Элна и Море

Сказание о Морской Птице

В давние времена, когда не было в мире нашем ни людей, ни животных, ни суши, а было лишь единое холодное море, жила в нем Морская Птица. Море было холодным, сверху затянуто льдом, что без Светила не таял. А снег же был спрятан подо льдом, и в снеге этом спала долгим сном Морская Птица. Но вот, однажды, Светило нашло наш мир и осветило льды своими жаркими лучами. Растопленный лед стал горячей водой – нагрелось море, растаял снег, и проснулась от сна своего Птица Морская.

Махнула раз она своими крыльями, и вспенилось море, расплескалась вода так далеко, что чуть не потушила Светило. Второй раз махнула крыльями Птица, и разошлось море в две стороны. Голова Птицы достигала самих небес, так, что могла она смотреть в глаза Светилу, не поднимая головы. Крыльями своими могла она укрыть весь мир и всё море. Когда встала Птица лапами своими на дно, море оказалось ей по колено.

Любила Птица омывать в море Светило, чистила его перьями своими, но чувствовала тоску постоянную. Хотелось Птице общаться с себе подобными, любовь почувствовать и матерью стать, как когда-то Море стало её родителем.

Тогда взлетела Морская Птица до самого Неба, раскинула крылья свои великие, и рассыпались по воде её огромные синие перья. Перья превратились в землю, земля собралась в остров посреди Моря. Обняла Птица остров, согрела своим сердцем, и распустилась земля. Понравился остров Птице, осталась она на нём.

Но вот ушло Светило согревать другие места теплом своим, и осталась Птица одна на острове своём. Снесла тогда Птица сотню волшебных яиц и укрыла собой, согревая. Вылупились из яиц сотня птенцов: дев и мужей с головы по пояс человечьи, а ниже-птичьи. Вместо рук были, как и у Матери, крылья сильные.

–Кто ты, Матерь наша? – вопросили дети её. И ответила им Птица:

–Я – Стратим, Владычица Моря и Матерь ваша. Слушайте меня, и будете жить со мной вечно в счастье и радости.

Так стала жить Стратим со своими детьми. Но стало холоднее становиться, ведь некому было согревать мир. Увидела Стратим, что замерзают дети. Слабее они были, хоть и созданные по образу и подобию её. Вырвала тогда Птица сердце своё и повесила на Небо вместо Светила. Так появилось Солнце.

Так и жили на острове Стратим и дети её. Вместе с ней они ловили рыбу, учились создавать бури и новые земли. И стало части птенцов интересно – каково это, жить далеко от острова. Пришли трое детей к Стратим и попросили отпустить их. Разгневалась тогда Птица, оскорбилась. Не могла поверить она, что дети собственные уйти хотят. И оторвала крылья свободолюбивым детям. А вместо крыльев подарила руки.

Рыдали дети, не понимая, чем заслужили немилость такую. Рыдала с ними Стратим, видя боль детей своих. Из слез её в море появилась рыба. Тяжело детям жить на острове без крыльев. Пришли они вновь к Стратим:

–Отпусти нас, матушка! Отпусти нас, Владычица! Нет нам теперь места среди моря, не можем мы летать больше и по морю плыть.

Отказалась Мать Птица отпускать детей своих. Не хотела она вновь одной остаться, детьми своими дорожила. Но вот сумрак наступил, уснула Стратим, а вместе с ней уснуло и Море, и крылатые дети. Лишенные крыльев же не спали. Вырвав перья с ног и тел своих, собрали они огромный плот и уплыли на нём к дальним землям. Всю ночь плыли бескрылые дети, и лишь с рассветом достигли земли. Затащили плот на голую землю, и превратились перья в растения, зеленым ковром укрывшие.

Проснулась Стратим, пересчитала детей своих, но не увидела бескрылых. Закричала Птица от горя, испугалась. Взмахнула крыльями раз, и началась на Море буря. Взмахнула второй раз, и сокрушительные волны обрушились на все её владения. Там, где ломалась земля, возникли скалы. Вспорхнули с острова крылатые дети, а когда вернулись на него, остались от острова одни лишь скалы.

Зарыдала Стратим, оплакала ушедших детей. Но поклялась, что и теперь будет любить всех одинаково. Так на земле появились люди.

Война дохлой рыбы

«Когда Стратим вострепещется во втором часу после полуночи, тогда запоют все петухи по всей земле, осветится в те поры и вся земля»

старинное предсказание

Море поднималось над берегом пенящимися волнами и с ревом билось о каменный причал. Прилив обливал камни, делая их скользкими. В расщелинах оставались песок и тина. Последняя обвивала каждый камушек, словно сковывала в объятиях. Холодная вода набрасывалась на ноги моряков, торопящихся загрузить ящики и мешки прежде, чем с Восходящим Светилом корабли отправятся в дальнюю дорогу.

Далеко за морем поднималось голубоватое ещё солнце, и вода постепенно становилась светлее. На волнах играли светящиеся блики. За спинами моряков заскрипели ворота, на которые на ночь запирались приграничные стены. Створки оцарапали дорогу, загремели цепи, поднимая решетку. Со стен засвистели сторожевые, застучали деревянными щитами, обозначая начало нового дня. По мощенной дороге в сторону причала потянулись вереницей торговые телеги, запряженные бурыми ездовыми коровами.

Береговая крепость была возведена всего восемьдесят летен (лет) назад по приказу князя Асеня. Она охватывала весь морской край Бережного Царства, смотрящий на давно уже не враждебный Остар. Цитадель выдерживала зимние штормы, бьющиеся о стены волны и разрушительные крики стратим (Стратим (имеет и другое название – Страфиль) – первая в своем виде птица, от которой произошли все остальные. Обитает она над морем, а своим огромным крылом укрывает половину мира. С ней связывают самые ужасные стихийные бедствия.). БерЕжные были уверены – пока стоит крепость, даже самое страшное морское чудище не сможет попасть к мягкому “подбрюшью” Царства.

Через Врата ежедневно тянулись на корабли и с кораблей товары во всем их безумном разнообразии. В соседние царства везли оружие, лошадей, шерсть, мясо и зерно. Из Остары приплывали шелка, пряности и заморские фрукты.

Спуск к причалу от Врат был пологим, укатанным телегами и утоптанный коровьими копытами настолько, что даже пыль над ним почти не поднималась. Серо-желтая дорога плавно втекала в деревянные помостки пирса. Крепость возвышалась над берегом, и рассветное солнце расчерчивало каменную кладку оранжевыми всполохами.

Несмотря на раннее лето, воздух пах соленым холодком, тянущимся с воды на берег. Солнечные лучи скользили по волнам розовато-желтыми бликами и слепили глаза, стоило лишь посмотреть на море. Светило поднималось медленно, неохотно.

Торговцы переругивались, таскали тюки на корабли и шаткие лодочки. Мальчишки-прислужники носились от кораблей к телегам и обратно. Кто-то пытался втащить на борт упирающуюся, протестующе мычащую корову. Та качала головой, пытаясь сбросить с шеи веревку, и упорно шагала назад. Мосток опасно пошатывался. Коровий хвост бешено крутился, изображая мельницу в ветреный день. Под ногами крутились собаки. Моряки флегматично отпихивали их ногами.

Петар переступил с ноги на ногу, постучал трубкой о стену, вытряхивая еще тлеющие сушенки (курительный сбор из душицы, зверобоя и мяты). Похлопал по карманам, выудил из нижнего льняной мешочек с сушенкой. Придирчиво понюхал, поворошил пальцем – сбор остался сухим несмотря на утреннюю влажность.

–Что, опять дым гоняешь? – проходящий мимо приятель стукнул кулаком Петара по плечу, да так, что тот чуть не свалился со Стен вниз. – Да не шугайся, слабачок!

–Угум-с, – Петар хмуро кивнул. Общаться с ребятами своего отряда он не любил, особенно с теми, кто нес дневной патруль – все они были выспавшиеся, отъевшиеся и до омерзения веселые. Действительно, не им же прозябать под ночным морским ветром и кутаться сильнее в форменный плащ, ничуть не защищавший ни от ветра, ни от холода остывших камней.

Товарищ похмыкал, покхекал, и Петар молча протянул ему мешочек.

–О, благосе, – стражник запустил руку за пазуху, вытащил свою трубку и принялся набивать ее сушенкой. Петар обреченно наблюдал за тем, как редеют его запасы. Эдак он до следующей смены не дотянет!

Чиркнуло огниво, затлели травы в трубке. Приятель затянулся, пыхнул дымом Петару в лицо:

–Слыхал, че три дня назад учудилось? – Петар не знал и знать откровенно не хотел. После ночной он хотел лишь одного – добраться до казарм, завалиться на свою койку и проспать до самого вечера. Желательно было, конечно, еще перехватить по пути у торговок козьего молока и чечевичную лепешку, но, чем дольше он стоял на стене, тем быстрее таяла его надежда купить хоть что-то. Лепешки, горячие, промазаные топленым жиром, расхватывали быстро.

–Ну так слыхал? – стражник не дождался, пофырчал и принялся рассказывать, то и дело прикладываясь к трубке. – Так слухай. Три дня тому назад одна остарская свинья упился медом в бражской корчме, да так, что наши его и тогось… побили малек. Ну он на улицу выскочил, оттуда на кряжник (деревянная круглая площадка посредине широкой улицы, что-то вроде сцены, сложенной из досок, уложенных на вкопанные в землю чурбаки) и как давай орать! Де мы все срамные невежды неверующие, и ждет нас после смерти не Сад Богини, а смрадная преисподняя.

–Ну и?

–Да тож ты? И правду не слыхал! Отож ты, в чугунке голову держал, что ли! От самой Бражи ж его тащили, крикуна этого. Наш народ обидчивый, его изловили, связали, в рыбьих потрохах искупали да и посадили на лодку. А та ж два вечеря назад сюда и приплыла. Вонял он смраднО, обгаженый весь ж, а всё туда же – кричит, ногами топает. Ну наши его развязали, да в воду и пустили. Пусть себе гребет в свою Остару! Нам ихние Сады не нужны, нас и Вырий (он же Ирий, восточнославянский мифологический рай) устраивает, хах.

Петару было не смешно. Остарцев он недолюбливал. Единобожники с западной Империи казались ему заносчивыми снобами. В мирный договор, подписанный едва ли сотню летен назад, он верил слабо. Торговля, конечно, шла хорошо. Да и Врата последние десятки летен охранялись из рук вон плохо, так, чтоб дружников было чем занять да чтоб соседи не расслаблялись. “И девки у них, точно скелеты рыбешки. Где ни тронь, а всё ж одно – кости” – мрачно подумал Петар. То ли дело их! Румяные, пышногрудые, в расшитых сарафанах. Прям загляденье, а не девки!

–Зря вы это, – дружник покачал головой, убрал ощутимо похудевший мешочек с сушенкой обратно в карман.

–А?

–Отправили этого, говорю, зря. Дурные они, остарцы. Им только повод дай, они нашему Князю столько жалобных бумаг нашлют, что всех нас выпорют до могилки. Помяни мое слово, зря вы.

–Э, не брат! Что теперь, каждая остарская свинья нас поносить будет, а мы язык жевать да молчать? Да ну…О-па!

Петар обернулся. По морю, темными пятнами на фоне рассветного Светила, шли киилы. Много. Петар не мог с высоты Стен рассмотреть, сколько их было, но каждую минку они оказывались всё ближе к их берегу и к уже отбывавшим торговым кораблям.

–Воеводе б сказать… – протянул Петар.

–Вот ты и говори! – пробормотал приятель. Пожевал губами, добавил: – Крикай, чтоб наши не плыли пока-сь.

Петар вздохнул, перевесился через стену и приложил руки ко рту. Зычно рявкнул стоявшим у Стен дружникам остановить торговцев. Те прокричали что-то в ответ, но Петар их уже не услышал. Через мгновение над морем пронёсся гром. По воде полетел огонь. Первые “языки” в пепел слизали ближайшие корабли.

Петар схватился за рог, хотел дунуть, но воздух застрял у него в горле. Вытаращив глаза, он смотрел, как в панике разбегаются по причалу моряки и животина. Корова, только втащенная на корабль, так и сиганула за борт, утянув незадачливого мальчишку за собой. Всплыла и рванула к пирсу. Мальчик так и остался под водой.

Успевшие отойти от пирса корабли шатались, крутились, пытаясь развернуться обратно. Ветер нёс огонь прямо на них. Вновь громыхнуло, вода зашипела, вскипая. Кто-то другой всё же дунул в рог, и низкий рёв разнёсся по крепости и берегу. Люди бросились к Вратам, чьи створки со скрипом поползли обратно, отрезая моряков от безопасного брюха Приграда.

Киилы подплывали слишком быстро, дружники неслись по лестницам вниз, сбивая друг друга. Из бойниц летели стрелы, но вряд ли они могли хоть как-то остановить пышущие огнем остарские корабли.

Когда воздух наконец перестал сдавливать грудь Петара, с неба падал пепел. Он смешивался с минку назад начавшимся дождем и серым пологом укрывал разбросанные по пристани и берегу обожженные тела. Киилы пришвартовались к пирсу. Остарцы медленно выбирались на сушу.

Глава 1

Возле причала гудели в ожидании Воеводы дру́жники. Два новобранца в свеженьких синих по́везях дрались на тренировочных сабельках. Заточенное дерево гулко отстукивало, и этот звук легко растворялся в утренней возне.

– Еще Светило не занялось, а они уже здесь. Возятся, как муравьи, – Бож сплюнул почти догоревшую самокрутку и растер ее каблуком сапога. На посеревшем от времени и смоляной пропитки помосте остался черный росчерк. – Воюют, гниды. Уже пяток десятый увозят. Скоро и за нас примутся, никого в покое не оставят. Пахать некому, ловить тоже, а все ж одно – князевский приказ!

Старенькая, потемневшая от времени и смолы лодка билась о помост вытянутым носом. Узел на веревке разболтался, и Божу приходилось то и дело придерживать нос лодки сапогом.

– Не примутся. Отож кормить некому будет. Жинки-то много не наловят, да и не бабье дело – рыбу ловить! – хмыкнул серобородый, морщинистый на лицо Цак. Сплюнул.

– Тебе-т волноваться оп чем? Ты со своей деревяшкой ни в какие дружники не годишься. А, чтоб тебя! – лодка качнулась особенно сильно, и Бож пошатнулся, глупо взмахнул руками, едва не свалившись спиной в воду. – Тьфу ж, опять вода не спокойна.

– То ли еще будет, – Цак качнул головой. Борода качнулась с опозданием, как у козла. Сначала голова, потом – борода. – Злится море. Натерпимся мы еще от него, помяни мое слово.

– Да что ж ты язык мозолишь. Накликаешь на голову нашу, будто войны нам мало! – Бож начинал злиться. Цаку легко было говорить, у него из всей родни – старый облезлый пес. А у Божа семья. Дочь, которой недавно исполнилось восемь зим, и хворающая жинка. Бож плыть на войну не может никак, ему за домом смотреть да семью кормить. Кто о них ещё подумает, как не он?

Цак погрозил ему пальцем, стукнул крючковатой тростью и побрел с пристани прочь. Деревянная нога поскрипывала и гулко стучала по доскам. Молодые дружники расходились, уважительно пропуская пожилого моряка.

Их деревушка стояла у самой границы. Домики на сваях растянулись по полоске берега. Отъехать от деревни верст на сто – и начнутся Вольные Берега. Когда-то Вольные постоянно устраивали набеги на приграничные деревни. Сейчас же границу отделяли Стены, краем своим уходящин на Тонкую Косу – полосу песка, условно делящую Море между Бережным Царством и Вольными Берегами.

Последние стычки с Вольными были много лет назад, Стены оградили Бережное Царство от незваных гостей и подарили приграничным поселениям долгожданную безопасность. Лишь изредка Вольные появлялись под Стенами. Сейчас же они ушли дальше, в степи, и вернутся к морю лишь зимой. И уже тогда на Стены встанет караул.

Бож бывал на Вольных Берегах всего несколько раз: по молодости сопровождал торговые телеги в Северные Земли. Он на всю жизнь остался очарован бархатными полями, стадами овец и магическим говором вольных. И до сих пор одна из них наполняла его жизнь смыслом.

Бож бросил ещё один взгляд в сторону дружников, и спустился в лодку. Та зашаталась, вода плеснулась за борт. Мужчина сложил смазанные жиром сети, взялся за весла. Отплывать далеко от берега было опасно – море было неспокойным. Война ещё не докатилась до дальних границ, и жители Бережника и близлежащих деревень молились Стратим, чтобы этого никогда не произошло.

Война с Оста́ром началась три зимы назад. Конфликт, ставший причиной кровопролития, казался ничтожным: из Бражи, столицы Бере́жного Царства, с позором выгнали остарского проповедника. Изрыгающего ругательства и проклятия служителя божьего голым, измазанным рыбьими потрохами, отправили на лодке до Остара. Взбешенный мужчина, едва доплыв до родной страны, отправился жаловаться наместнику. Тот же, не желая терпеть вонь в своем доме, отправил гонцов к Остарскому Императору.

Все остарцы, до которых дошел слух о проповеднике, же считали его позор оскорблением всего их народа. Они шумели несколько дней, пришлые торговцы спешно сворачивали свои палатки и уплывали на ближайших кораблях. Пристани пухли от количества корабликов и лодок, на которых живущие и гостившие в Бере́жном Царстве остарцы уплывали в родное государство.

На шестое утро после того, как проповедник прибыл в дом наместника Бора, Король Э́остур объявил войну в защиту чести его народа. Сорок кии́лов атаковали торговые корабли Бережного Царства, и так началось противостояние двух некогда дружеских государств.

Первое время ограничивалось дружиной Князя Яслава, но, чем больше времени проходило, тем меньше сил у него оставалось. Тогда призвали ратников из столицы и близлежащих поселений. На вторую зиму забрались датских людей из Берегоста и Осколы. И вот, теперь война добиралась до людей границы. Мало кто помнил, когда в последний раз из Бережника люди уплывали не на ловлю и не торговать, а воевать. Народ здесь был другой, не привыкший держать оружие. Они были мастерами сетей и языков, но не клинков.

Весла хлестали по воде. Лодка шаталась, ветер сносил ее в сторону, и Бож с трудом сопротивлялся ему. Закидывать сейчас сети было опасно, сними весла, и лодку понесет. Шатало. Бож ждал, надеясь, что море немного успокоится. Но оно лишь отходило от берега.

Рыбак заметил, как странно ведет себя море, лишь тогда, когда увидел, что под помостками остался лишь песок. Ветер усиливался, и Божу пришлось налечь на весла, чтобы суметь развернуть лодку обратно к берегу. Чем ближе он подходил к берегу, тем сложнее ему становилось. Когда весла стали цеплять песок, он выскочил из лодки. Сапоги тут же завязли в мокрой песчаной жиже, идти было почти невозможно, ноги тонули, застревали, но Бож упрямо тянул лодку к берегу.

За его спиной засвистели, оставшиеся на причале моряки бросились помогать ему. Вдалеке поворачивала обратно отошедшая раньше рыбака торговая ладья. Двое тащили вместе с Божем лодку спереди, ещё один толкал её. Выбравшись, они едва могли отдышаться. Бож принялся накрепко привязывать свою лодочку под пристанью. Ему хотелось как можно скорее уйти с берега. В висках шумела кровь, в голове, словно эхом прилетевший издалека, звучал голос жены. Она умоляла его вернуться домой, и Бож, не в силах противиться ей, бросился бежать в сторону дома.

Лишь когда рыбак поднялся на холм, возвышавшийся над песчаным морским берегом, внутренний голос перестал подгонять его. Колени тянуло и сводило. В спину бился ветер. Бож обернулся и обмер.

С моря поднималась волна. Потемневшая вода шумела и гудела, почти стонала, пенилась. Казалось, она вырастает, подобно морскому чудовищу. Она нависла над пристанью, словно замерла, окаменела, а затем – рухнула вниз. Обрушилась, утягивая в пучину корабли, лодки, людей… За этой волной поднялась следующая – ещё больше, свирепее предыдущей. Ударила о берег, затаскивая людей, животных и ладью в кипящую злобой пучину.

Ветер с моря летел с такой силой, что Бож мог смотреть лишь полуприкрытыми глазами. В них летел песок, порывы ветра трепали волосы и врезались в тело, едва не сбивая рыбака с ног. Он стоял и смотрел на то, как берег умирает в беснующейся стихии. Время не чувствовалось, словно замерло, и остались лишь вода, ветер и отдаленные крики, заглушаемые волнами.

Бож должен был бежать, уходить, спасаться, но… Он замер. От страха ноги не слушались, он словно врос в этот холм, и даже если бы сама Стратим сейчас явилась перед ним, он едва ли смог бы сделать хоть шаг. Всё его тело сковало, и Бож стоял недвижимо, пока вода не отошла от берега, оставив на нём обломки лодок и кораблей и несколько обескровленных тел. Остальные остались там, в морской пучине, отозванной Стратим.

Мужчина отшатнулся, и его тело, наконец расслабившееся, рухнуло наземь. Он шумно дышал. Смотрел на небо, на котором медленно расходились тучи. Из-за светлеющих облаков застенчиво выглядывало солнце. Становилось легче дышать, и страх постепенно отступал. Бож не мог поверить в то, что он чудом остался жив. И всей душой верил в то, что были те, кто также ушел с этого берега живым.

***

Жар от нагретой печи добирался до самого окна, и Талмат то и дело прижимала ко лбу льняное полотенце. Густые черные косы женщины были убраны под расписной платок. Длинная рубаха бурого цвета доходила до коленей, скрывая под собой свободные мягкие штаны. Перевязанный на поясе передник был испачкан мукой. Прошло восемь лет с тех пор, как Талмат покинула Вольные берега, уехав с мужем в Бережное Царство, но с корнями вросшие в её личность привычки не увяли. Бережную одежду она не признавала, волосы украшала медными кольцами и выплавленными из сероватого металла баранами. Вечерами она пела на родном, ей одной понятном языке, пока укладывала дочь спать или пряла у окна.

На столе перед Талмат стоял горшок с репой, накрытый шалью. Женщина разминала тесто, формируя из него плоские небольшие лепешки. Каждую она посыпала тыквенными семечками и откладывала на большую чугунную сковороду. Её маленькая дочь играла рядом: между столом и печью расположилось воображаемое поле битвы, по которому скакали на соломенных коровах тряпичные воины.

Игрушечные мечи, криво выструганные из древесной щепы, сталкивались по мановению девичьей руки. Она то изображала боевой клич, то лязг мечей.

–Элна! – Талмат утерла лоб о рукав рубахи и повернулась к дочери. Та подняла голову, продолжая сжимать игрушки в руках. – Мне нужно к печи, птичка, отойди, – Талмат мягко улыбнулась и, вооружившись сковородой, ловко, словно лебедь, порхнула мимо дочери. Элна отползла в сторону и прижала игрушки к груди. Она смотрела за тем, как мать отодвигает печную заслонку, и в комнату вырывается алый жар от раскаленных углей. Лицо матери в этом жаре выглядело красно-румяным, расплывчатым.

За окном шумело море. Их дом расположился выше остальной деревни, но даже сюда доносился рев волн. Элна перебралась к окну. Соломенные коровки остались на полу. Коленками Элна уперлась в лавку, откуда попыталась забраться на широкий подоконник.

– Ну что ты, птичка, кудахнешься отсюда! – Талмат подошла сзади и осторожно подсадила дочь, чтобы она смогла забраться на подоконник с ногами. Из-за маленького роста Элна с лавки с трудом дотягивалась до окна, и чтобы смотреть в него, ей приходилось залезать выше.

– Мам, смотри, море плачет! – Элна, едва добравшись до окна, почти прилипла лицом к слюде. На улице бушевал ветер. Под их домом вода набрасывалась на берег. От ветра ставни глухо бились о стены.

Талмат оперлась о подоконник и хмуро посмотрела на небо – потемневшее, тяжелое, нависшее над всем морем. Женщина поджимала губы и нервно стучала по краю подоконника.

– Мам, мам, а папа скоро придет? – Элна, быстро уставшая сидеть на месте, закрутилась, пытаясь то ли свалиться вниз, то ли вывалиться в окно. Талмат придержала дочь рукой.

– Придет, птичка, скоро придет, – женщина погладила Элну по кудрявой макушке и отошла к столу. Ей было неспокойно. Бушующее море болью отдавалось в сердце рожденной на Вольных Берегах. Талмат чувствовала, как воет вода, слышала крики разъяренных божественных полуптиц. Казалось, они кружат над их крышей и вот-вот ворвутся в дом, снося ставни и двери. Но это был лишь ветер, своими крыльями бившийся о стены.

– Мам, – Элна замерла. Она не чувствовала того же, что ощущала Талмат, но сердце само разделяло материнское беспокойство. Элна сползла с подоконника на лавочку – лапти стукнули о дерево, а затем спрыгнула на пол и подбежала к матери, чтобы обнять её за ноги.

Талмат смяла в руках полотенце. Беспокойство проступало на её лице, как бы сильно она не старалась держаться. Бож уже должен был вернуться. Неужели её муж всё же отправился в море? Неужели прямо сейчас его уносит далеко по воде или бьет о прибрежные скалы? О нет, Талмат бы почувствовала! Но отчего же, отчего ей так не спокойно? Талмат вновь вернулась к окну. Так было легче. Как будто, смотря на море, она могла хоть немного его контролировать.

Они жили на отшибе. Деревня находилась ниже по склону – два десятка изб, разбросанных по холму. Через холм – укатанная, вся в ухабах дорога. Раньше телеги ехали по ней лишь перед ярмарочной неделей: купцы со всех деревень близ Бережника тянулись в город. А через пяток деньков возвращались – сытые, развеселые, румяные.

Теперь же на телегах везли новобранцев. Юных парней и взрослых уже мужчин. Везли в сборный пункт на краю Бережника, откуда новоявленные дружники на ладьях плыли в столицу или в Осколу. Война то стихала, то начиналась вновь. В один месяц они усмиряли Остару и отвоевывали себе несколько месяцев спокойствия, в другие же торговые корабли до тла сжигались магическим огнем. Вода пылала, над ней клубился пар. И начинался новый круг.