прожжённой бордель-маман до невинной девы, но не стал. В конце-концов, возраст у композитора был почтенным, вопреки тому, насколько хорошо он сохранился. И, пока Рем мялся, пытаясь подобрать слова перед кумиром, видящий взял всё в свои руки:

– Я понимаю, что просить принять человека с «меткой»… немало, может быть даже в чём-то слишком нагло, но я был бы рад, если бы мой брат оказался под вашим присмотром.

– О, Ромул, если бы здесь смотрели на личные дела и характеристики, половину оркестра бы пришлось разогнать. Так что за это можешь не переживать, – облегчение, с которым выдохнул Рем можно было ощутить, даже не будучи эмпатом, но по нервной системе композитора оно прошлось особенно отчётливой волной. – Я присмотрю. А завтра утром оформим бумаги.

– Спасибо, – сдавленно просипел явно не ожидавший такого лёгкого согласия Рем.

Пальцы менталиста невольно дёрнулись, нажав на клавишу, звук заставил всех вздрогнуть: низкая, тревожная нота повисла в пустом зале, разрушая атмосферу. Ромул коротко попрощался и, ухватив брата за плечо, потянул его к выходу, спиной ощущая направленное внимание.

Озерского он ни в чём не подозревал, и не вернись сила Рема, даже не переживал бы, но понимание, что теперь ему придётся не только контролировать способности, но и прятать их, заставляло напрягаться. Тем более, что было совершено ещё одно нападение на мага из Тринадцатого, в этот раз без трупов, тут повезло, но спокойствия это не добавляло. Разве что Пласа всё ещё не было в городе, Наблюдатель задерживался, что не было на него похоже.

Обычно тот возвращался как раз вовремя, чтобы заместители не успели разойтись в своих действиях. И…

«Не лезь в это, свою голову не жалко, брата пожалей», в очередной раз оборвал размышления Ромул, ощущая как Рем несильно пихает его в плечо, уловив невесёлые мысли. Как дисциплина плохо уживалась с талантом в младшем, так и в старшем боролись обострённая жажда справедливости и здравый смысл. Последний пока побеждал, во многом благодаря ответственности, которую он нёс за Рема.

– Хочешь я влезу в какую-нибудь неприятность, чтобы меня признали недееспособным, и тогда тебе не придётся выбирать? Будешь сидеть ровно и не дёргаться? – произнёс менталист, замерев на ступеньках.

– Ценю готовность к жертвам, но давай без таких радикальных методов. Пока что я прекрасно себя контролирую.

– Хотелось бы в это верить, я всё-таки был бы рад, если бы единственным риском на твоей работе были психи вне коллектива, а не начальство, обнаружившее твой длинный нос в их делах. И не говори мне про совесть, я прекрасно знаю, что у нас с тобой её нет.

– Почему же? – Ромул улыбнулся. – Есть. Выборочно и не для всех, но есть.

– Вот и оставь её, пожалуйста, мне. И этому своему полудурку, раз уж ему приходится тебе спину прикрывать, – пробурчал Рем.

– Ты когда осмелеть успел, мелочь? – Ромул сделал несколько шагов с сторону, сгребая снег и скатывая его в комок.

Рем ушёл в сторону от пущенного в него снежка, отвечая таким же броском, но попасть по старшему брату было сложнее.

Особенно после того, как Ромул в наглую проскользил по льду, увернувшись в последний момент от снежка, и скинул брата в сугроб у расчищенной дорожки под возмущение и хохот. Откуда Ромул взял эту привычку, Рем не знал, но рефлекторность был очевидной. Так что менталисту оставалось только отплёвываться и утешать себя тем, что пригоршню снега он за шиворот старшему брату всё-таки засыпал.

*

– До этого у нас только мыши и кошки в подъезде жили, – фыркнул Рем, рассматривая сидящего на ступеньках Анжи, караулящего их дверь. – Мил человек, по вторникам не подаём.

– Гляжу, кому-то полегчало? – Корв с хрустом размял затёкшую шею. – Где вас носило? Я уже успел мысленно отчёт перед начальством отрепетировать, мол, оба Пайо бесследно сгинули.

– Не дождёшься, – в тон брату произнёс Ромул, рывком вздёргивая напарника на ноги.