Княжья травница – 3. Заложница первой жизни

Глава 1. Люди и нелюди

Август, 25 число

Ветка хрустнула где-то позади. Я стремительно обернулась, ощупывая взглядом лесной полог. Нащупала кинжал за поясом, прижав к груди голову сына. Тот спал, как ему и полагалось в месяц от роду, знать не зная и ведать не ведая, какие опасности подстерегают его на каждом шагу.

Никого.

Нет, вру. Никого не видно, но кто-то за кустами есть. Я вытащила кинжал наизготовку и тихо, но отчётливо спросила:

– Кто там? Выходи, зверь или человек.

Орать на весь лес тоже не стоит. Если даже в кустах притаился хищник, он меня поймёт.

Но оттуда больше не донеслось ни звука. Я повернулась так, чтобы видеть боковым зрением те самые кусты, и наклонилась за травой. Это от кашля. Высушу, буду заваривать. Зима тут будет холодной, потому что и лето не слишком тёплое…

– Хозяйка, там зверь, – раздался тихий голос в стороне. Обернувшись, я увидела Лютика, который всё больше напоминал детский велосипед – худой, ушастый, длинный и нескладный. Он стоял, вытянувшись в сторону кустов, и нос его подёргивался от напряжения.

– Я знаю, – вздохнула я. – Будь осторожен и не нападай, пока на нас не напали.

– Я его порву! – зарычал Лютик.

Ага, порвёшь, как же…

Если это волк, то у Лютика нет ни одно шанса из миллиона против зверя. Так что лучше соблюдать нейтралитет и спокойствие.

Сорвав пару десятков листьев, похожих на узкий и длинный шпинат, я уложила их в сумку, которую сшила из шкур убитых зайцев Забава. В сумке было много отделений, и каждое я наполняла только одним сортом травы. Всё это надо будет высушить на печи, сложенной Буселом из глины, да не сжечь, не пересушить, чтобы разложить по матерчатым кармашкам. Я сама придумала новый способ хранить лекарства – на длинной широкой холщине кармашки, и всё это дело прибито к стене в моей горнице. Ибо не склянок, ни горшочков тут не было.

В кустах снова послышался шорох. Очень осторожный, очень тихий. И ворчание:

– Добыча… много мяса…

– Я не мясо, – громко сообщила зверю из кустов. Закрыла карман сумки и выпрямилась. Лютик заскулил:

– Это волк, хозяйка! Я буду биться до последнего дыхания, но…

– Спокойно, Лютик, мы не будем драться с волком.

Я глянула на кусты и внушительно добавила:

– Волк уйдёт охотиться на другую добычу!

В кустах снова раздался еле слышный шорох, а потом вдруг – лязг железа и тонкий крик животного, переходящий в плач. Лютик подпрыгнул и затявкал:

– Зверю больно!

– Я так и поняла, – сказала обречённо. Выдохнула, поправила сына в самодельном слинге и решительно направилась к кустам. Лютик заистерил:

– Не ходи! Не ходи, хозяйка!

Я проигнорировала собачий вопль и раздвинула колючие кусты. Большой бурый волк попал в западню – на его задней лапе защёлкнулись челюсти капкана. Лапа кровила. Наверное, кость раздроблена. Но зверь не выл и не скулил, он молча пытался перекусить железо. Я осторожно заметила:

– Ты не сможешь освободиться сам.

– У меня волчата, я должен, – сквозь зубы процедил он и с новой силой накинулся на твердь капкана. Я покачала головой:

– У тебя не выйдет. Дай я.

– Ты человек, ты хочешь убить!

– Нет, – мягко ответила на оскорбление моего рода. Хотя… Разве волк не прав? Прав.

Он блеснул в сумраке леса жёлто-янтарными глазами, сузил их, сказал жёстко:

– Ты убьёшь, волчата погибнут.

– У меня тоже есть волчонок, – показала я ему головку сына, тёмные волосики на макушке, выглядывавшей из-за слинга. – Не бойся, просто дай мне помочь тебе.

Волк оскалил зубы. Рядом со мной встал Лютик, и я ощутила жар от его пасти, от оскала, от готовности умереть за меня. Положив руку ему на холку, сказала:

– Лютый, нет.

Щенок, словно удивившись своему полному имени, глотнул с громким звуком и лёг. Он привык слушаться беспрекословно. А волк втянул носом воздух и раскрыл пасть в страдальческом дыхании. Лапа кровила. Ему было больно, но он старался не показывать этого.

Я присела рядом. Лютик пас голову волка – если тот дёрнется, щенок укусит. Вряд ли опасно, но не допустит, чтобы мне причинили зло. Лапа была зажата крепко, кровь уже начала подсыхать, но я ясно видела кость. Открытая рана, инфекция, перелом… Если оставить как есть, волк сдохнет: не от микробов, так от боли.

Сынок завозился на груди, и я придержала его голову ладонью. Он кряхтел, как старый дедок, и я поняла – скоро надо возвращаться домой и менять пелёнки. Поэтому с волком надо поторопиться.

Руками разжать капкан – дело непростое. Особенно, когда ты слабая женщина. Но мне удалось. Волк вскочил, поджав лапу, и Лютик дёрнулся, но глядя на меня. Я жестом указала ему на землю, и щенок лёг. Волк хотел сбежать, но я сказала тихо:

– Ты умрёшь, если я не залечу твою рану. И волчата умрут, потому что некому будет носить им еду.

Волк остановился, глянул на меня умными глазами и вдруг лёг. Тоже лёг. Я села на землю, не думая, что она холодная и я подхвачу воспаление придатков. О чём я думала в этот момент? О волчатах. Ибо я мать.

Зелёный рентген показал отсутствие переломов. И слава богу, потому что с переломом можно провозиться долго. Я принялась наглаживать лапу зверя, совершенно не думая о той опасности, которую он представлял. Вот связки, их надо вылечить. Вот мышцы, их надо срастить. Вот кость, её надо укрепить.

Волк снова раскрыл пасть, вывалив язык, и сообщил:

– Не болит.

– Я рада, – откликнулась рассеянно, потому что сын снова начал возиться и кряхтеть. Уж насколько он был спокойным ребёнком, но физиология есть физиология. Промочил пелёнки, и платье заодно… Надо домой. Но мышцы лапы ещё отдавали оранжевым, и я не могла бросить волка с такой конечностью. – Лежи смирно.

– Ты другая.

– В смысле?

– Другая, не как те люди.

– Какие люди? – всё ещё рассеянно спросила, поглаживая лапу и сращивая разорванные волокна.

Волк не ответил.

А меня будто током ударило.

Другие люди!

С момента, когда мы тесной компанией оказались в этой дикой местности, состоявшей из леса, каменистой равнины, пересечённой неширокой рекой, и огромного луга, людей не видели. Здесь было царство диких зверей и птиц, непуганых косуль, быстроногих зайцев и жирных тетёрок. Терем, в котором мы жили, я сочла утешительным подарком первой жизни, чтобы не начинать уж совсем с ничего. Долгими ночами, когда я кормила сына, глядя в окно на звёздное небо, я думала, что нас забросили в мир, где нет людей вообще. И ужасалась.

Это очень страшно – одиночество!

И вдруг такое откровение от волка.

Я отпустила его лапу и откинулась спиной к стволу дерева. Закрыла глаза, вздохнула, чтобы успокоиться. Мы не одни во вселенной, ура! Надо сказать мужикам, пусть ищут следы, где могут жить наши соседи…

Лютик чихнул рядом:

– Хозяйка, нам бы вернуться домой… Что-то мне тут не нравится.

– Что, опять великие беды? – спросила я с иронией. – Куда уж ещё больше?

Волк принюхался, повёл носом и вдруг вскочил, отбежал на несколько шагов, осторожно наступая на недавно раненую лапу. Она явно больше не болела, потому что волк фыркнул удивлённо и нервно зевнул:

– Благодарю тебя. Побегу, там люди!

– Беги, – махнула я рукой и тоже поднялась с земли. Спросила у Лютика: – Ты чуешь людей?

– Нет, – признался он, поведя носом по сторонам. – Зайца чую, косулю… Недалеко большие птицы… Людей не чую.

– Ладно, может, волк ошибся, – пожала плечами я и заглянула в свою сумку. Надо и правда домой, травы набрала достаточно, надо сына перепеленать и покормить…

Но было не суждено.

Они окружили нас так стремительно, что я даже опомниться не успела и только схватила Лютика за шкирку, чтобы он не налетел на чужаков и не был убит копьём или кинжалом. А в меня именно копьём и ткнули, спросили:

– Кто?

– Откуда зачем, – вспомнила я отчего-то очень старый фильм и нервно рассмеялась. Люди смотрели враждебно. Были они бородаты и суровы, сплошь всё мужчины от двадцати до тридцати, одетые в домотканое, в плетёные навроде лаптей сапоги и в шкуры. Волчьи, лисьи… Вот кто убил волчицу!

– Кто ты? – грозно буркнул их вожак, самый старший в группе из семи человек. Острие копья поднялось к моей груди, и я инстинктивно повернулась боком, защищая сына. Другой воин – мальчишка совсем ещё – воскликнул:

– Ребёнок! У неё ребёнок!

– Священная мать! – вожак отступил и убрал копьё. Я подняла брови. Ничего себе заявочки! Мать-то да, но священная? С какого перепугу? Хотя…

Может, у них тут недостаток женщин?

Лютик заскулил, пытаясь вырваться, и я громко предупредила его:

– Не кусай никого!

Он буркнул:

– Глотки им перегрызу!

– Слушай меня, иначе я отдам тебя отцу.

Лютик проворчал что-то и громче ответил:

– Ладно.

Я отпустила его шкирку, и щенок лёг у моих ног, но шерсть на загривке всё ещё торчала дыбом. Вожак чужих людей глянул мне в глаза, и я выдержала его взгляд – настороженный и оценивающий. Глаза были не наши, не славянские. Раскосые глаза. Лицо – обветренное, побитое дождями и не знавшее бритвы. Как пафосно пишут в романах – бронзовое, выточенное из гранита или какого-нибудь мрамора… В общем, настоящий воин или кочевник. В голову пришло слово «половцы».

Да, именно.

Что в свете первой жизни и моих приключений во времени уже казалось нормальным и обыденным.

– Надо отвести священную мать к Геле, – сказал низким сиплым голосом другой воин. Он разительно отличался от вожака – загорелый блондин с яркими голубыми глазами, невысокий, но крепкий. На его кудрях, которым позавидовал бы любой актёр на роль Александра Невского, ладно сидела круглая шапка, отороченная тёмным блестящим мехом. Соболь. Или чернобурка… Что?

– Кто такая Гела? – спросила я тревожно. – Зачем меня к ней вести?

– Не спрашивай, женщина. Лучше пойдём с нами.

– Но меня ждут… Меня будут искать!

Вожак пропустил мои протесты мимо ушей и кивнул своим парням. А я, зная, что не смогу сбежать из-за сына, пробормотала Лютику:

– Беги домой, пусть приходят меня выручать!

На меня зыркнули подозрительно и насильно повели под руку в сторону, противоположную от нашего нового дома. Лютик жалобно посмотрел мне в глаза и дёрнул в кусты.

Ну, слава богу. Теперь можно и покапризничать. Я сказала вожаку:

– Мне ребёнка надо кормить и переодеть тоже!

– Вот доберёмся до поселения – покормишь и переоденешь.

– А как же «священная мать»? – удивилась я. – Ведь вы должны делать всё, что нужно для матери!

– Священная мать подчиняется мужчине, потому что мужчина кормит её и детей, – скупо ответил вожак и ускорил шаг.

Я хмыкнула. Мне отчего-то совсем не было страшно. Священная мать, то есть я, не станет сопротивляться и подождёт, пока за ней придёт священный отец и его дружина, немногочисленная, но сильная. Надеюсь, что живут эти чужаки не слишком далеко.

Под ногами мягко пружинила трава. Ноги, уже привыкшие к походам на дальние дистанции, всё же начали болеть. Малыш возился всё сильнее, наверное, мокрый насквозь, как и я. Хоть бы не сопрел совсем… Мазьку-то для попки я сделаю, растения подскажут, что надо перетереть, а что настоять, но зачем такие проблемы?

– Долго ещё? – спросила я, потом вспомнила Асель и фыркнула от смеха. Блондин, который вёл меня, показал рукой на подножье горы, которая возвышалась за перелеском:

– На полпути.

– Надеюсь, вы меня накормите, – проворчала. – А то молоко пропадёт.

– Ты ни в чём не будешь нуждаться, мать.

Меня снова пробило на истерическое хи-хи. Мать! Так мы с девчонками звали друг дружку в меде. «Эй, мать, ты сдурела? Где мой конспект?!» А теперь я священная мать…

Хоть бы Лютик скорее добрался до дома и смог объяснить, что со мной что-то случилось!

Гора неожиданно оказалась ближе, чем я думала, зато ограждал её бурный поток мелкой, но очень быстрой реки. Мужчины быстро поскакали по камешкам через воду, а я стопорнула блондина:

– Нет, так не пойдёт!

– Пошли, тут мелко, – он снова потянул меня вперёд, но фиг вам три раза. Я упёрлась пятками в землю, и они даже прорыли две неглубокие борозды, пока блондин не остановился. Сказала твёрдо:

– Нет!

Он покачал головой так, будто сомневался в моих умственных способностях, и без долгих разговоров поднял меня на руки. Попёр вперёд, как советский танк Т-40 – стальной и беспощадный. Мне пришлось ухватиться за его шею рукой, иначе я не чувствовала себя в безопасности. Другой рукой я крепко прижала сынишку к себе. И отчего-то подумала о Ратмире. Можно ли это назвать изменой?

Фыркнула от смеха. Блондин расценил это неправильно и сказал с обидой:

– Ты не понимаешь, мать, но поймёшь позже. Мы не причиним тебе вреда. Ты будешь жить, не зная бед!

– Кабы ты знал, кабы знал… – пробормотала я. Но заткнулась. Просто стало интересно.

Убивать меня не будут.

Ребёнка не отнимут.

Кормить-поить вроде обещали.

Мужики мои за мной обязательно придут.

А пока я разузнаю, что это за народ, откуда, что они тут делают, а то и, чем чёрт не шутит, узнаю немного больше про первую жизнь. Потому что она нас сюда забросила, а их? Тоже она? Или это всё-таки автохтоны? Вот и постараюсь набрать побольше информации.

На другом берегу реки меня опустили на землю. Идти оставалось самую малость – буквально через десять минут показались остроугольные шатры. В свете половцев они оказались очень даже к месту. Костры горели повсюду между шатрами, а по поселению бегали полуголые детишки. Все – и девочки с длинными косами, и мальчики с кудрями – были одеты в одинаковые льняные рубашки до колен. Только подростки уже одевались, как взрослые – штаны или платья, меховые жилеты, кожаные сапожки.

Много пар глаз уставились на меня.

А мой исследовательский интерес был слегка подпорчен тем фактом, что сынуля уже описался второй раз и теперь не кряхтел, а откровенно плакал, без устали выводя свои «му-а му-а». Я хотела лишь одного: перепеленать его и накормить. Даже платье сменить не важно…

Блондин подвёл меня к одному из шатров, откинул полог и крикнул в душный сумрак:

– Я привёл священную мать! Позаботьтесь о ней!

Нагнувшись, я вошла. В нос ударили запахи очага, супа с зайчатиной и пряных трав. Ещё пахло – совсем тонко и почти незаметно – хлебом. Я втянула этот запах в себя, насладилась им, «съела»… Как мне не хватало хлеба в последний месяц! Мы ели перетёртые семена лебеды за неимением зерна…

Женщина, сидевшая перед очагом, разогнулась и поднялась на ноги. Ей было лет тридцать с хвостиком, и похожа она была на латиноамериканку – смуглая, чернобровая, черноглазая и с характерным носом. Сразу возник когнитивный диссонанс между внешностью и одеждой. Меха и загар… Откуда она тут?

Женщина обратилась ко мне, и в первый момент я не поняла её. Сообразила, что говорит она с акцентом, и подняла руку:

– Помедленнее!

Она фыркнула, передёрнув плечами, и указала на хнычущего сына:

– Есть хочет?

– Есть и ещё сухие пелёнки, – с облегчением ответила я.

Меня окружили заботой. Если бы не Забава и её бесконечная доброта, я бы сказала, что никто ко мне не относился так же тепло, никто не суетился вокруг меня с таким вниманием, как Лус – так звали женщину. В переводе с испанского это означало «свет». И характер явно соответствовал имени.

В чистом сухом платье я держала перепелёнатого сынишку у груди, умиляясь силе и скорости, с которой он сосал, и разглядывала интерьер шатра.

Небогатый, можно даже сказать, – бедный. Но добротный. Почти как в Златоградском тереме. Плетёные из соломы маты покрывали землю, на них кое-где лежали хорошо выделанные шкуры – побольше серая волчья, поменьше бурая, наверное, какая-нибудь росомаха. Вместо кроватей – лежанки с матрасами, набитыми той же соломой. Одеяла, подбитые рыжевато-сероватым мехом, похожим на заячий. Из утвари – глиняные горшки разных размеров от малышей в ладонь до здоровых бандур с широким горлом, деревянные миски и ложки.

Тем временем сын наелся и отвалился от груди, сладко жмурясь и сложив губки уточкой. Памятуя достижения современной науки, я взяла его на плечо «столбиком» и встала, чтобы размять ноги. Лус куда-то ушла, и я осталась в шатре одна, но ненадолго. Полог откинулся, и я увидела совсем молодую женщину, почти моего возраста, которая была одета в мужские штаны, заправленные в сапоги, и в длинную рубаху, расшитую стилизованными птицами по вороту. Поверх рубахи на женщине ладно сидел меховой жилет из яркой рыжей лисы. Две короткие светлые косички со вплетёнными ленточками, перекинутые на грудь. И глаза…

Большие, серые с тонкими коричневыми прожилками, окружённые опахалом светлых ресниц, они смотрели приветливо, но сдержанно. Женщина улыбнулась мне и спросила:

– Всё ли хорошо? Ты голодна?

– Немного, – призналась я. – И пить хочется.

– Лус пошла за водой, приготовит тебе чай с хвоей.

– С хвоей? – удивилась я. – Это местный обычай?

– Это чтобы зубы не кровоточили, – объяснила она. – Мы всем этот чай делаем, неизвестно, откуда ты пришла и как питалась до нас.

– Спасибо, витамина С у меня в организме хватает, – со смехом ответила я. – И цингой я не рискую заболеть.

– Ты знаешь, что такое витамин С?

Удивление на её лице сменилось несказанной радостью. Она подошла ближе, тронула меня за руку. Глаза осветили лицо изнутри, женщина сказала:

– Я Геля. Ангелина. Из Ленинграда.

– А я Диана из Москвы, – не веря своим ушам представилась в свою очередь. – Но меня все зовут Руда.

Глава 2. По-соседски

Август, 25 число

– Это невероятно! – ответила Геля. Оглянувшись, добавила: – Пошли ко мне в шатёр. У меня будет удобнее поговорить.

Мы вышли на свежий воздух, и я ещё раз осмотрелась. Поселение выглядело, как на картинках из учебника по истории. Только люди одеты лучше – не в лохмотья и обноски. Полагаю, Геля старалась для своих, чтобы не болели и выглядели по-человечески.

И она тут же подтвердила мои догадки, с гордостью сказала:

– Смотри, видишь, как мы хорошо живём!

– Вижу. Гигиену тоже поддерживаешь? – деловым тоном спросила я, глядя на чистые мордашки детей. Геля кивнула:

– А как же! Баню построили, моемся три раза в неделю!

– Врачи есть?

– Ну-у-у, ты сказала! – рассмеялась Геля. – Все помаленьку знахарствуют, как кого научили. Вон муж мой, Дархан, знает, как остановить кровь. А я только подорожник и могла бы приложить!

Я тоже фыркнула. Подорожник, кровоостанавливающее детства моих родителей!

Стоп.

Ведь Геле лет двадцать, не больше. Какой подорожник?

Она откинула полог шатра и пригласила меня внутрь. Я вошла и увидела тот же скудный интерьер, что и у Лус, но с добавкой одной белокурой и узкоглазой девочки лет трёх, которая сидела на толстой циновке и играла с деревянными фигурками, и юной девицы лет тринадцати, у которой были длинные толстые косы цвета ярко начищенной медной кастрюли. Подросток нянчил малыша – навскидку месяцев шести. Мне девица напомнила Вранку – такая же угрюмая и замкнутая.

Геля подняла на руки девочку, показала мне:

– Это Эра, моя старшая.

Потом указала на малыша:

– Это Батыр, мой сынок!

Рука её легла на живот, пока ещё не слишком выпуклый.

– Скоро у нас родится ещё один сын. Дархан хороший муж и отец. Он привёл тебя, он глава группы охотников.

– А-а-а, половец, – догадалась я. Геля снова фыркнула:

– Если тебе так удобнее, но никогда не называй его так в глаза!

Ахха.

По приглашению Гели я села на топчан, удобно уложила сына на локоть. Хозяйка посадила рядом свою дочь и принялась хлопотать у очага, приговаривая:

– Сейчас выпьем чаю с лепёшками… Я пеку сама лепёшки, из пшеницы. Представляешь, у нас не было хлеба, пока к нам не пришла Ирма. У неё в кармане нашлась пригоршня зёрен, и я не позволила их съесть! Я их посеяла, а на следующий год посеяла то, что получили из этой пригоршни. Теперь у нас есть хлеб! Дрожжей только не хватает, но я экспериментирую над закваской!

– Забава знает, как делать закваску, только у нас нет зерна, – весело ответила я.

– Забава? – Геля подняла голову и посмотрела на меня. – Кто такая Забава?

– Одна из моих людей, сестра мужа.

– Так ты не одна? – безмерно удивилась девушка. – Дархан забрал тебя от своих?

– Ну, я ему говорила, но он не слушал. Тогда я подумала: почему бы и не сходить в гости.

– Бесстрашная ты, Диана… Ой, ты, наверное, хочешь, чтобы я звала тебя Рудой?

– Да всё равно, – я пожала плечами, глядя, как маленькая девочка аккуратно гладит ладошкой лобик сына.

– А как зовут твоего малыша? – любопытно спросила Геля.

– Ярослав.

Ответила и ощутила, как горжусь своим мальчиком. Ещё немножко – и начну рассказывать, как он умилительно сосёт грудь, сколько раз в день какает и как ловко ловит в кулачок мой палец!

– Красивое имя, – сказала Геля, подав мне чашку. – Давай возьму его, пока ты пьёшь чай.

– Не парься, я положу.

Сыночек удобно устроился на топчане, как лягушонок, подтянув ручки и ножки под себя. Геля снова удивилась:

– Разве можно такого маленького класть на живот?

– Врачи расходятся во мнениях, – я пожала плечами. – Но, пока я за ним слежу, опасности нет.

Отпила глоток чая. Зажмурилась. Улыбнулась:

– Чабрец?

– Да, и дикий горошек, – радостно ответила Геля. – А ты в травах разбираешься?

– Немного. Скорее они во мне разбираются, – рассмеялась. – Расскажи лучше, как ты сюда попала?

Геля обернулась к рыженькой, сказала ласково:

– Женечка, возьми детей и прогуляйся до Ирмы, поешьте сладкой пастилы.

Женя без звука поднялась, прижимая Батыра к груди, и протянула руку Эре. Втроём они вышли из шатра, и Геля села рядом со мной, вздохнула:

– Не хочу, чтобы дети знали.

– Понимаю. Вряд ли Ярику расскажу тоже.

Мы сидели возле сына, неторопливо пили чай, и Геля говорила – тихо, спокойно, размеренно.

– …И когда началась война, папу призвали. Почти сразу мы получили похоронку. У меня было двое младших братиков, как мои детки сейчас они тогда были. Мама работала на заводе. Однажды она пошла отоваривать карточки и не вернулась. Наверное, убили и карточки украли. Зимой это было в сорок первом году.

Геля вздохнула, отпила чая и снова начала:

– Я в школу не ходила тогда, оставалась с братьями, боялась, что их людоеды украдут… Когда доели последний хлеб, сожгли последние дрова, я одела мальчиков, закутала в одеяла и на санки посадила.

Она улыбнулась виновато, добавила:

– Так просто сейчас это звучит, а ведь я целый поход осуществила! Пока одного снесла, пока второго с третьего этажа… Полдня ушло, умаялась. Повезла их в детский дом, там, говорили, кормят. А на улице упала.

Ярик завозился, закряхтел, и я погладила его по спинке. Геля подняла глаза вверх, вспоминая:

– И тогда появилась цыганка. Я подумала: галлюцинация от голода. Только все воображали еду, а мне вот привиделась цыганка… Она мне хлебушка в рот положила, и я ожила. Сказала мне: пойдёшь со мной и никогда больше не будешь голодать. Я братиков хотела взять, а она запретила. Вот, теперь их вспоминаю и думаю: живы ли, может, кто спас…

Высказывать соболезнования я не умела, поэтому просто взяла её руку в свою ладонь и сжала легонько.

– Ты была маленькой. Ты не виновата.

Она кивнула, потом закончила рассказ:

– Так я оказалась здесь, в поселении. Лус приняла меня к себе, откормила, отогрела. А ту цыганку я больше не видела.

– Зато я, похоже, видела.

* * *

Ратмир сидел на крыльце и скоблил заячью шкуру изнутри. На зиму нужно запасти побольше тёплых одеял, да и одежду меховую на всех. Главное – не замёрзнуть, а остальное приложится. Дичь есть, крыша над головой тоже. С хлебом только не повезло, но придумают что-нибудь…

Подняв голову, он вытер пот со лба и оглядел полосу леса. Руда ещё не вернулась, а ведь должна была. Зачем только сына с собой взяла? Самое большое сокровище – сын! Его беречь надо, холить и лелеять, а не таскать в лес! Но разве ж Руду переспоришь? Ей виднее, она мать, она травница и – чего уж там скрывать, Ратмир часто думал, не говоря вслух, – ведьма. Руда – их путеводная звезда. Кому б ещё он позволил командовать собой?

Светлый князь нового княжества покачал головой и вернулся к своему занятию. Но Буран, гревшийся на солнышке – холодном, северном – рядом с крыльцом, вдруг поднял башку, уставился туда, куда только что смотрел Ратмир, долго и напряжённо. Потом вскочил, ткнул хозяина в колено мокрым носом – настойчиво. Гавкнул. Что-то увидел или почуял? Руда бы спросила у пса, в чём дело…

– Что там, Буранушка?

Пёс глянул в глаза умными зенками и снова гавкнул, уже строже и громче. Словно сказать хотел что-то. Ратмир насторожился и, отложив шкурку, встал. Теперь и он увидел щенка, который нёсся со всех ног прямиком к дому.

– Ах ты ж… – только и смог сказать. Буран снова глянул, но теперь в его глазах читалась тревога.

Лютик притормозил на полпути, видя, что его заметили, и, упершись четырьмя лапами в траву, громко, требовательно и часто залаял. Потом бросился бежать обратно, хоть и запыхался. Буран без раздумий сорвался с места в галоп, но оглянулся на хозяина.

У Ратмира сердце захолонуло. Что-то стряслось с Рудой! Не мешкая, он рванул за собаками. Бежать было далеко – Руда за своими травками ходила в самое сердце леса. Ругаясь на бегу самыми страшными словами, он вскоре начал задыхаться – давно не было сражений, засиделся на месте! Охота – не то, на охоте не побегаешь…

Лютик привёл их к прогалине и сунулся сразу в кусты. Острым глазом Ратмир подмечал следы на траве: вот тут Руда сорвала листья, вот тут присела, а здесь раздвинула ветки – мех от лисьего жилета на ветке остался. А в кустах на траве – кровь! И капкан окровавленный, раздвинутый. Неужто Руда попалась? Нет, не она: шерсть серая в крови клочками торчит из ошмётков плоти… Зверь. Руда лечила зверя, бесстрашная. Безголовая… Бить её надо, как учат деды. Бить-учить. Да разве ж пальцем можно тронуть её, Рудушку славную, любую, светлую, упрямую?

Лютик подскочил к замершему на колене Ратмиру и ткнулся носом в лицо, заскулил, отбежал. Буран сосредоточенно вынюхивал траву, то и дело тряся головой, будто от мошек отряхивался.

– Что там, Буран? – спросил Ратмир, хмурясь. Что с Рудой случилось? Ежели зверь напал, убил бы на месте, не уволок бы. Может, сама ушла? Куда? Зачем?

Буран поднял голову и чихнул. Ещё раз. И снова. Лютик затряс головой, отчего уши его смешно зателепались по сторонам, и снова залаял, отбежав в сторону.

– Да понял я, понял. Руда ушла туда, – проворчал Ратмир. – Одна? Сама?

Лютик подбежал к отцу, куснул его за холку – не больно, не сильно, чтобы привлечь внимание. Буран огрызнулся, но пошёл нюхать дальше. Туда, куда побежал Лютик. Оглянулся на Ратмира. Отбежал ещё, снова оглянулся.

Понятно. Руда пошла туда.

Лютик фыркнул, чихнул и, подбежав к Ратмиру, прыгнул лапами ему на грудь.

– Да, идём, – ответил он. – А это что? Следы…

Не лапы звериные, не Рудины сапожки. Большие следы ног. Мужские. Не то лапти, не то странные боты какие-то – широкие и основательные. Наши такое не носят. Чужие.

Люди!

Ратмир выпрямился, глянул с опаской на лес. Как знать, где сейчас эти чужаки. И люди ли. Вон в Кайа-Тиле змеи были, а тут незнамо что и незнамо кто может гулять по лесам. А у него, Ратмира, только кинжал с собой…

– Буран, беги домой и приведи мужиков! – распорядился Ратмир. – Сюда веди.

Он был уверен, что пёс поймёт. Руда говорила, что животные всё понимают. Теперь даже Резвого не хлестнёшь лишний раз, пятками в бока не ударишь. Он же всё понимает! Словами.

Глядя на хвост Бурана, мелькнувший в кустах, Ратмир выдохнул. Лишь бы с Рудой и с Ярославом ничего не случилось… Этого он себе никогда не простит.

Лютик снова чихнул.

Что ж они такого вынюхали?

Ратмир наклонился к следам мужских ног и понюхал. В нос ударил знакомый запах. Лёгкий, но устойчивый. Сакрытник! Надо листьями натереться, и ни одна собака не учует! О как, а чужаки-то умные, в то же время, что и златоградцы, жили! Ведь про сакрытник ещё дед Ратмира говорил…

– Так, так, – сказал он медленно. – Значит, запах свой скрываете… Ладно. Мы вас всё равно найдём.

Вскоре от дома прибежали остатки его дружины. Тишило, Бусел, Могута. Все вооружены. Чем смогли, тем и вооружились: самодельными копьями, ножами, кинжалами. Тревога на лицах. Ратмир сказал:

– Чужие люди увели с собой Руду и ребёнка. Надо найти и освободить их.

– Освободим, – солидно сказал Могута, поигрывая топориком, который выковал в первый день, когда они попали сюда.

– Пошли. Буран, Лютик, ищите следы Руды.

И они двинулись все за собаками, которые, чихая и морщась, шли носом к траве по шагам травницы.

* * *

Геля слушала мой рассказ о Златограде, о Мокоши и о чудесном перемещении из змеиного города в наше время с раскрытым от изумления ртом. Ахала, головой качала и всё говорила, что не может представить! А я и рада стараться – красочно описывала терема, Ирей, Мокошьин летающий аппарат, подземелье Кайа-Тиля, змеелюдей. А потом как-то плавно перешла к рассказу о моём времени. Геля, хоть и родилась всего каких-то пятьдесят лет раньше меня, никак не могла представить мобильные телефоны, интернет, компьютеры. А медицина её вообще зачаровала: ЭКО, УЗИ, контактные линзы, аппарат МРТ…

– С ума сойти, – всё повторяла она, прижимая ладонь к груди. – Как же, наверное, у вас здорово жить! Наверное, Советский союз стал самой сильной державой в мире! Наверное, теперь у вас настоящий коммунизм!

– Не хочу тебя огорчать, Гель, но нет.

Мне хотелось смягчить удар, однако я понимала, что его ничем не смягчишь.

– Что, коммунизма ещё нет? Ну ничего, с такими-то достижениями мы быстро его построим!

– Советского союза больше нет. Да и коммунизм оказался утопией.

– Как нет?

Она растерялась. Взрослая женщина, мать двоих детей, заправляющая жизнью в архаичном поселении, собравшим под шатрами людей из всех времён и народностей, выглядела маленькой девочкой, которой сказали, что вместо Деда Мороза подарки приносят родители. Даже слёзы на глазах выступили. Я порывисто обняла Гелю, на миг прижала к себе, потом отстранилась и сказала:

– Зато мы победили немцев.

Она кивнула, вытирая молочные «усы» со щёк дочери. Помолчала. Потом ответила:

– Ну и хорошо. Ну и ладно. Пускай. Всё равно ж мы сильнее всех!

– Сильнее, – улыбнулась я. – Ладно, погостила я у вас, пора и домой. Мои волноваться будут.

– Снаряжу с тобой Свейна, пусть проводит, – кивнула Геля. – А ты заходи к нам, я всегда буду рада тебя видеть…

Она не договорила. В шатёр нырнула снаружи худенькая черноглазая девушка и закричала:

– Геля! Там Ирма кончается!

– Как это – кончается? – не сразу сообразила Геля. Потом подхватилась: – Ой, бежим! Что с ней? Женя! Женя, присмотри за малышами!

Рыженькая девочка вышла из-за ширмы и без слов взяла на руки Батыра. Потом протянула вторую руку, чтобы я дала ей Ярослава. Но фигушки, я с сыночком не расстанусь. Сунула Ярослава в свой импровизированный слинг и вышла из шатра вслед за Гелей.

Ирма оказалась почти на другом краю поселения. Она упала перед входом и теперь корчилась, как зародыш, прижав руки к животу. Что может болеть? Живот сложная зона, там столько органов! Это может быть непроходимость, придатки, желудок, аппендицит… Ох, только бы не аппендицит! Оперировать я не умею!