Герой-любовник, или Один запретный вечер

Я посмотрела в окно. На улице шел по-весеннему шустрый, спорый дождик, который весело барабанил по большому раскидистому кусту сирени, росшему перед самым окном, и этот монотонный звук странным образом успокаивал меня, отвлекая от тревожных мыслей.

Я сильно нервничала. Сегодня из Парижа приезжала моя сестра Эва, с которой я не виделась вот уже шесть лет. Я должна была приготовить ее любимую тушеную курицу с баклажанами и помидорами, но вместо этого я стояла и смотрела в окно, мучительно пытаясь понять: как мне себя вести с ней – сделать вид, что ничего и не было, или все-таки высказать ей свое «фи», пусть и в мягкой форме.

Ее бегство шесть лет назад из родительского дома в Париж к любимому мужчине произвело в нашей семье эффект разорвавшейся бомбы.

Моя мать плакала и говорила, что она так и думала: «все закончится чем-то подобным. И уж точно ничем хорошим». Я изо всех сил пыталась ее успокоить. Отец стучал кулаком по столу и орал, что он лично пристрелит этого сукиного сына, укравшего у него дочь.

Я металась между ними, стараясь восстановить хрупкое подобие семейного мира. Правда, почти с нулевым результатом. Я накапала матери в рюмку корвалол и сказала скороговоркой.

– Вот увидишь, она скоро вернется. Через месяц. Максимум через полгода. Она же такая неприспособленная, изнеженная девочка. Разве она сможет жить самостоятельно и вести дом?

Эва не вернулась. Ни через месяц. Ни через полгода.

С тех пор все в нашей семье пошло наперекосяк. Вскоре у отца обнаружили рак поджелудочной в запущенной форме и он сгорел как свечка через два месяца. Мать, оставшись и без отца, и без своей любимицы, стала ворчливой и раздражительной, вспыхивала из-за любого пустяка. Потом раздражительность сменилась полной апатией и бесконечными слезами. Когда у нее случился инфаркт, повлекший за собой смерть, я подумала, что она ушла из жизни, потому что жить ей было уже незачем.

И вот теперь Эва, объявившаяся почти из небытия, приезжала к нам в город на девятом месяце беременности. Когда я разговаривала с ней по телефону, меня поразил ее голос – усталый и тревожный. На все мои расспросы она отвечала скороговоркой: «Все расскажу потом». Я хочу приехать, и ты не можешь мне в этом отказать. Я хочу сходить на могилу родителей и побывать в родном городе».

Я тупо молчала, потом выдавила:

– Ну, приезжай.

– Спасибо, – вспыхнула Эва. – Ты очень любезна.

– Какая есть, – парировала я. – Может, тебя встретить.

– Ни-ни. Доберусь сама. У меня для тебя приятная новость. – И немного помолчав, она добавила: – Скоро ты станешь тетей.

– Какой тетей? – не поняла я.

– Александра! Ты иногда бываешь жутко непонятливой, – отчитала меня Эва. – Я беременна. Неужели не ясно. Бе-ре-мен-на.

Я стояла в легком ступоре, пока не выдавила.

– Поздравляю.

– Благодарю, – в голосе Эвы звучала легкая насмешка. – Значит, я могу рассчитывать на твое гостеприимство?

– Конечно. Только я, скорее всего, буду в это время на даче.

– Приеду туда, – сразу откликнулась Эва, – какие проблемы.

– Действительно, никаких.

Обменявшись напоследок парой-тройкой ничего не значащих фраз, мы простились.

Повесив трубку, я еще какое-то время, пребывала в столбняке. Приезд Эвы был из ряда вон выходящим событием. Вроде высадки инопланетян на Красной площади. Я уже вычеркнула ее из своей жизни. Она звонила мне примерно раз в полгода и говорила, что у нее все нормально. На вопрос: можно ли с ней как-то связаться, Эва неизменно отвечала, что ее муж против контактов с родными и она может только изредка звонить нам и сообщать, что в ее жизни все хорошо, она счастлива и довольна.

Честно говоря, я здорово разозлилась на нее за все эти штучки-дрючки, и с некоторых пор ее жизнь была мне по барабану. Мне было безумно жаль отца и особенно мать, которых побег сестры кардинально подкосил. Эва всегда была их любимицей.

Обычно по телефону я разговаривала с ней сухо, и после разговора каждый раз оставался неприятный скребущий осадок: вроде царапнули наждаком и оставили глубокую отметину. После смерти матери, которая умерла два года назад – Эва вообще перестала звонить, и я подумала, что сестра мучается угрызениями совести и поэтому оборвала все связи.

И вот теперь эта блудная дочь и воскресший из небытия Феникс собирался приехать ко мне на дачу. Я уже пару раз жалела о том, что не послала ее далеко и надолго. Потом я ругала себя за такие мысли и говорила, что она все-таки, несмотря ни на что, мне сестра, к тому же Эва в положении, захотела приехать на могилу родителей, и я должна быть к ней снисходительна.

Эти уговоры помогали слабо. Я не могла простить Эве ни ее побега, ни смерти родителей.

И в таком раздрае я провела всю неделю, с момента ее звонка. Мой бой-френд Денис несколько раз говорил мне.

– Слушай. Если тебе так хреново, пошли ее и все. Хочешь я сам свожу ее на могилу и оставлю там под присмотром покойников.

– Ну, у тебя и шуточки, офицер! – злилась я. – Думай своей башкой, что говоришь. Она – моя сестра – раз. И в положении – два.

– Да какая она тебе сестра. Проститутка долларовая. Погналась за деньгами, смоталась в сытый город Париж. О родителях даже не подумала. А ты теперь расстилаться перед ней должна? За какие-такие почести-заслуги?

– Я все понимаю, Денис. Но не могу я вот так развернуться и дать ей от ворот поворот. Не могу, – тихо говорила я. – А потом она не проститутка. У них была любовь. Понимаешь, любовь.

Я вспомнила, как Эва с сияющим лицом приехала из Франции и с порога выпалила, что влюбилась. Она не могла скрывать ни своей влюбленности, ни своего счастья. У молодых влюбленных такие лица, что посмотришь – и никаких слов для объяснений не надо. Все на лице написано – о них – самозабвенно-глупых, не умеющих скрывать свои чувства – ни друг от друга, ни от посторонних. Франсуа такой замечательный, стрекотала Эва. И к тому же великолепно знает русский язык. Его мать – наполовину русская и выучила его родному языку.

Эва светилась изнутри и было видно, что нет такой силы и препятствий, которые помешали бы ей на пути к счастью…

– Лю-бовь, – с расстановкой сказал Денис. – Да какая это к черту любовь, если она всем принесла одни страдания. Ты из-под отца судна выносила, пока она со своим хахалем миловалась. Так что ли?

И здесь я расплакалась.

Денис вскочил с кровати и мгновенно подошел ко мне.

– Санек! – его лицо исказилось. – Ну, прости меня. Ляпнул я так. Не подумав. Правда, прости.

Он обхватил меня обеими руками и прижал к себе.

– Ладно. – Я уперлась руками ему в грудь. – Заметано. Только больше своим языком не мели. Фильтруй базар. Мне и без тебя тошно.

Я взглянула на часы. Эва уже прилетела в аэропорт и должна где-то через час-полтора быть у меня. Я закрыла глаза. Разделанная курица лежала на столе. Надо было готовить, но я чувствовала себя такой обессиленной, что даже кружилась голова.

Дождь стихал. Я распахнула окно. Мне нужен был свежий воздух, иначе еще немного и я задохнусь от наплывших воспоминаний.

Прохладные капли упали на разгоряченные лицо и руки. Я вдохнула нежный запах сирени и закрыла глаза, пытаясь прийти в себя. Неожиданно меня отвлек звук подъехавшей машины и крик.

– Александра! Это я-я-я.

Я охнула и рванула к калитке, услышав знакомый голос.

Около калитки уже стояла машина, а в ней – сидела моя сестра. Спустив ноги на землю, она пыталась открыть ярко-синий зонт.

– Эва! – пробормотала я, распахивая калитку. – Ты же должна была приехать позже.

По лицу сестры пробежала тень.

– Я сменила рейс, – сказала она высоким голосом. – Так пришлось. Да помоги же мне раскрыть зонт. Заело.

– Сейчас.

Я взяла зонт из ее рук.

Шофер – татарин лет сорока с легкой усмешкой смотрел на нас.

– Ты же промокнешь, сумасшедшая, – сказала Эва. – Хоть бы плащ накинула или зонт взяла.

– Не подумала, – призналась я. – Как услышала твой голос…

Наконец зонт был раскрыт, и Эва с трудом вылезла из машины. Она была в джинсовом комбинезоне и белой блузке с коротким рукавом.

– Моя сумка в багаже. Ринат поможет тебе.

Шофер стремительно вышел из машины, и открыв багажник, взял оттуда темно-зеленую сумку и передал мне.

– Все? – вопросительно посмотрел он на Эву.

– Все, – кивнула она и подарила ему одну из своих обворожительных улыбок. Я уже и забыла, как легко умеет кружить головы мужчинам моя сестра.

– Ну что стоишь? – обратилась она ко мне. – Пошли…

В одной руке у меня была сумка, на другую – опиралась Эва. Она шла медленно и тяжело дышала. Наконец мы взошли на крыльцо, и она схватилась за перила.

– Трудно перенесла полет. Все время тошнило…

– Как же тебя в самолет-то пустили? С таким животом?

Эва снисходительно посмотрела на меня.

– Ты рассуждаешь, как бабка на завалинке. На самом деле – у каждой авиакомпании свои правила. На самолетах французской Air Franсe можно летать, только нужна справка от врача с ожидаемым сроком родов. Все очень просто, сестренка.

– И когда у тебя? – кивнула я на живот.

– Примерно через три недели.

Я молчала. Теперь я могла разглядеть ее как следует. Во-первых, она сильно осунулась, а во-вторых, от ее безмятежно-невинного выражения лица, которое так нравилось мужчинам – ничего не осталось. Глаза смотрели тревожно и пристально. В уголках губ были складки, как у капризной девочки, которая клянчит новую игрушку и готова вот-вот расплакаться, чтобы поиграть на нервах.

– Может, мы зайдем в дом?

– Зайдем, – эхом откликнулась я.

Я открыла дверь на веранду и поставила сумку на пол. Я основательно промокла, но почувствовала это только сейчас.

Эва вошла на веранду и направилась к старому креслу, покрытому покрывалом с изображением играющих котят. Это покрывало было на даче давно, сколько я себя помнила.

Она опустилась в кресло и вцепилась руками в старые со стертой лакировкой подлокотники.

– Ну, здравствуй, сестренка! – усмехнулась она. – Давненько мы не виделись.

– Кто там у тебя? – кивнула я на живот.

Она наклонила голову и погладила живот.

– Девочка! – прошептала она. – Дочка. Машенька.

Я вздрогнула и отвернулась. Марией звали нашу мать.

Огромные бездонные глаза Эвы, не мигая, смотрели на меня.

– Я ужасно устала и хочу спать, – протянула она. – И есть.

– Господи! – ахнула я. – Я же ничего не приготовила. Я не ожидала, что ты перенесешь рейс. А меня заранее в известность ты не поставила.

– Ладно. Поем потом. Наша спальня по-прежнему наверху?

– Да. Все у нас по-прежнему. Я здесь ничего не меняла.

Она встала с кресла и сделала движение рукой.

– Ты кому-нибудь говорила о моем приезде?

– Нет. Только Денису.

– Кто такой Денис? – тревожно спросила Эва.

– Бывший офицер-спецназовец и по совместительству мой любовник. Я тебе о нем уже говорила по телефону. Когда ты звонила мне из Парижа.

– Понятно. А он?

– Что он?

– Кому-нибудь говорил?

– Слушай! – не выдержала я. – Если ты думаешь, что все сбегутся смотреть на приехавшую парижанку или что-то в этом роде, ты глубоко ошибаешься. До тебя здесь нет никому дела. Это тебя устраивает?

– Да, – прошептала Эва. – Ты не забудешь положить в курицу баклажаны?

– Не забуду.

Я помогла Эве подняться по лестнице на второй этаж и довела ее до кровати.

– Та самая… – расплылась она в улыбке. – На которой я спала в детстве.

– Ты промокла? Тебе дать сухое белье?

– Пожалуйста.

Эва вдруг стала непривычно кроткой.

Я принесла ей свой халат.

– Отвернись. Я переоденусь.

Я чуть не улыбнулась. В этом была вся моя сестра. Кружить головы мужчинам – это запросто, а здесь внезапный приступ стыдливости – «отвернись!».

Я отвернулась и когда услышала:

– Я – все, – развернулась и подошла к кровати.

Эва сидела на кровати в моем малиновым в белый цветочек халате с незастегнутыми пуговицами на животе.

– Не сходится.

– Слушай, я тебе принесу мамин халат. Как я сразу не догадалась, что тебе нужна одежда большего размера.

– Не надо. – И тут я увидела, что Эва изо всех сил старается не расплакаться. – Я усну и так. Только накрой меня одеялом. Пожалуйста.

Я достала из старого гардероба с рассохшими дверцами войлочное одеяло и накрыла им сестру.

– Так лучше?

– Да, – прошелестела она.

И тогда я неожиданно нагнулась и поцеловала ее в лоб. Она закрыла глаза и по ее губам скользнула легкая улыбка.

– А теперь иди. Пожалуйста.

Спустившись с лестницы, я не удержалась и посмотрела на себя в небольшое овальное зеркало, висевшее в коридоре. Интересно, я также буду выглядеть, когда забеременею? Ведь мы с Эвой сестры-близнецы!

Пока курица тушилась на сковороде, а Эва спала наверху, я нервно курила одну сигарету за другой, вспоминая жизнь до побега Эвы в Париж.

Мы родились с ней почти одновременно с разницей в двенадцать секунд, и это время роковым образом сказалось на наших судьбах. Эва была объявлена «младшенькой» и с тех пор роли в нашей семье были четко распределены. Я была умницей, а Эва – красавицей и к тому же объектом особого обожания со стороны родителей. Игрушки нам дарили одинаковые – на это я пожаловаться не могу. А вот что касается отношений… что прощалось Эве, не прощалось мне. И наоборот.

Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что Эва росла слабым болезненным ребенком и умудрялась подцеплять все существующие болезни, от которых по странной иронии судьбы я уберегалась. От малейшей простуды у Эвы поднималась температура, и мать заступала на вахту около ее постели, даже если в этом и не было никакой необходимости. Эва лежала как принцесса, окруженная заботой и вниманием, тогда как я в это время была предоставлена самой себе.

Я была крепкой хорошисткой, Эва – троечницей, но в глазах родителей это не имело никакого значения. Главное – здоровье, говорила моя мать. И внешность, с улыбкой прибавляла она. А Эва с детских лет была признанной кокеткой, и ни у кого не возникало и тени сомнения, что эта девочка непременно вырастет красавицей.

К пятнадцати годам из угловатого подростка Эва превратилась в настоящую барышню с русо-пепельными волосами, большими голубыми глазами и томными манерами.

Я – была другой. Волосы я стригла на уровне плеч, тогда как у Эвы они струились ниже лопаток, фигура у меня была плотнее – я не страдала отсутствием аппетита, в отличие от сестры, а мои манеры, как часто говорила мать, оставляли желать лучшего. Все эти женские уловки были не для меня и не про меня. Я любила громко хохотать, острить, гонять на велосипеде, и про таких как я обычно говорили «свой парень».

Эва обещала стать записной красоткой и свое обещание сдержала. В пятнадцать лет разразился первый скандал. Ее застукали в лабораторной с молодым учителем химии. Они так самозабвенно целовались, позабыв обо всем, что не услышали железной поступи завуча, обходившей школу. Завуч, Вера Федоровна вызвала в школу мать и в тот же вечер та рыдала, причитая, что Эву оболгали, все завидуют ее девочке и поэтому распускают грязные сплетни.

Эву перевели в другую школу; теперь сестра была более осмотрительной и не крутила романы с учителями. Только с одноклассниками, другими ребятами из школы, их знакомыми и приятелями приятелей. Эва кокетничала со всеми напропалую, список ее жертв рос, но сама она головы не теряла до того самого момента, когда она выиграла областной конкурс «Самая умелая и красивая» и поехала по обмену в Париж и там без памяти влюбилась первый раз в жизни в некого Франсуа, молодого талантливого дизайнера, чей талант, по словам Эвы, еще никто по достоинству не оценил.

… Эва возникла сзади меня неожиданно.

– Александра! – негромко позвала она меня.

Я вздрогнула и обернулась.

– Я и не заметила, как ты подошла.

Она слабо улыбнулась.

– Испугалась?

Я пожала плечами и хмыкнула.

– До смерти.

Эва села в кресло и сцепила руки на животе.

– Курица скоро будет готова, – бодро отрапортовала я. – Подожди еще совсем немного. Чувствуешь, какой запах.

Но она молчала.

– Плохо себя чувствуешь? – я приподняла крышку сковородки и помешала лопаточкой курицу.

– Сейчас нормально. – Она отмахнулась от моего вопроса, как от назойливой мухи. – Слушай! – она запнулась, а потом продолжила: – В нашем роду никогда не было сумасшедших?

От неожиданности я чуть не выронила крышку из рук.

– М-мм. – Я облизала палец, который нечаянно обмакнулся в соус. – Нет. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто так.

– Просто так ничего не бывает.

Эва тряхнула волосами.

– Ну… – протянула она обиженно. – Просто так уже спросить нельзя?

– Как хочешь, – я испытала раздражение на сестру. Если она собралась играть в молчанку – это ее дело. Как сказал мне Денис: «Не вздумай плясать около нее. Она того не заслуживает…»

– Курица уже готова?

– Почти. Пойду принесу тарелки.

Тарелки стояли в шкафу, который находился в маленьком коридорчике-аппендиксе. Мне не хотелось ставить перед Эвой тарелки, которые были на даче в повседневном обиходе – с отбитыми краями и с трещинами. Я собиралась поставить на стол остатки родительского сервиза – семейную реликвию.

Когда я вернулась с тарелками в руках, Эва стояла у окна и смотрела на куст сирени.

– Наша сирень, – прошептала она, кивая на куст. – Помнишь – мы его сажали, когда были маленькими?

– Помню, мы еще измазались в грязи наши фиолетовые плащики.

– Где они сейчас? – прошептала Эва.

Я посмотрела на нее с удивлением.

– Наверное, где-то на чердаке. Мама складывала туда нашу старую одежду стопками. Во всяком случае, я ничего не выкидывала.

Я поставила тарелки на стол.

– Садись ближе к столу. Сейчас будем есть.

– И сервиз этот я помню. Мы ели с этих тарелок по выходным.

– Хорошо, что ты ничего не забыла. Вот только позвонить или приехать тебе было недосуг… – И здесь я осеклась. Эва смотрела на меня глазами, полными слез.

– Прошу тебя. – Она прижала руки к груди. – Не надо. Умоляю!

– Не буду. – Я закусила губу. Черт! Сорвалась. Ведь проводила же я накануне ее приезда сама себе строгий инструктаж: не высказывать никаких претензий, разговаривать ровным спокойным тоном и делать вид, что не было этих шести лет разлуки. И вообще – ничего не было.

Если это только было возможно…

Как оказалось – нет.

– Прости, – выдавила я.

Эва сделала вид, что не слышит. Как я завидовала в свое время этой ее уникальной и необходимой для жизни способности пропускать ненужную информацию мимо ушей. Как я бесилась, что не была такой, как Эва – легкой, порхающей по жизни, быстро завязывающей знакомства и также быстро отсекающей их. Эва обладала талантом жить. А я – портить себе и окружающим настроение и нервы. Как говорила моя мать – стальной у тебя характер – Александра. Нужно быть гибче, уметь прощать, приспосабливаться к обстоятельствам.

Как же – приспособилась! Это было мне не дано, как слепцу – зрение. С последнего места работы меня с треском выгнали. Я пошла на конфликт с одним папашей – крутым челом, поставив его сыну двойку по истории. Все вокруг уговаривали меня не делать этого – завуч, (директриса лежала в больнице), коллеги, мамина сестра тетя Люся. Только Денис поддерживал меня.

– Нечего гнуться под этими холуями.

– Я не из-за этого. Я из принципа. Если его сын – болван, то пусть и получает по полной. Бабки здесь не причем.

– Принципиальная ты моя, – усмехнулся Денис.

– Ага! Только мне от этого не легче. Предвижу я, как пить дать, проблемы. И немаленькие.

– Думаешь, тот папаша подкараулит тебя и устроит темную?

– Кто знает, кто знает.

– Я его тогда так отметелю, – пригрозил Денис, приподнимаясь со стула. – Небо с горошинку покажется.

– Сиди, – успокоила я его. – Думаю, до этого дело не дойдет. Все-таки он – человек цивилизованный… Надеюсь, – прибавила я.

Папаша-бизнесмен, действительно, оказался человеком цивилизованным. Мне не устраивали темную и не подкидывали писем с угрозами. Меня просто уволили. Точнее, предложили написать заявление «по собственному желанию». Я, не долго думая, согласилась. Все равно родной коллектив с подачи вернувшейся из больницы директрисы затравит. У нее с тем папашей были тесные контакты – он давал на нужды школы какие-то деньги, и она была готова лизать ему задницу. Как оно и бывает в таких случаях.

Я махнула рукой и подумала, что возьму небольшой тайм-аут, и отдохнув, с новыми силами возьмусь за поиск работы. Но, похоже, меня занесли в негласный «черный» список. В двух школах я получила немотивированный отказ, а в третьей как только услышали мою фамилию – сказали, что все места заняты и свободных вакансий в ближайшее время не предвидится. Тогда как я знала точно, что учитель истории им требуется. Но наступало лето, и я решила особо не париться, а переждать до августа, а там уже снова заняться собственным трудоустройством.

– Ты меня совершенно не слышишь! – донеслось до меня.

– Что? Я очнулась от своих мыслей и посмотрела на Эву.

– Курицу накладывай! А не смотри вперед отсутствующим взглядом. У тебя что проблемы? Как с работой?

– Никак, – призналась я. – Считай, что с некоторого времени я нахожусь в свободном плаваньи.

– Кажется, в России с учительским составом проблемы, а ты – в плаваньи. Не в ногу со временем шагаешь.

– Ага! Прихрамываю. Это у меня проблемы с богатыми папашами, которые хотят, чтобы я натягивала их чадам оценки.

– И что? Поставила бы хорошую оценку этому оболтусу и не особо напрягалась, – снисходительно заметила Эва. – Тебя от этого убудет?

– Я так не могу. Тебе какой кусок?

– Все равно. Давай ножку. Но это же глупо!

– До чертиков. Но – не могу. Считай это моими железобетонными принципами.

– А как дела на личном фронте? У тебя все тот офицер-подводник?

– Бывший спецназовец, – поправила я сестру. – Все тот же.

– Не могла найти кого-нибудь получше.

Здесь мое терпение лопнуло.

– Давай поговорим лучше о тебе, – предложила я. – Как поживает Франсуа? Почему он не приехал с тобой? Бросил жену в положении…

И тут на лице Эвы появилось то самое испуганное выражение, которое я уже видела.

– Франсуа… – залепетала она. – Сейчас сидит без работы и не может приехать.

– Понятно. Последствия мирового финансового кризиса, – констатировала я. – Удар по среднему классу. И как вы теперь будете справляться?

– Не пропадем. Франция – не Россия и там можно жить на пособие по рождению ребенка. А потом недавно я нашла у него приличные деньги, и он сказал, что получил как дизайнер один заказ, очень выгодный, и ему выплатили аванс. Правда, я не знаю, насколько это все надежно. Но поживем – увидим.

– Это радует.

– Судя по твоему тону – не очень.

Я с шумом отодвинула от себя пустую тарелку.

– Слушай, Эва! Если ты хочешь, чтобы я скакала до потолка от твоего приезда и пускала по этому поводу сентиментальные сопли – то даже не надейся. В конце концов твое бегство свело в могилу родителей. Ты об этом когда-нибудь думала? И потом… почему ты ни разу не приехала к нам? В чем дело?

– Я… я… хотела…

– А тебя не пускали! Держали за руки и за ноги! Так ведь было дело или нет?

– Все гораздо сложнее.

– Ну конечно, – хмыкнула я. – Ты просто оправдываешь собственную подлость и трусость.

И тут Эва заплакала.

– Я понимаю. Во всем виновата только я. Но давай во всем разберемся потом. Не сейчас. Я прошу тебя. Она приложила руки к животу. – Ради нее.

– Не буду. Это я виновата. Прости.

Эва смахнула слезы и протянула мне руку.

– Мир? – улыбнулась она.

– Мир, – сказала я, сжимая ее пальцы.

За курицей воцарилось долгожданное примирение. Эва рассказывала о Франции, о своей беременности. Я вставляла свои вопросы. За чаем позвонил Денис.

Я протянула руку и взяла мобильный, лежавший на кухонном столе.

– Хэлло! – услышала я.

– Привет!

– Как там твоя парижанка?

– Приехала. Сидим, пьем чай.

Возникла пауза.

– Значит, все в порядке?

– Именно так. А ты ожидал чего-то другого?

В трубке раздалось сопенье.

– Не знаю.

– Как у тебя?

– О’ кей. Соскучился. Когда ты приедешь? Мы собирались на рыбалку. Не присоединишься?

– Кто это «мы»?

– Мила и Васек.

Это были мои старые знакомые.

– Не могу.

– А когда сможешь?

– Не знаю.

– Понятно.

На том конце дали отбой.

– Кто это? – спросила Эва.

– Денис. Приглашал с компанией на рыбалку.

– А ты?

– А я отказала. Не могу же я оставить тебя одну.