Ветер в ивах

© Перевод. И. Доронина, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Глава I. На речном берегу

Все утро Крот усердно трудился, делая весеннюю уборку своего маленького дома. Сначала подметал веником полы, потом вытирал пыль тряпками; потом, взбираясь то на стремянку, то на стул с кистью и ведром известки, белил стены, пока пыль не забила ему горло и не запорошила глаза, известка не забрызгала всю его черную шкурку, а спина и руки не разболелись от усталости. Приближение весны ощущалось и наверху, в воздухе, и внизу, под землей, и везде вокруг; это ощущение проникало даже в его темный непритязательный домик, наполняя его духом беспокойства и томления. Поэтому неудивительно, что Крот вдруг швырнул веник на пол, сказал:

– Надоело!

Потом добавил:

– Хватит!

И еще:

– Провались она пропадом, эта весенняя уборка!

И бросился прочь из дома, не удосужившись даже надеть пальто. Что-то там, наверху, властно манило его, и он стал взбираться по крутому узкому тоннелю, который в его случае заменял посыпанную гравием подъездную дорожку, какие бывают у зверей, чьи дома располагаются ближе к солнцу и воздуху. Он цеплялся когтями за стенки, царапался, карабкался и протискивался, и снова цеплялся, царапался, карабкался и протискивался, упорно работая маленькими лапками и бормоча:

– Давай! Ну давай же!

Пока наконец – хоп! – его мордочка не вынырнула на солнечный свет, и в следующий момент он уже поймал себя на том, что катается по теплой траве на широком лугу.

– Чудесно! – сказал он себе. – Это гораздо лучше, чем белить стены!

Солнце жарко припекало шкурку, прохладный ветерок ласкал разгоряченный лоб, и веселый птичий щебет обрушился на слух, притупившийся за время долгого одинокого пребывания Крота в подземном заточении, словно гром небесный. Мгновенно вскочив на все четыре лапы, радуясь жизни и наслаждаясь весной, не омраченной необходимостью делать уборку, он помчался через луг и бежал, не останавливаясь, пока не достиг кустов, обрамлявших его дальний край.

– Стоять! – крикнул пожилой кролик, высовываясь из заросли. – Шесть пенсов за право прохода по частной дороге!

Однако мгновение спустя он в полном замешательстве уже смотрел вслед Кроту, который как ни в чем не бывало, презрительно и даже с раздражением продолжил свой путь вдоль живой изгороди, посмеиваясь над другими кроликами, поспешно высовывавшими головы из своих норок, чтобы узнать, что происходит.

– Лукового вам соуса! Лукового вам соуса! – глумливо поприветствовал их Крот – и был таков прежде, чем они успели придумать достойный ответ. Тут кролики начали упрекать друг друга:

– Эх ты, тугодум! Почему ты не ответил ему…

– А ты-то сам чего молчал?!

– Нужно было напомнить ему…

И так далее, все как обычно. Но, разумеется, было слишком поздно, как всегда в подобных случаях.

Все вокруг было так прекрасно, что казалось нереальным: повсюду – и на просторах лугов, по которым он деловито шагал вдоль живых изгородей, и в перелесках – строили гнезда птицы, набухали бутонами цветы, выстреливали листьями почки деревьев; все излучало радостную озабоченность и жизненную энергию. И вместо того, чтобы испытывать угрызения совести, нашептывавшей ему: «А как же побелка?» – Крот чувствовал лишь восторг оттого, что он – единственное праздное существо среди всех этих трудолюбивых сограждан. В конце концов, лучшая часть безделья состоит не в том, чтобы отдыхать самому, а в том, чтобы наблюдать, как трудятся другие.

Он уж было подумал, что более счастливым быть невозможно, как вдруг, бесцельно петляя по лугу, очутился на берегу по-весеннему полноводной реки. Никогда в жизни он не видел реку – это глянцево-блестящее, извилистое, упитанное животное, которое, посмеиваясь, неслось куда-то, с урчанием хватая и с хохотом отшвыривая по пути все, что попадалось, бросаясь на все новых товарищей по игре взамен тех, что вырвались из его объятий, ловя и отпуская их снова и снова. Все трепетало и брезжило, мерцало, искрилось, бликовало, закручивалось маленькими вдоворотиками, ворковало и булькало. Крот был ошеломлен, зачарован, околдован. Он засеменил вдоль берега, как малыш, завороженный волшебной историей, которую ему рассказывает ведущий его за руку взрослый. Утомившись наконец, он уселся на берегу, между тем как река продолжала рассказывать ему нескончаемую череду сочиненных в самом сердце земли лучших в мире сказок, которые ей надлежало донести в конце пути до ненасытного моря.

Сидя так на траве и глядя на противоположный берег, он заметил темное отверстие в земле, прямо над кромкой воды, и стал умиротворенно размышлять о том, какое прелестное уютное жилище можно было бы устроить там для неприхотливого животного, которому нравится жить у реки: вдали от шума и пыли, над уровнем паводка. Пока он глядел в эту дыру, в глубине ее сверкнуло что-то маленькое, но яркое, исчезло, потом снова сверкнуло, как маленькая звездочка. Однако вряд ли это могла быть звезда – место уж больно для звезд неподходящее, и для жука-светляка оно было слишком мало и слишком ярко. Потом он заметил, как огонек моргнул, и понял, что это глаз; постепенно вокруг глаза, как рамка вокруг картинки, стала вырисовываться маленькая мордочка.

Коричневая, с усиками. Серьезная, круглая, с тем самым мерцанием в глазу, который первым привлек его внимание. С аккуратными маленькими ушками и густым шелковистым мехом надо лбом.

Водяной Крыс!

Зверьки встали, каждый на своем берегу, и внимательно оглядели друг друга.

– Привет, Крот! – сказал Водяной Крыс.

– Привет, Крыс! – ответил Крот.

– Хочешь перебраться на этот берег? – поинтересовался Крыс после паузы.

– Легко сказать – хочешь, – ответил Крот немного капризно. Здесь, у реки, он был новичком и не знал местных обычаев.

Не тратя слов даром, Крыс наклонился, отвязал веревку, потянул ее на себя и легко ступил в маленькую лодочку, которой Крот раньше не заметил. Лодка была голубой снаружи, белой внутри и рассчитана как раз на двух зверьков; она сразу же покорила сердце Крота, хотя он пока не совсем понимал, какая в ней польза.

Ловко гребя веслами, Крыс быстро переплыл реку, пристал к берегу, протянул сбежавшему к кромке воды Кроту переднюю лапу и сказал:

– Держись за мою руку! А теперь живо спускайся в лодку!

И Крот, к собственному удивлению и восторгу, в следующий миг оказался сидящим на корме настоящей лодки.

– Какой невероятно чудесный день! – воскликнул он, когда Крыс оттолкнулся от берега и снова взялся за весла. – А знаешь, я ведь еще никогда в жизни не плавал в лодке!

Крыс был водяной крысой. Водяной! Поэтому у него от изумления чуть не отвалилась челюсть.

– Что?! – вскричал он. – Ты никогда не… никогда не… Я потрясен! А чем же ты тогда занимался?

– Наверное, это очень приятное занятие? – не обратив внимания на вопрос, предположил Крот, откинувшись на спинку кормовой скамьи, хотя сам уже убедился в этом, обозревая борты, весла, уключины и прочие лодочные приспособления и ощущая, как лодка легко покачивается под ним.

– Приятное?! Да это единственное сто́ящее занятие, – торжественно произнес Крыс, наклоняясь вперед и загребая веслами. – Поверь, мой юный друг, ничто, абсолютно ничто не может сравниться с удовольствием просто плавать на лодке. Просто плавать, – мечтательно повторял он, – просто плавать на лодке… плавать на лодке…

– Осторожно! Берегись! – вдруг крикнул Крот.

Но было уже поздно. Лодка со всего маху врезалась в берег, и в следующий миг замечтавшийся счастливый гребец уже лежал на ее дне, болтая ногами в воздухе.

– …плавать на лодке… или валяться в лодке, – невозмутимо закончил Крыс, вставая и довольно смеясь. – Плавать или валяться – не имеет значения. В этом-то и прелесть – ничто не имеет значения: уплываешь ли ты от чего-то, приплываешь ли в место назначения или вообще неизвестно куда, все неважно; важно, что ты всегда занят, ничего конкретно не делая. А когда ты это «ничего конкретно» сделал, всегда найдется что-то другое, и ты можешь заняться этим, если захочешь, а не захочешь – так и не надо. Послушай, если у тебя сегодня утром нет других дел, может, поплаваем по реке вместе и хорошо проведем день?

В полном восторге от предложения Крот пошевелил пальцами на ногах, сделал глубокий вдох, расправив грудь, и блаженно откинулся на мягкие подушки.

– Какой чудесный денек у меня выдался! – воскликнул он. – Поплыли немедленно!

– Тогда подожди меня тут минутку! – сказал Крыс. Он привязал веревку к скобе причального столбика, вскарабкался ко входу в свой домик и спустя недолгое время вернулся, сгибаясь под тяжестью весьма объемной плетеной корзинки с едой.

– Поставь у себя в ногах, – сказал он, передавая ее Кроту, потом отвязал лодку и снова сел на весла.

– А что в ней? – поинтересовался Крот, ерзая от любопытства.

– В ней холодный цыпленок, – ответил Крыс и продолжил быстро перечислять: – Холодный язык, холодный окорок, холодный ростбиф, маринованные корнишоны, французские булочки, бутерброды с кресс-салатом, тушенка, имбирный лимонад, газированная вода…

– Ой, хватит, хватит! – вскричал Крот в экстазе. – Это слишком много.

– Ты в самом деле так думаешь? – серьезно спросил Крыс. – Это лишь то, что я всегда беру с собой на такие вылазки; и другие звери еще говорят, что я скупердяй, поэтому рассчитываю все в обрез!

Но Крот не слышал ни слова из того, что говорил Крыс. Поглощенный новой жизнью, разворачивавшейся вокруг, опьяненный сверканием водной ряби, запахами, звуками и солнечным светом, опустив лапку в воду, он грезил наяву. Крыс, как понятливый друг, неторопливо греб, стараясь не беспокоить его.

– Мне ужасно нравится твой наряд, старина, – все же заметил он спустя не менее получаса. – Я и сам хочу заиметь черный бархатный смокинг когда-нибудь, как только смогу это себе позволить.

– Прошу прощения, – ответил Крот, не без усилий возвращаясь к действительности. – Ты наверняка счел мое поведение невежливым, но все это так ново для меня. Значит… вот они какие… реки!

– Не реки, а Река, – поправил его Крыс.

– А ты в самом деле живешь прямо у реки? Какая счастливая жизнь!

– У реки, с рекой и на реке, – уточнил Крыс. – Она заменяет мне братьев и сестер, тетушек и друзей, кормит меня, поит и (естественно) моет. Это – мой мир, и другого я не желаю. Если чего-то в ней нет, значит, того мне и не надо, и если она чего-то не знает, значит, оно того и не стоит. Господи! Как хорошо нам с ней вместе! Зимой и летом, весной и осенью – в любое время года у нее есть свои развлечения и радости. В феврале, когда случаются наводнения, мои погреба и подвал до краев заполняются водой, и это плохо, коричневая вода плещется прямо в окно моей лучшей спальни, но, когда уровень воды снова падает, обнажаются заиленные участки земли, которые пахнут, как рождественский пудинг, камыши и водоросли забивают протоки, и я могу, не замочив ног, копаться в обнаженной части русла, отыскивая свежую еду и вещи, которые беспечные люди роняют с лодок!

– А не бывает порой скучновато? – отважился предположить Крот. – Только ты и река, не с кем и словом перемолвиться.

– Не с кем? Не хотелось бы быть слишком строгим к тебе, – снисходительно сказал Крыс, – ты тут новичок и, конечно, многого не знаешь, но в наши дни берега так плотно заселены, что кое-кто даже перебирается в другие места. Да, теперь совсем не так, как было прежде. Выдры, зимородки, чомги, шотландские куропатки – всем им вечно что-то от тебя нужно, как будто у тебя нет собственных дел!

– А что – там? – спросил Крот, указывая лапкой на лес, темневший за заливными лугами, тянувшимися вдоль реки.

– Там? О, это просто Дремучий лес, – коротко ответил Крыс. – Мы стараемся туда не ходить, мы ведь прибрежные жители.

– А те… те, кто там живут, они что, не слишком дружелюбные? – немного нервничая, спросил Крот.

– Ну-у… Дай подумать, – ответил Крыс. – Белки – они нормальные. И кролики тоже – во всяком случае, некоторые из них. Но среди кроликов встречаются разные. Ну и, конечно, Барсук. Он живет в самом сердце леса и не стал бы жить ни в каком другом месте, даже если бы ему за это платили. Добрый старый Барсук! Его никто не посмеет тронуть. Лучше и не пытаться, – добавил Крыс многозначительно.

– А кому нужно его трогать? – спросил Крот.

– Ну, есть там кое-кто, – не очень уверенно произнес Крыс. – Ласки… горностаи… лисы… еще некоторые. Вообще-то они ничего… Я с ними дружу, мы мирно беседуем, когда встречаемся, но иногда они срываются с катушек, этого нельзя отрицать, и тогда… в общем, особо им доверять не стоит, это факт.

Кроту было хорошо известно правило звериного этикета: нельзя не только обсуждать возможные будущие неприятности, но даже намекать на них, поэтому он сменил тему.

– А за Дремучим лесом что? – спросил он. – Там, где в синей дымке виднеется что-то вроде гор, а иногда кажется, что это дым над городом. Или это просто облака плывут?

– За Дремучим лесом – Дикий мир, – объяснил Крыс. – Но это уже не имеет значения ни для тебя, ни для меня. Я там никогда не бывал и не собираюсь, тебе тоже не советую, если у тебя есть хоть капля здравого смысла. И пожалуйста, не будем никогда об этом даже говорить. Ага! Вот наконец и запруда, тут мы с тобой пообедаем.

Уйдя с основного русла, они вплыли в водоем, на первый взгляд казавшийся маленьким озером. Его пологие берега покрывал зеленый дерн, коричневые корни деревьев, похожие на извивающихся змей, просматривались под гладкой поверхностью воды, а впереди серебрился и пенился перекатывавший через плотину водопад, крутивший неутомимое колесо мельницы под остроконечной серой крышей и наполнявший воздух однообразным и глухим, но умиротворяющим журчанием, сквозь которое периодически прорывались тонкие, чистые и веселые голоса. Это было так красиво, что Крот только и мог, что, воздев к небу передние лапки и задыхаясь от восторга, повторять:

– О боже! О боже!

Крыс причалил, привязал лодку, помог все еще ошеломленному Кроту сойти на берег и притащил корзинку с едой. Крот попросил его в порядке одолжения позволить ему распаковать ее, и Крыс с удовольствием предоставил ему такую возможность, а сам растянулся на траве и предался праздности, пока его взволнованный друг расстилал скатерть, один за другим доставал из корзины загадочные свертки и аккуратно раскладывал их, не переставая восклицать:

– О боже! О боже!

Когда все было готово, Крыс сказал:

– Ну, налетай, приятель!

И Крот радостно откликнулся на приглашение, потому что свою весеннюю уборку он начал ранним утром, как это обычно и делается, и не прерывался ни на то, чтобы перекусить, ни на то, чтобы вздремнуть, а после получил столько захватывающих впечатлений, что ему казалось, будто с той поры прошло много дней.

– На что это ты так внимательно смотришь? – спросил наконец Крыс, когда они утолили первый голод и Крот смог оторвать взгляд от их импровизированного стола.

– Я смотрю, – ответил Крот, – на вон ту вереницу пузырьков, которые бегут по поверхности воды. Интересно, что бы они могли означать?

– Пузырьки? Ах эти! – воскликнул Крыс и приветственно захлопал в ладоши.

Над водой у самого берега сначала появилась широкая блестящая морда, а потом вынырнул, отряхивая воду с шубки, и весь Выдр.

– Ах вы жадины эдакие! – заметил он, направляясь к «столу». – Что ж ты меня-то не пригласил, Крысик?

– Да мы как-то внезапно собрались, – объяснил Крыс. – Кстати, знакомься – мой друг мистер Крот.

– Очень рад знакомству, – сказал Выдр, и они тут же скрепили новую дружбу рукопожатием. – Такая суматоха кругом! – продолжал Выдр. – Кажется, весь народ сегодня высыпал на реку. Я завернул в эту заводь, чтобы хоть немного побыть в тишине и покое, – а тут вы, друзья! Ой, я не то хотел сказать, простите.

У них за спиной послышалось какое-то шуршание, доносившееся из кустов, все еще забитых прошлогодней листвой, и из них высунулась полосатая голова на высоких плечах.

– Выходи, старина Барсук! – закричал Крыс.

Барсук сделал шажок-другой по направлению к ним, потом проворчал:

– Гм-м! Тут компания собралась, – развернулся и исчез из виду.

– Вот такой он, наш Барсук! – разочарованно заметил Крыс. – Не жалует общество. Больше мы его сегодня не увидим. Ну так расскажи нам, Выдр, кто там высыпал на реку?

– Во-первых, Жаб, – ответил Выдр. – В новенькой гоночной шлюпке, в новом, с иголочки, наряде, и вообще все у него новое!

Звери переглянулись и рассмеялись.

– Когда-то он только и делал, что ходил под парусом, – сказал Крыс. – Потом ему это наскучило, и он перешел на плоскодонку. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем плавать на ней днями напролет, и он устраивал из этого целое представление. А в прошлом году он обзавелся плавучим домом, и нам всем пришлось проводить в нем время и делать вид, будто нам это нравится. Он собирался прожить в нем весь остаток жизни. Но, чем бы ни занимался Жаб, ему это скоро надоедает, и он принимается за что-нибудь новое.

– Такой славный парень, – задумчиво произнес Выдр, – вот только устойчивости ему не хватает – особенно на воде!

С того места, где они сидели, за отделявшим их островком был виден кусочек основного течения реки, и как раз в этот момент в поле их зрения попала гоночная шлюпка с низкорослым коренастым гребцом, который сильно раскачивался и поднимал веслами фонтаны брызг. Крыс вскочил и замахал ему, но Жаб – а это был именно он – мотнул головой и свирепо продолжил налегать на весла.

– Если он будет так раскачиваться, он сейчас вылетит из лодки, – сказал Крыс, снова усаживаясь на землю.

– Это точно, – ухмыльнулся Выдр. – Я тебе рассказывал замечательную историю про Жаба и смотрителя шлюза? Вот как было дело. Жаб…

В этот момент какая-то сбившаяся с пути муха-однодневка, опьяненная весенним бурлением юной крови, неожиданно отклонилась от своей траектории, метнулась поперек течения и оказалась над небольшим водоворотом. Плюх – и мушка исчезла.

Исчез и Выдр.

Крот повернул голову. Голос Выдра еще звучал у него в ушах, но место, где тот только что лежал, растянувшись на дерне, пустовало. И нигде, смотри хоть до самого горизонта, его не было видно.

Но на поверхности воды снова появились пузырьки.

Крыс мурлыкал какой-то мотивчик, а Крот вспомнил, что правила звериного этикета запрещают какие бы то ни было комментарии по поводу внезапного исчезновения кого бы то ни было, вне зависимости от наличия или отсутствия причин такого исчезновения.

– Ну что ж, – сказал Крыс, – полагаю, нам пора. Интересно, кто из нас лучше умеет собирать корзинку после пикника? – По его интонации можно было догадаться, что он не горит желанием продемонстрировать свое умение.

– Пожалуйста, позволь мне, – сказал Крот. Крыс, разумеется, позволил.

Собирать корзину было отнюдь не так же приятно, как разбирать ее. Так никогда не бывает. Но Крот был настроен радоваться всему, и хотя, только упаковав ее и туго перевязав веревкой, он заметил тарелку, глазевшую на него из травы, и хотя, когда он проделал работу вторично, Крыс указал ему на вилку, которой до того никто не увидел, и, хотя после всего этого оказалось, что Крыс, сам того не подозревая, сидел на банке из-под горчицы, Крот, даже в четвертый раз перевязывая корзину, не выказывал ни малейшего недовольства.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда Крыс меланхолично направил лодку в обратный путь; он пребывал в мечтательном расположении духа, бормотал какие-то стихи себе под нос и почти не обращал внимания на Крота. Но Крота, сытого, довольного собой, гордого и вполне освоившегося в лодке (так, по крайней мере, ему казалось), начало разбирать беспокойство, и в конце концов он сказал:

– Крысик, пожалуйста! Теперь я хочу погрести!

Крыс с улыбкой покачал головой.

– Еще не время, мой юный друг, сначала надо немного подучиться. Это не так просто, как кажется.

Минуту-другую Крот сидел смирно. Но он все больше и больше завидовал Крысу, который невероятно мощно и легко работал веслами, и гордыня начала нашептывать ему, что он может делать это ничуть не хуже. Наконец терпение у него лопнуло, и он, вскочив, так неожиданно вцепился в весла, что застал Крыса, который смотрел вдаль поверх воды и продолжал что-то тихо декламировать, врасплох: тот опрокинулся на спину и второй раз за день оказался лежащим на дне и болтающим ногами в воздухе. Между тем Крот с победным видом шмякнулся на его место и самоуверенно взмахнул веслами.

– Стой, дурень! – закричал Крыс со дна лодки. – Ты же не умеешь! Ты нас перевернешь!

Но Крот резко отвел весла назад, изо всей силы рванул ручки на себя и… промахнулся, лопасти весел не зачерпнули воду, а у Крота ноги взлетели выше головы, и в следующий миг он уже лежал сверху на распростертом Крысе. В панике он ухватился за борт лодки и тут же – бултых-х-х!

Лодка перевернулась вверх дном, а сам он уже барахтался в воде.

О боже, какой же она была холодной и какой мокрой, эта вода! И как она булькала в ушах, пока он опускался все глубже, глубже, глубже! И каким ярким и приветливым показалось солнце, когда он всплыл на поверхность, кашляя и отплевываясь! И каким черным было его отчаяние, когда он почувствовал, что снова погружается на дно! А потом крепкая лапа схватила его за загривок. Это был Крыс, и он откровенно хохотал – Крот чувствовал, что тот смеется, этот смех волнами передавался через его лапу в шею Крота.

Ухватив плававшее на поверхности воды весло, Крыс продел его под одну лапу Крота, потом под другую и стал сзади подталкивать беспомощное животное к берегу, там он вытащил его на сушу и усадил. Крот представлял собой раскисший, обмякший, бесформенный комок горя.

Растерев его, чтобы согреть, и выжав влагу из шубки, Крыс распорядился:

– А теперь, приятель, побегай-ка ты как следует взад-вперед по тропинке вдоль реки, пока не согреешься и не обсохнешь, а я тем временем поныряю за корзинкой.

Угрюмый Крот, мокрый снаружи и сгорающий от стыда внутри, трусил по дорожке, пока совсем не обсох, между тем Крыс вошел в реку, перевернул лодку, дотащил ее до берега и привязал, собрал плававшие на воде пожитки и, наконец, нырнул, достав со дна корзинку, и не без труда доплыл с нею до берега.

Когда все было готово для того, чтобы снова пуститься в обратный путь, Крот, вялый и удрученный, занял место на корме, они отчалили.

– Крысик, – с чувством сказал Крот тихим дрожавшим голосом, – мой великодушный друг, мне очень совестно за свое глупое и неблагодарное поведение. У меня сердце сжимается при мысли о том, что из-за меня мы могли лишиться этой чудесной корзинки. Я был полным идиотом и сознаю это. Простишь ли ты меня на первый раз и будет ли у нас все как раньше?

– Да что ты! Все в порядке, – весело ответил Крыс. – Что такое немного влаги для водяной крысы? Я ведь и так в воде провожу больше времени, чем на суше. Не бери в голову! И послушай: я думаю, что тебе лучше немного пожить у меня. Дом у меня простой, незамысловатый – не то что у Жаба, хоть ты его дома еще и не видел, – но я постараюсь, чтобы тебе было уютно. И научу тебя грести и плавать – ты скоро будешь чувствовать себя на воде так же свободно, как любой из нас.

Крот был так растроган его добротой, что не мог вымолвить ни слова – лишь смахнул слезинку-другую с глаз тыльной стороной лапки. Крыс тактично отвернулся, чтобы не смущать его, и в конце концов Крот настолько вернул себе самообладание, что сумел поставить на место двух шотландских куропаток, которые болтали между собой на берегу, насмехаясь над его растрепанным видом.

Когда они добрались до дома, Крыс разжег камин в гостиной, усадил Крота в кресло перед ним, принес ему халат и тапочки и до самого ужина рассказывал истории из жизни на реке. Для такого сухопутного животного, как Крот, они были необычными и волнующими. Это были рассказы о запрудах, внезапных наводнениях, прыгающих щуках, о выброшенных пароходами твердых бутылках (в конце концов, бутылки действительно были выброшены, и выброшены с пароходов, так что можно было сказать, что они выброшены ими), о цаплях и о том, как они разборчивы в выборе собеседника, о приключениях в водосточных канавах, о ночных рыбалках с Выдром и о дальних прогулках с Барсуком. Ужин прошел замечательно, но вскоре после него заботливый хозяин, заметив, что у Крота слипаются веки, проводил его наверх, в лучшую спальню, где тот, умиротворенный и довольный, сразу припал головой к подушке и заснул под плеск своего нового друга Реки, ласковой рукой поглаживавшей подоконник снаружи.

Это был всего лишь первый день из многих для почувствовавшего свободу Крота; каждому новому дню зреющего лета предстояло стать еще более длинным и полным интересных событий. Крот научился плавать и грести, испытывать восторг, входя в бегущую воду, и иногда понимать то, о чем шепчет ветер, пробираясь через камыши.