Корона Золотого леса

Финиг поднял голову, посмотрел на неё скучающе и фыркнул:

– Чего уставилась? Это просто белка. Они даже не кусаются. Почти.

Арлен фыркнул:

– Что, рыжая, увидела потерянную сестру?

– Ха-ха, отличная шутка, ты прямо в ударе! – я протянула руку, чтобы хлопнуть его по плечу, но тут же отдёрнула. Стало неловко. Не после утреннего разговора.

Ерин пожал плечами:

– Лес богат разной живностью. Это нормально.

Только Арлен посмотрел не на белку, а на меня. Быстро. Мимолётно. В его глазах сверкнуло что-то вроде… тревоги? Но он сразу отвернулся.

Я провела рукой по шершавой коре рядом. Под пальцами – знакомая, теплая шершавость. Я подставила лицо солнечному пятну, выдохнула чуть глубже, чем нужно.

Тишина вокруг наполнялась естественными звуками – ритмичными, спокойными, как дыхание большого зверя.

Без странностей.Мы шли дальше – минуту, может, две. Без чудес.

Мой страх отступал. Аккуратно, незаметно. Я поймала себя на том, что перестала стискивать кулаки. Руки свободно покачивались вдоль тела. Пальцы больше не дрожали.Отношение ребят к белке и жуку – будто это часть их мира – сделало всё ещё страннее.

Скорее сдержанно-торопливый.Я остановилась лишь тогда, когда за нами послышался лёгкий стук. Не громкий.

Серый заяц выскочил прямо на тропу и промчался мимо нас, почти касаясь моих ног мягким боком. Я едва успела отступить. Он исчез в кустах, оставив после себя только шорох и следы на влажной земле.

– Вот это прыжок, – пробормотал Ерин спокойно, будто говорил о чем-то привычном.

Финиг цокнул языком, провёл лапой по морде и неожиданно довольно хрюкнул.

– Хорошенький бы вышел обед. Вкусные-вкусные косточки! Так бы и отгрыз ему уши, ух, ушёл! А шуба, шуба-то какая! Такую шубку носить да в Зимнем Дворе.

«Всегда». «Нормально». «Обычно».

Дыхание стало мягким, ровным.Я ощутила, как мышцы спины расслабляются окончательно. Грудь больше не сжимало.

Он был слишком похож на тот, в котором я выросла.Лес, словно желая убедить меня, что я не чужая, расправлялся перед нами как мягкий плед.

От запаха листвы и влаги сами по себе в голове всплывали образы, с каждой минутой становящиеся всё четче. Голубой автобус медленно полз по улочкам Ашфорда между двухэтажными домиками. Я смотрела в окно, высматривая голубые фасады Вардроб Плас, магазина, в который по выходным мы с кузиной ходили смотреть на яркие платья и так мечтали, что однажды примерим одно.

После Вардроб Пласа школьный автобус поворачивал на трассу R772. Чем дальше от посёлка мы отъезжали, тем сильнее меня клонило в сон. Я прижимала большой рюкзак к груди и вжималась лбом в оконное стекло. Мы проезжали мимо парка Ренс-Вуд. И каждый раз, когда автобус въезжал в густую полосу тумана, мне казалось – на нас смотрят. Кто-то за яблонями наблюдает за сонными детьми, которые добираются до школы по чужому для него миру.

Сейчас – вспомнила. И почему-то от этого не стало страшно.Я никогда никому об этом не говорила.

Ветер поднялся, шевельнул ветви над головой. На меня посыпалась охапка сухих листьев. Один – золотой, другой – ярко-красный, третий – почти бурый. Я задержала шаг, поймала один ладонью. Лёгкий, хрупкий. Он дрогнул от моего дыхания, будто ожил на миг.

И впервые за этот долгий день… улыбнулась. Птицы переговаривались между собой. Листья шуршали. И весь этот шум, обычный и непримечательный, будто заполнял пустоты внутри, выстуженные сегодняшними криками и страхом.

Ерин заметил, как я невольно подставляю лицо солнцу между кронами, и какое-то мгновение смотрел на меня слишком долго.

– Я рад, что тебе стало лучше, – тихо сказал он. Затормозил, легко коснулся кончиками пальцев складок юбки. Помнил, что я просила не прикасаться. Это было по своему приятно

Я не ответила.

Но да – Лес лечил. Так, как мог. Тропа впереди казалась всё обычнее. Всё человечнее.

Мы шли дальше – тропа становилась уже не просто тропой, а дорогой, усыпанной старым опавшим листом и упругими яблоневыми косточками, и чем дальше, тем сильнее в воздухе слышался запах гниющей листвы.

Деревья редели, плавно перетекали в ухоженный яблоневый сад. Ровная дорога была укрыта разноцветным шуршащим одеялом и опавшими спелыми яблоками. Мы с Финигом подобрали по одному и под неодобрительным взглядом Ерина захрустели. В рот брызнул сладкий сок, яблоко оказалось сочным, с крошащейся на языке мякостью. Самое обыкновенное. Чудо, а не яблоко!

Дорога резко уходила вбок, между двумя рядами высоких сухих изгородей. Мы свернули в тень, под плотно переплетенные сухие ветви, образующие длинную арку. Сквозь неё проглядывала узкая щель и высокие стены живой изгороди, какие бывают в замковых парках поздней осенью – лохматые и растрёпанные, застигнутые врасплох первым холодом. И каждая ветвь – обнажённый нерв, почерневший от сырости и холода, жалкий остов, утративший былое прикрытие. А под ними, у самых корней, валяется то самое потерянное оперение – цветастый, но уже мертвенный ворох.

Это не просто опавшие листья, нет, это растерзанная плоть самого лета, его тщетная и яркая исповедь. Багрянец здесь – не торжественный, а лихорадочный, пятнистый, как румянец чахотки на впалых щеках. Жёлтый – не солнечный, а болезненно-язвенный, пропитанный гнилостной сыростью. Всё это смешано в гнетущем, безысходном хаосе, в котором уже не разобрать, где былое великолепие, а где – начало тления. Они прилипли к чёрной, студёной земле, эти листья, обмякли, отдали ей свои последние краски, и теперь лежат, как пестрое тряпьё после бесславной пирушки, как конфетти, разметанное по пустынной площади после ухода цирка.

И стоит эта лохматая, тёмная изгородь над этим пёстрым саваном, безмолвная и неподвижная. Стоит и смотрит на тебя своими тысячью голых, колючих сучьев – смотрит с каким-то тупым, почти человеческим отчаянием. Стоит и, кажется, шепчет своим скрипучим, ветреным шёпотом одну-единственную, навязшую в зубах мысль: о тщете всякой листвы, о бренности всякого цвета и о том долгом, немом и беспросветном ожидании, что зовётся зимой.

Тень за щелью изгороди была гуще обычной тени, в ней играли длинные, тонкие бликующие прожилки, как старые жилы на карте. Там, где тропа входила внутрь, земля выглядела чище, плотнее, как будто там редко ступала походная грязь – только обувь с мягкой подошвой людей Двора или гостей.

Финиг подпрыгнул. Огрызок его яблока едва не зарядил мне по щеке. Ши с задором понёсся к щели и тут же обернулся, словно приглашая – хвост в движении, глаза искрятся, уши торчком:

– Ну что, давайте танцевать! – и рассмеялся тем своим звонким смехом, который в лесу всегда звучал как ознаменование шалости.

Ерин притормозил, опустил взгляд на тропу, и его голос стал осторожным, ровным:

– Так значит, Лабиринт действительно существует… у нас… я считал, что это просто байка, которой пугают незваных гостей Двора.

Я глянула на Арлена. Он стоял в тени деревьев, чуть в стороне, лицо собранное, руки сжаты в кулаки у меча. Ему не свойственна была серьезность, но сейчас он был как выточенная статуя: напряжённый, вслушивающийся в каждый шорох.

– Осенний Двор не любит гостей, – пробормотал он, не поднимая головы. – Он принимает только своих и тех, кого сам считает достойными. Лабиринт – его щит. Ни один посторонний, что зашёл не по приглашению, не выходит прежним. Если вообще выходит.

Ерин кивнул:

– Нам придётся пройти через него.

– А мы не можем, ну… пройти в Двор через Изнанку? – робно заикнулась я, но под скептическим взглядом парней стухла.

– После моего, кхм… самовольного ухода, – протянул Арлен. – Советники озаботились тем, чтобы я точно не вернулся тем же способом.

Ерин окатил его таким обжигающим взглядом, что мне иррационально захотелось спрятаться как можно дальше. Его губы искривились, уголок приподнялся вверх. Дернулась нижняя челюсть, блондин приподнял подбородок.

– Возможно, нам стоит идти без тебя. Вероятно, Лабиринт пропустит нас, ведь мы ничем не вредили Жёлтому Дому.

– О, если бы ты не был в дурмане, ты бы увидел очевидное: не важно, пойду я или нет. Лабиринт уже встретил вас. А значит, дороги напрямую в Двор вам не видать.

Действительно, сквозь вход в лабиринт уже виднелась одна из стен, и узкая дорожка разделялась на две. Финиг уже прыгал вокруг, задирая лапки, рассматривая тонкие стволы, которыми заканчивалась арка: на них росли грибы, крупные, и мох сиял, как будто пропитан был янтарём. Он с любопытством ткнул носом в один гриб и пробормотал:

– Вкусно, гляди, да не ешь – он зачихал, будто вспомнил, как однажды съел незнакомую ягоду и потом три дня напевал себе под нос.

Арлен вдруг сделал шаг вперёд, ступил буквально на порог из плоских серых камней и остановился. Он повернулся к нам, и я увидела, что его глаза стали ещё собраннее:

– Слушайте меня внимательно, – он говорил быстро, как командир, но в голосе слышалась усталость. – Мы не можем позволить себе… паниковать. Лабиринт ловит всё. Не кричать, не спорить. Не давать ему поводов играть с мыслями. И если он начнёт меняться – уйдём. Сразу. Поняли?

– Понял, – ответил Ерин. Его ладонь на рукояти копья дрогнула. – Лотта.

– А?

– Всё будет хорошо.

Я кивнула.

Мы сделали шаг вместе, и живые ворота сжались за нами, как плотный занавес. Сразу стало тише; звуки леса затихли, словно кто-то выключил большую часть мира.

Лабиринт будто вздохнул, когда мы шагнули внутрь. От холодного воздуха, лизнувшего руки, кожа покрылась мурашками. ропа под ногами была гладкой, как вылизанный пол коридора, и даже звук наших шагов отдавался странным гулом, как будто пространство было шире, чем казалось.

– Стены… – выдохнула я.

Они были выше, чем казались снаружи: теперь не изгороди, а настоящие стены, выложенные чем-то, похожим на спрессованные корни и камень одновременно. Они нависали, сужая пространство. Между переплетёнными ветвями пробегали золотые искры.

Финиг шёл впереди, то и дело подпрыгивая. Ерин шёл за ним, не выпуская копья из рук. Арлен – рядом со мной.

Близко.

Слишком близко. Я видела, как он передёргивает плечами. Как хватается за пояс, нащупывая эфес своего меча. Я была всё ещё зла на него, разумеется, боже, я была так зла! Но видеть его страх было невыносимо. Мне трудно было представить, что он пережил в родном Дворе, но очевидным стало одно – он не хотел возвращаться. Но зачем? Почему он шёл? Неужели, он планировал вернуться давно, и именно поэтому просил защиты Короля Летнего Двора?

Эти вопросы мучали меня также, как мучило его состояние. Видеть Арлена таким тихим было непривычно. Мне не хватало его шуток, ерничества и расслабленности, которая вселяла в меня уверенность в новом дне, в который мы вступали вместе. Поэтому я сделала то, что казалось самым естественным и нужным теперь: протянула руку и нащупала его узкую влажную ладонь. Слегка сжала. У меня не было подходящих слов, но была возможность выразить свою поддержку иначе.

Арлен весь выпрямился и замер на секунду. Его сковало напряжение, но когда я поспешила отпустить его, он сам схватился за мою ладонь. Теперь мы шли, сцепившись, как лучшие подружки в начальной школе. Вот только вместо обеда в столовой нас ждало нечто, чье присутствие я ощущала с того самого мига, как перешагнула камни на входе.

На первой развилке мы остановились. Финиг ощупывал стену перед собой. От шлепков перепончатой ладони с пересохших корней мелкими струйками осыпался песок.

– Нам нужно выбрать, куда повернуть, – Ерин обернулся, наткнулся взглядом на наши переплетенные руки, и мне тут же стало неловко, будто я делала нечто неприличное на глазах настоятельницы церкви Святого Брандана.

– Налево, – хрипло выдохнул Арлен, и к моему удивлению, ни Ерин, ни Финиг не стали спорить. Влево вела узкая тропинка, и некоторое время мы шли боком, растянувшись в шеренгу.

Прямо на глазах коридор перед нами вдруг растянулся. То, что секунду назад было узким проходом, стало широкой площадкой.

– Это… не могло так быстро… – я не договорила.

– Скажи спасибо, что нас не зажало между стенами.

– Ой спасибо мил, эээ… фей за предупреждение, – я откланялась в пояс и сделала кривой реверанс. Ответить Арлен не успел – земля под ногами дрогнула, словно что-то толкалось изнутри.

– Эй! – крикнул Финиг, – вы это чувствуете?..

Земля под нашими ногами гудела – и внезапно вздулась между нами. Сначала – как морщинка на земле, крошечный приподнятый шов. Потом – резко, будто внутри земли выпрямилась пружина.

Я успела увидеть, как Ерин выбросил вперед руку, пытаясь схватить меня за пальцы… Но что-то хрустнуло. И между нами вырос валун. Серо-бурый, с трещинами, как высохший череп. Он рос так же быстро, как поднимается штормовая волна.

– ЛОТТА! – голос Ерина звучал глухо, как будто через воду. Я ударила ладонью по поверхности. Камень был теплым, почти живым на ощупь.

Откуда-то изнутри – из самых глубин – доносился гул. То ли стон, то ли чей-то бесконечный вздох.

– Не трогай его! – рявкнул Арлен. – Лабиринт не любит, когда его ломают!

С другой стороны что-то царапнуло стену. Потом – приглушённое, почти детское сопение.

– Ерин? Финиг?! – вышло так громко, что горло заболело.

– Не… выход… – донеслось едва-едва. – Не… идите…

– Это Финиг? – прошептала я.

– Не уверен.

Я похолодела. Стена рядом дрогнула. И медленно, почти лениво, поползла правее, перекрывая прежний проход. Мы стояли в коридоре длиной в десяток шагов, а единственный путь вёл вперёд.