Стеклянный купол

© Алексей Гротов, 2025

ISBN 978-5-0067-4793-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стеклянный Купол

(Она похожа на тень, случайно обретшую форму человека.

Ростом невысока, будто сознательно стремится быть ниже уровня чужих глаз. Фигура – хрупкая, почти воздушная, с острыми углами локтей и ключиц, проступающих сквозь ткань кофты. Кажется, ветер может унести, а мир – сломать.

Волосы – неопределенного мышиного оттенка, прямые и тонкие. Чаще всего стянуты в низкий, небрежный хвост у основания шеи, или рассыпаны по плечам узкой пеленой. Челка – обязательный элемент, полупрозрачная завеса, которую можно натянуть глубже на лоб, создавая дополнительный барьер между собой и миром.

Лицо – очень бледное, словно редко видящее настоящее солнце без фильтра капюшона или оконного стекла. Кожа тонкая, почти прозрачная на висках и веках, местами отмеченная легкой россыпью веснушек (которые она ненавидит) или единичной, едва заметной родинкой где-то у линии роста волос.

Глаза – самый яркий и самый печальный контраст. Большие, широко расставленные, цвета размытого летнего неба перед дождем – серо-голубые, или как влажный лесной мох – серо-зеленые. В них нет блеска ожидания или дерзости. Есть глубина, но не бездонная, а скорее замкнутая, как тихое озеро в чаще. И усталость. Синяки под глазами – перманентные, сиреневые тени, будто краски хронического недосыпа и внутренней тревоги. Взгляд часто нефокусированный, устремленный куда-то внутрь себя или в безопасную точку на полу; прямой зрительный контакт – испытание.

Черты лица – мягкие, неяркие, словно приглушенные. Нос аккуратный, прямой. Губы чаще сжаты в тонкую линию, редко окрашенную чем-то ярче прозрачного бальзама. Когда она улыбается (крайне редко и только самой себе или коту), это почти незаметное движение уголков губ – мимолетная тень радости.

Одежда – ее вторая кожа и щит. Преобладают серые, темно-синие, черные, хаки – цвета, растворяющиеся в толпе. Фасоны – свободные, мешковатые, скрывающие контуры тела: длинные рукава (даже летом), кофты с капюшонами, просторные джинсы или брюки, объемные худи. Ткани – мягкий хлопок, флис, плотный трикотаж, не столько для красоты, сколько для тактильного успокоения. Обувь – скромные кроссовки или замшевые ботинки, не привлекающие внимания. Никаких ярких акцентов, открытых зон, обтягивающих силуэтов. Каждый слой – буфер от внешнего мира.

Руки часто спрятаны в рукавах или карманах. Пальцы – тонкие, нервные, могут бессознательно теребить край кофты, мять ткань, прятаться в кулаки. Осанка – сутулая, плечи поданы вперед, будто защищая сердце, голова чуть втянута, как у птицы, ожидающей удара.

Она не «красива» в общепринятом, сияющем смысле. Она – тихая, блеклая, тщательно замаскированная. Ее внешность – зеркало внутреннего состояния: стремление к невидимости, потребность в защите, глубокая усталость от необходимости просто существовать в слишком громком и слишком ярком мире. Ее сила не во внешнем блеске, а в этой хрупкой, но упорной выносливости невидимки)

Меня зовут… неважно. Мне шестнадцать. Мир снаружи – огромный, громкий, цветной витраж. А я – внутри своего стеклянного купола. Тонкого, холодного, невидимого. Сквозь него все видно, но дотронуться нельзя. Нельзя вдохнуть полной грудью этот воздух, наполненный ими: уверенными, смелыми, легкими. Они смеются так громко, что у меня сжимается живот. Они легко заводят разговор с незнакомцами – у меня же перехватывает дыхание, если на меня просто посмотрят.

Все новое – это не приключение. Это землетрясение. Новый маршрут в школу? Предчувствие катастрофы. Незнакомая тропинка в парке? Ловушка. Даже новая песня по радио может ударить по нервам, как внезапный хлопок. Мозг кричит: «Опасность! Неизвестность! Беги! Спрячься!» А тело слушается: ладони леденеют, в горле встает колючий ком, сердце колотится, как пойманная птица о прутья клетки. И весь мир сужается до размеров этой клетки – до точки на полу, до узора на своих дрожащих руках.

Чувства… они не просто волны. Это цунами. Грусть накрывает с головой, тяжелая, как мокрая шерсть. Радость? Краткая вспышка, тут же омраченная страхом: «А вдруг сейчас что-то случится? Вдруг это кончится?» А злость… она страшнее всего. Потому что она горячая, неконтролируемая. Она пугает меня саму. Лучше загнать ее глубже, подальше, в самый темный угол, где она тихо шипит и разъедает изнутри. Проще сжать кулаки в карманах, впиться ногтями в ладони, пока боль не вернет хоть какую-то иллюзию контроля.

И паника… Она приходит незвано. Как сегодня утром. Замок на рюкзаке заело. Просто заело. Мелочь. Но вдруг – темнота по краям зрения. Звон в ушах. Воздух стал густым, как сироп, он не лезет в легкие. Сердце бешено колотилось, выпрыгнуть хочет. Ноги стали ватными. «Не сейчас, только не сейчас, прямо в коридоре, все увидят…» – мысль металась, как та самая птица. Я прижалась лбом к холодному металлу шкафчика, пытаясь сосчитать трещинки на краске. Раз. Два. Три. Вдох… выдох… Вдох короче, чем выдох… Так мама учила. Четверть… Половина… Почти весь воздух вышел… Еще раз. Трещинка номер четыре выглядела как река на карте.

Минута? Пять? Не знаю. Шум коридора вернулся, как включенный телевизор. Кто-то толкнул меня плечом, пробегая. Я вздрогнула, но уже не так, как раньше. Ком в горле медленно таял, оставляя послевкусие стыда и усталости. Бессилия. Замок щелкнул под дрожащими пальцами.

Иногда я смотрю на них – на тех, кто живет там, за моим стеклянным куполом. Они танцуют под дождем, кричат что-то через улицу, пробуют странную еду, влюбляются так открыто, что больно смотреть. И мне хочется… Хочется просто выйти. Высунуть руку и почувствовать, как настоящие капли дождя стекают по коже. Не бояться, что они обожгут или отравят. Просто почувствовать.

Но пока мой мир – это тихие комнаты, знакомые маршруты, наушники, заглушающие слишком резкие звуки, и постоянная, изматывающая работа: дышать, когда хочется затаиться; стоять, когда ноги просят бежать; молчать, когда внутри все кричит от страха перед огромным, пугающе новым миром.

Шестнадцать. Это должно быть начало. А иногда кажется, что я уже так устала. Но я все еще здесь. Дышу. Считаю трещинки. Жду, когда дрожь в руках утихнет. И надеюсь, что однажды стекло станет тоньше. Или я сильнее. Хотя бы на чуть-чуть.

10 июня. Четверг. 16:47

Обратную дорогу из школы я знаю как молитву: три квартала прямо, поворот у аптеки с синей вывеской, потом вдоль серого забора. Без сюрпризов. Без новизны. Дышать чуть легче.

Но сегодня тени уже длинные, солнце слепит в глаза. У аптеки я зажмурилась на секунду – и пропустила поворот. Очнулась у чужого подъезда. Знакомый маршрут распался. Сердце тут же глухо ударило о ребра: Не туда. Всё не так. Опасность.

Я прижалась спиной к холодной стене, пытаясь прогнать нарастающий звон в ушах. Куда идти? Что, если… И тут – шорох. Из-под ржавой скамейки. Темнота двинулась.

Я замерла. Кто? Что? Готовилась к рывку, к бегству. Но из тени вышло… оно. Не оно. Он.

Черный кот. Не просто черный – бархатный. Ночью в миниатюре. И огромные, спокойные желтые глаза, как два маленьких солнца. Он сел прямо передо мной, метров в двух, обвил хвостом лапы. И просто смотрел. Не ждал еды. Не мяукал. Не пугал. Просто был.

Я ждала, что он испугается моей дрожи, моих слишком широких глаз. Но он лишь медленно моргнул. Длинно, будто говоря: «Вижу тебя. И всё в порядке».

«П-привет,» – прошептала я, голос как рваная нить. Нелепо. Коты не понимают слов.

Он поднялся, потянулся с невозмутимой грацией, и… подошел. Не спеша. Не прыжком. Шаг. Еще шаг. Его шерсть в солнечном луче отливала синевой. Он подошел так близко, что я почувствовала легкое дуновение тепла от его тела. И ткнулся лбом мне в голень. Тихо. Твердо.

У меня перехватило дыхание, но не от страха. От неожиданности этой… тишины. Внутри. Гул тревоги, который не умолкал с утра, вдруг стих. Как будто он своим бархатным лбом прижал эту кричащую кнопку «ПАНИКА». Я осторожно, дрожащими пальцами, коснулась его головы между ушами. Шерсть оказалась невероятно мягкой, теплой, живой.

Он заурчал. Низко, глубоко, как крошечный моторчик. Звук вибрировал сквозь мои джинсы, прямо в кость. В ноги. В живот. Это урчание заполнило все пустоты, вытеснив дрожь. Я медленно опустилась на корточки, не отрывая руку от его головы. Он терся щекой о мою ладонь, полуприкрыв довольные глаза. Его дыхание было ровным. Спокойным.

Он не боится, – подумала я с изумлением. Не боится места. Не боится меня. Не боится этого неправильного поворота. Он просто был здесь. Сейчас. И его присутствие было… якорным. Твердым.

Мы сидели так, может, минуту. Может, пять. Мир сузился до полоски тротуара, теплого черного бока под моей ладонью и ритмичного урчания. Никто не смотрел на нас осуждающе. Никто не требовал слов. Никто не был новым или пугающим. Только кот и я. И тишина внутри меня – настоящая, а не та, что от оцепенения.

Потом он вдруг встал, еще раз потёрся о мою руку, оставив на коже ощущение шелка и тепла, и неторопливо пошел к подъезду. Оглянулся на пороге. Его желтые глаза встретились с моими. Еще одно медленное, осмысленное моргание.

До свидания, – подумала я. Спасибо.

Я встала. Ноги больше не были ватными. Дыхание ровное. Сердце тихое. Я нашла взглядом синюю вывеску аптеки – она была всего в десяти метрах. Оказалось, я свернула слишком рано, всего на один подъезд раньше. Не катастрофа. Не конец света. Просто маленькая ошибка, которая привела к… ему.

Я пошла домой обычным маршрутом. Но в кармане все еще ощущалась его мягкая шерсть, а в ушах – эхо урчания. Как будто кто-то мудрый и безмолвный сказал мне сегодня: «Смотри. Мир может быть и таким. Не только страшным. Но и тихим. Теплым. Вот так, бок о бок». И в моем стеклянном куполе, кажется, появилась едва заметная трещинка. Сквозь нее подул теплый ветерок.

12 июня. Суббота. 11:03.

Брат постучал в дверь костяшками пальцев, резко. «Собирайся. Через двадцать минут выезжаем в ТЦ. И… оденься нормально, а?» Голос был ровный, но последняя фраза – как заноза. «Нормально». Она повисла в воздухе комнаты, тяжелая и колючая, после того, как его шаги удалились по коридору.

Я стою перед зеркалом в шкафу. «Нормально». Что это? Его «нормально» – это девушки с его ленты в соцсетях: яркие майки, короткие шорты, улыбки, как вспышки. Солнечные. Легкие. Невидимые крылья уверенности за спиной.

Мое «нормально» – это серые джинсы. Плотные, не обтягивающие. Темно-синяя кофта с длинным-длинным рукавом. И капюшон. Обязательно капюшон. Он сейчас надет, обрамляя лицо, создавая ощущение кокона, хоть и из ткани. Защиты. Невидимой стены между мной и миром.

За окном – июньское пекло. Воздух над асфальтом дрожит. «Жарко,» – шепчет разум. «Сними капюшон. Закатай рукава. Хотя бы…» Но мысль обнажить кожу – плечи, руки – вызывает холодную волну тошноты. Это не стыд тела. Это… незащищенность. Как будто сняв слой одежды, я сниму и слой брони. Стану уязвимой мишенью для взглядов, для случайных прикосновений в толпе, для всего этого огромного, давящего пространства ТЦ.

«Надо же прятать,» – отвечаю я сама себе в зеркале. Голос тихий, но твердый. Плечи – потому что их линия кажется мне слишком хрупкой, слишком заметной. Руки – потому что на них могут смотреть. Потому что я чувствую каждую точку на коже, как будто она оголена, даже когда прикрыта. Капюшон – потому что он дает тень для лица, укромный уголок для взгляда, когда все вокруг слишком яркое, слишком резкое.

Я поправляю рукав, натягивая его почти до костяшек пальцев. Ткань грубоватая, знакомая. Надежная. Она не красивая, не модная. Она – щит.

Брат не поймет. Для него это «странно». «Ненормально». Он увидит только потную, закутанную сестру, которая портит своим видом его представление о правильном выходе «в свет». Он снова услышит шепот (реальный или воображаемый – какая разница?): «Что с ней? Больная что ли?» Или просто пожалеет меня, и это будет еще унизительнее.

Но альтернатива – надеть что-то «нормальное» по его меркам… Нет. Мысль об этом заставляет сердце биться чаще, ладони леденеть. Паника в раздевалке ТЦ? Обморок от перегрева и страха? Нет уж. Лучше его раздражение. Лучше неловкие взгляды незнакомцев. Лучше эта духота под капюшоном, чем ощущение, что я стою посне людского моря абсолютно голая, беззащитная, выставленная на всеобщее обозрение.

Я глубоко вдыхаю под тканью капюшона. Воздух теплый, спертый. Но мой. Я поправляю кофту, чтобы ни сантиметра кожи на шее не было видно. Мое «нормально» – это тихая война за выживание в большом шумном мире. Это броня из хлопка и полиэстера. И сегодня я не сниму ее, даже если солнце будет плавить асфальт, а его взгляд – жечь сильнее любого ультрафиолета. Потому что внутри этой брони – хоть какая-то безопасность. И это важнее, чем чье-то представление о «норме».

13 июня. Воскресенье. 07:48.

Сознание всплывает медленно, как что-то тяжелое и нежеланное со дна. Сквозь ресницы – щель штора. Солнечный луч, наглый, яркий, бьет прямо в зрачок. Я зажмуриваюсь сильнее.

«О боже мой. Снова утро. Снова я жива.»

Не благодарность. Констатация. Усталость. Такая глубокая, костная, как будто я не спала, а таскала мешки с цементом всю ночь. Каждая клеточка ноет. Голова – туманный шар из ваты и колючей проволоки. Дышать лень. Двигать рукой – подвиг.

За стеной – мир. Уже включился. Слышен смех из открытого окна где-то сверху – легкий, искренний, как щебет птицы. Как они так могут? Сразу? За окном чей-то велосипед проехал с веселым звонком. Кто-то громко, бодро зовет собаку: «Басик! Иди сюда, мальчик!»

Они все… заряжены. Как батарейки. Как будто проснулись с чувством, что мир – это гигантская конфета, которую нужно срочно облизать. Их утро благоухает кофе, амбициями и планами. Они строят графики. Бегут на пробежки. Пишут в сторис «Доброе утро, мир! #благодарность #люблюжизнь #успевайвсе».

Я лежу. Веки – свинцовые шторы. Дышу в подушку. Мой мир пахнет пылью и вчерашней тоской. Планы? Единственный план – пережить этот день. Не разбиться вдребезги о его острые углы. Не впасть в панику от слишком громкого звука за окном. Не расплакаться просто потому, что солнце светит слишком навязчиво.

«Разве это возможно?» – мысль ползет медленно, как улитка. Возможно ли – вот так, каждое утро, просыпаться и хотеть? Хотеть выйти навстречу этому шумному, яркому, требовательному миру? Чувствовать его не как угрозу, а как… приглашение? Возможно ли не чувствовать себя сломанной заводной игрушкой на фоне этих сверкающих, отлаженных механизмов счастья?

Они все такие… идеальные. Или делают вид? Их жизни в соцсетях – глянцевые открытки. Их улыбки на улице – безупречные, зубы как жемчуг. У них есть карьера. Любовь. Путешествия. Друзья, которые звонят просто так. Они знают, чего хотят. Идут и берут.

А я… Я не знаю, чего хочу. Кроме одного: чтобы все замолчало. Чтобы мир приглушил свет. Чтобы можно было просто быть, не оправдывая свое существование бодростью, успехами и сияющими глазами в семь утра. Моя «идеальность» – это остаться незамеченной. Не споткнуться. Не заплакать на людях. Не забыть дышать.

Солнечный луч ползет по стене. Он такой настойчивый. Жизнерадостный. Чужой. Он напоминает мне, что спектакль под названием «Нормальная Жизнь» уже начался. Актеры на местах. Декорации – сверкающие и манящие. А я – за кулисами. В темноте. В рваном халате и с головной болью. Смотрю на сцену и думаю: «Как они это выносят? Этот свет? Этот шум? Это постоянное действие? Разве это не выматывает их так же, как меня?»

Но нет. Кажется, их батарейки – вечные. А моя села еще вчера. Или позавчера. Или всегда была почти пустой.

Я натягиваю одеяло на голову, создавая пещеру. Темнота. Тишина. Свое пространство. Хотя бы на пять минут. Хотя бы на десять. Пока мир там, за окном, с его велосипедами, смехом и #благодарностью, не ворвется сюда со своим требованием: «Проснись! Будь как все! Будь идеальной! Будь… живой!»

Но я уже жива. И в этом – вся усталость мира. Я дышу. Значит, придется вставать. Значит, придется снова притворяться, что я не вижу фальши в этом всеобщем сиянии. Что их «идеальное» – не тонкий лак, скрывающий те же трещины, что и у меня. Просто… их трещины не кричат так громко изнутри. Или они лучше умеют их красить.

Я задерживаю дыхание под одеялом. Считаю секунды. Надеюсь, что когда выгляну, мир окажется чуть мягче. Чуть тише. Чуть менее ослепительно-идеальным. Хотя бы на сегодня.

13 июня. Воскресенье. 19:11.

Закат за окном – кроваво-оранжевый. Яростный. Как будто солнце тоже не хочет уходить, сопротивляется ночи. А мне все равно. Я сижу на полу, спина к кровати, колени прижаты к груди. Наушники – моя крепость. Музыка – стена. Грохочущая, рвущая тишину на клочья, как цепной пес, охраняющий покой.

Р-р-раз! Удар по барабанам – прямо в виски. Ви-и-и-ииии! Гитара, пронзительная, как крик раненого зверя. А потом… голос. Не пение. Вопль. Хриплый, надорванный, выплевывающий слова, как осколки стекла. Тяжелый рок. Жесткий. Безжалостный. Мой.

Мама только что ушла из комнаты. Сказала спокойно, будто объявляла прогноз погоды: «Записала тебя к специалисту. Завтра в три. Хороший психолог, Марья Ивановна рекомендовала…» Голос ее был ровным, но в глазах – это выражение. Смесь надежды, вины и ужасающей решимости. «Мы тебя исправим. Сделаем нормальной. Как всех».

Наушники я не снимала. Смотрела на ее губы, двигающиеся в тишине моей звуковой крепости. Потом она вздохнула, повернулась и ушла. Дверь закрылась с тихим щелчком. А я вжала регулятор громкости до упора.

И что мне теперь куда-то надо идти?

Мысль – тупая игла под ноготь. Завтра. Днем. В неизвестное место. К незнакомому человеку. Который будет смотреть. Спрашивать. Ковыряться в моих мыслях, как в открытой ране. «Как вы себя чувствуете?» «Что вас беспокоит?» Ха. Как будто словами можно описать этот постоянный гул тревоги под ребрами. Как будто можно объяснить, почему солнечный свет режет, а смех – обжигает. Почему капюшон – необходимость, а не причуда.

Почему они не могут просто оставить меня в покое?

Вот же он – покой. Прямо здесь. На полу, в луже собственной тени. Под вой гитар и хриплый рев вокала, который не поет, а выворачивает душу наизнанку. Они хотят меня «вылечить»? От чего? От того, что я вижу мир слишком ярким, слишком громким, слишком… лживым в своем притворном благополучии? От того, что их «нормально» для меня – пытка?

Лишь наушники. Лишь музыка. От них мне легче.

Потому что здесь, в этом хаосе звуков, есть порядок. Жесткий ритм. Предсказуемая агрессия. Гитара плачет за меня. Барабаны бьют в такт моему сердцу, когда оно рвется из груди от паники. А вокалист… он кричит. Кричит так, как я никогда не смогу. Выпускает всю ярость, весь страх, всю невыносимую тяжесть бытия в одном оглушительном рыке.

Там кричат для меня.

Каждый перекошенный звук, каждый сдавленный визг, каждый низкий, звериный рык – он мой. Это не просто музыка. Это переводчик. Он берет ту черную, липкую, бесформенную массу, что клокочет у меня внутри, и придает ей форму. Мощную. Громкую. Сильную. Пусть разрушительную – но сильную. Когда он орет в микрофон, срывая голос, я чувствую, как что-то во мне отзывается. Не тихо. Не стыдливо. А гулко, как удар грома. Это моя боль. Моя ярость. Мое неприятие этого глянцевого, фальшивого мира. Озвученное.

Я понимаю каждый крик.

Понимаю без слов. На уровне вибраций в костях. Этот крик – не безумие. Это правда. Самая нагота души, выплеснутая наружу без стыда. Он не прячется за улыбками, не говорит «все окей». Он признает: мир – больно. Жизнь – тяжело. Иногда – невыносимо. И это нормально – так чувствовать. Не нормально – притворяться, что все иначе.

А завтра… Завтра придется снять наушники. Выйти из крепости звука. Идти туда, где будут ждать «разговора». Где мои крики, мою музыку, мое единственное спасение назовут, наверное, «симптомом». Где попытаются впихнуть меня обратно в их тесную, душную коробку под названием «нормально».

Я прижимаю наушники ладонями сильнее, будто могу вдавить их в череп. Гитара воет соло – протяжное, мучительное, прекрасное. Вокалист завывает в последнем, отчаянном порыве. Барабаны бьют, как молот по наковальне.

Пока играет этот хаос – я дышу. Пока они кричат за меня – я не одна. Пока грохот заполняет вселенную – завтра не наступит. Еще нет.

14 июня. Понедельник. 15:17

Кабинет пахнет пылью и чужим спокойствием. Слишком тихо. Слишком чисто. Кресло слишком глубокое – я проваливаюсь, как в болото. Напротив – Он. Психолог. Улыбка аккуратная, как бумажный самолетик. Глаза внимательные, сканирующие. Ищущие поломку.

Он достает папку. Не цветные карандаши, не куклы. Черно-белые картинки. Пятна. Кляксы. Застывшие сны на бумаге. «Что вы здесь видите?» – голос мягкий, но настойчивый. Ловушка.

Первая картинка. Беспорядочные черные кляксы на сером. Как мой внутренний гул. Как тревога перед сном. «Туча,» – выдыхаю я. Безжизненно. Неправда. Я вижу разбитое стекло. Осколки моего купола. Но говорить это вслух? Нет. Пусть думает про тучу.

Вторая. Что-то струящееся, похожее на крылья или пламя. «Птица,» – лгу снова. Он кивает, записывает что-то аккуратным почерком. На самом деле, это крик. Тот самый, из моих наушников. Застывший, беззвучный, отчаянный. Черно-белый визг.

Он показывает еще. И еще. Я называю: «Дерево». «Цветок». «Маска». Всегда простое. Всегда безопасное. Всегда – неправда. Он пытается выловить что-то в моих глазах, в дрожи пальцев, спрятанных в рукава кофты (да, я в кофте, даже здесь, в душном кабинете). Ищет трещину, куда можно вставить свой инструмент «исправления».

Пытался выяснить, что не так.

Его взгляд говорит: «Где твой сломанный винтик? Покажи мне, и я починю». Он ждет истории про травму, про страх, про что-то конкретное, что можно объяснить, разложить по полочкам, дать таблетку или упражнение.

А всё же так.

Нет одной сломанной детали. Весь механизм другой. Я не сломана. Я просто… собрана иначе. Мой сенсорный мир – перегружен. Звуки режут, свет жжет, прикосновения обжигают, даже взгляды оставляют синяки. Мои эмоции – не ручейки, а цунами. Тишина для меня – не покой, а вакуум, где слышно, как стучит собственная кровь в висках. А этот их «нормальный» мир с его навязчивым блеском, громкостью и фальшивыми улыбками? Он для меня – агрессивная среда. Как кислота.

Просто я чуть другая.

Не больная. Не «ненормальная» в смысле испорченной. Инакая. Как операционная система, которая не совместима с популярным софтом «Радостная Социальная Жизнь 2.0». Как радиоприемник, настроенный на частоту, которую большинство не слышит – частоту тревоги, перегрузки, слишком острого восприятия каждой щели в этом несовершенном мире.

Он кладет последнюю карточку. Улыбается снова. Эта бумажная улыбка. «Спасибо. Мы продолжим на следующей неделе. Будет полезно поговорить глубже».

Я киваю. Механически. Глубже? В какую глубину? В ту, где живет мое нежелание быть разобранной на части? В ту, где звучит музыка, которую он назвал бы «агрессивной» и «деструктивной», не поняв, что это единственный язык, на котором моя душа может кричать?

Я встаю. Ноги ватные. На спине – холодный пот под слоем ткани. Он протягивает визитку. «Запишитесь на прием у секретаря».

«Запишусь,» – говорю я. Голос звучит чужим, плоским. Я беру визитку. Не смотрю на нее. Она – пропуск в еще одну попытку впихнуть меня в прокрустово ложе «нормальности».

Выхожу в коридор. Шум, запахи, люди – все обрушивается с новой силой. Я натягиваю капюшон глубже, как щит. Чуть другая. Это не оправдание. Это факт. Как цвет глаз. Как отпечатки пальцев. И никакие черно-белые картинки не изменят того, что я вижу мир в слишком резком, слишком болезненном, слишком реальном цвете. Они хотят найти «что не так». А «не так» – только их попытка заставить меня видеть иначе. Или притворяться. А я устала притворяться. Даже перед человеком с аккуратной улыбкой и папкой черно-белых иллюзий.

15 июня. Вторник. 02:47.

Проснулась от резкого толчка где-то под ребрами. Не звук. Не свет. Чувство. Как будто в темноте комнаты кто-то выдохнул ледяное облако. Сердце колотится, ладони липкие. Остаток сна – расплывчатый, но жуткий: черно-белые картинки оживали, сползали со стола психолога, обвиваясь вокруг ног, как холодные щупальца. А его глаза… все те же, сканирующие, ищущие.