Без определённого места жительства

В Советском Союзе, считалось, бомжей не было. Но они были. Не в таком  количестве,  правда,  как  сейчас.  Тогда  о них не говорили вообще, а сейчас почти не говорят. И такой статистики нет. Да и о чём сейчас говорят, что показывают и пишут? О политических партиях и их демократиях. О профессиональном коммерческом спорте, где идёт нешуточная  борьба за миллионы. Об изрядно поднадоевшей народу жизни деятелей шоу бизнеса, где неучтённых денег крутится ещё больше, чем в спорте. О нескончаемом воровстве чиновников всевозможных рангов, которые, шутя, отделываются  мизерными  сроками. О культе денег везде и всюду. И это всё составляющие демократии? Но почему же тогда народ смеётся над такой демократией  и  презирает её?  А кто-то, устав, от такой вакханалии уже перестал над всем этим задумываться – всё равно лучше не будет. Грубость, невоспитанность, разгильдяйство, необязательность, ложь и обман, нищета трети населения страны, высокая смертность, воровство во властных исполнительных и  законодательных структурах,  подростковая  преступность и беспричинная жестокость, граничащая с варварством  –  это показатели здоровья общества. А примеров, откуда это брать более, чем достаточно.

Посмотрите, сколько книг о бандитах, ворах  и  убийцах  на  полках  наших  магазинов? 

А сколько фильмов льётся с экранов, где грабят, убивают,  воруют, насилуют, обманывают, лицемерят, предают близких и друзей.  И когда  и  как  всё это запретить читать и смотреть детям и подросткам? Складывается впечатление, что воры всех мастей, бандиты и убийцы стали основными героями нашего общества. Пословица верна – рыба гниёт с головы. Да не гниёт, давно уже сгнила. А гниль тяжело и долго выводится.

Летом около дома, где нет ни детской, ни спортивной площадки (а когда-то была), зато есть стоянка автомобилей и зал игровых автоматов бегали как-то дети, шумели и спорили. Я прислушался. Господи, они все хотели быть… бандитами, чтобы угонять стоящие автомобили. Пока, как они сказали, не по настоящему. Я, наивный, сказал им, что игра их будет интереснее, если часть из них будет милиционерами, чтобы ловить «преступников». И тут вдруг наступила тишина. Ни один (!) из детей не захотел стать «милиционером».  А их было около десятка. Тут стоит задуматься. А когда я кивнул на зал «одноруких бандитов» и предложил его «ограбить» – с энтузиазмом согласились… все. Без разговоров. И азартно принялись обсуждать, как это лучше сделать. И тут тоже стоит задуматься. Что ж, имеем то, что имеем. Во многом государство косвенно, а где-то и прямо (например, слишком либеральными и непродуманными законами, боязнью зажима т.н. демократических завоеваний, лоббированию и протекционизму и пр.) способствует развитию преступности, а потом само же с ней и борется. Кстати, на наши же налоги. А будет ли кому с ней бороться через 15-20 лет?

 Есть и ещё один порок общества. Это пьянство. И оно, пожалуй, наряду с наркоманией один из самых опасных и коварных пороков, ибо приводит к моральной и умственной деградации и не щадит ни рабочих, ни учёных, ни лётчиков, ни артистов, ни академиков, ни, простите, президентов. Оно никого не щадит, кто вступает на этот путь и не в состоянии вовремя остановиться. И это страшно. Очень страшно. Ибо приводит к деградации личности, а в итоге и общества. И не дай вам бог, чтобы так сложилась ваша жизнь. 

В. Гудошников

-–

Уже четвёртую неделю он лежал на куче старого грязного тряпья у края лесополосы, в десяти метрах от дороги в аэропорт. От холода не страдал, лето 1999 года было на редкость жаркое. Если же шёл дождь, накрывался с головой куском старого полиэтилена, кем-то из садоводов выброшенного за ненадобностью. Когда-то им закрывали грядки в весенние заморозки. Прямо за дорогой располагалось садовое товарищество, откуда сердобольные женщины приносили ему хлеб и огурцы. Мужчины иногда оставляли недопитые бутылки с водкой, самогоном или пивом и сигареты. Порой перепадал и какой-то деликатес в виде куска сыра или колбасы.

Сегодня у него был удачный день. Ему натащили много хлеба, кто-то дал кусок сала, кто-то полбаллона недопитого вчера, выдохшегося тёплого пива. Но ничего, сойдёт. Пиво он с жадностью выпил сразу же. Было заметно, как в его грязных давно не мытых руках дрожал сосуд. Хлеб и сало завернул в старую грязную газету и затолкал в рукав грязной рваной фуфайки, чтобы уберечь от обнаглевших мышей и бездомных собак, донимавших его по ночам.

Пиво слегка ударило в голову и ему до умопомрачения захотелось выпить водки. На худой конец, самогона, тройного одеколона или денатурата. Слюна во рту вдруг стала жидкой. Он сплюнул в траву, чиркнул спичкой, прикурил остаток сигареты «Прима» и жадно несколько раз затянулся, ощущая, как никотиновая отрава ещё сильнее вскружила голову. Когда чинарик начал жечь пальцы и губы, затушил его и завернул в обрывок газеты. Потом, распотрошив несколько таких окурков, он слепит из них самокрутку.

Желание выпить не пропадало, а наоборот разгорелось до такой степени, что он почувствовал тошноту. А ведь магазин вот он, всего триста метров. Там много всякой водки и пива. Холодного, прямо из холодильника. Есть и самогон. Всего на расстоянии ста пятидесяти метров от него у сторожа садового товарищества. О-о, какой самогон! Пожалуйста, приходи и бери в любое время дня и ночи. Если есть деньги.

Но не добраться ему ни до магазина, ни до сторожа. Ходить он не в состоянии. Даже ползать не может. С трудом, превозмогая боль, он может перекатываться с бока на бок на несколько метров от своей лежанки лишь затем, чтобы лёжа справить нужду. Со временем всё окружающее пространство вокруг него провоняло. Да и сам он грязный, небритый, не стриженый, с безобразно свисающими космами свалявшихся волос, с гнилыми прокуренными зубами и воспалёнными глазами, вонял не меньше. Он давно забыл, когда мылся последний раз.

Слава Мыльников был бомж со стажем. Последние несколько лет он обитал в окрестностях аэропорта или в самом аэропорту, а поскольку когда-то тут и работал не один год, его многие знали.

Как-то о нём написали статью в местной газете и даже поместили фотографию, после чего единственный бомж на весь аэропорт и его окрестности стал знаменитым. Иногда проезжающие мимо машины останавливались, из них выходили любопытные пассажиры, и кто с интересом, а кто с отвращением разглядывали его, правда, опасаясь подходить близко. Ещё бы: в советские времена о бомжах они и не знали. А уж увидеть…

– Чего надо? – встречал он их грубым голосом похожим на рычание зверя.

– Просто так, – отвечали ему, – посмотреть.

– Посмотреть? Деньги платите за смотрины, – приподнимался бомж, опираясь на локоть, – или сигарет давайте, если водки нет… вашу мать!

И ему оставляли деньги и сигареты и отходили с брезгливой миной на лице, кто, качая головой и вздыхая, а кто смеясь.

Иногда его навещали местные поселковые алкаши. До грани падения Мыльникова им было ещё далеко хотя бы потому, что они имели своё жильё и не ночевали, где попало, как бездомные собаки. Эти люди, перебивающиеся случайными заработками, редко имели деньги на выпивку. Бомж же в иной день имел и выпивку и деньги, благодаря сердобольному населению окрестных садов. Конечно же, алкаши наносили визиты не из-за любви к этому вконец опустившемуся человеку. Они знали: Славу всегда можно раскрутить на бутылку водки или самогона. Главное его завести.

Сегодня с утра поселковый алкаш Сеня, треть жизни проведший в тюрьмах и лагерях за банальное воровство, гонимый похмельным синдромом, встал рано и отправился в рейд по окрестным садам, выглядывая, где у кого и что плохо лежит. Плохо лежали добротные вилы, которые Сеня не преминул умыкнуть. Продав их на соседней линии за 50 рублей, он прямиком направился к магазину. У дверей его стояли две неряшливо выглядевшие личности, с помятыми физиономиями и ярко выраженным желанием опохмелиться. Сеня дружелюбно поздоровался с ними. Это были свои люди.

– Сеня, ничего нет? – с надеждой во взоре спросил один из них.

– Шланги дымятся, колдыри?– улыбнулся Сеня.

– Дымятся, Сеня, а денег нет, чтобы пожар загасить. Выручай. Хотя бы пивка.

– Работать надо, – покровительственно посоветовал Сеня, – тогда и деньги будут.

– Оно так, конечно, но от работы-то и лошади дохнут. Ха-ха!

– Ну-ну! – помотал головой Сеня, о чём-то размышляя. – Говорите, лошади дохнут? Это плохо. Это очень плохо. Жалко лошадок. А впрочем, – он поскрёб себя под рубахой, – ждите меня здесь и я вернусь.

Через пару минут он вышел из магазина с заветной бутылкой в руках.

– Ну, Сеня, ты волшебник, – просияли колдыри и тут же забеспокоились: – А чем же закусить?

– Водки им дай, закусь им дай, – скривился в гримасе улыбки Сеня. – Может быть, вам ещё и бабу?

– Не-а, – улыбнулся один из колдырей. – Кто с водкой дружен – тому это самое, – похлопал себя по ширинке, – он не нужен.

– Тьфу на тебя! – осклабился Сеня и приказал: – Следуйте за мной в кильватер. Больного навестим. У него и закуска есть.

Бомж лежал на куче тряпья и яростно чесался. На нём были донельзя засаленные когда-то имевшие синий цвет аэрофлотовские брюки и ещё более грязная, тоже когда-то имевшая синий, а теперь уже чёрный цвет, аэрофлотовская рубашка. Одеяние это он подобрал ещё в начале лета в мусорном ящике.

– Тук-тук-тук,– постучал по дереву Сеня. – К вам можно войти, сер? Фу-у, какой у вас беспорядок! Да и запашок ещё тот. Сам не можешь прибираться – найми служанку. Заминировал тут всё кругом – не пройти. Как ваше здоровье?

– Какое здоровье! – скривился в гримасе боли Слава, приподнимаясь.

– Ничего, сейчас поправим. Выпить хочешь?

Вопрос был явно настолько излишен, что Сеня смутился. Выпить Слава хотел в любое время суток.

Водку разлили в грязные одноразовые пластиковые стаканы, валявшиеся рядом, предварительно вытряхнув из них муравьёв.

– Ну, поправляйся. Да, зажевать-то у тебя есть что-нибудь?

Бутылку выпили в один приём. Немного завеселело. Завязался разговор, кто, где, когда с кем и сколько пил последние дни. Но скоро эта тема была исчерпана, ибо пустая бутылка не способствовала продолжению беседы.

– Ну что, мужики, скинемся ещё на одну? – предложил Сеня, и все стали шарить по карманам, звеня мелочью. Набрали 15 рублей.

– Слава, добавляй. Или больше не будешь?

Мыльникову выпитой водки было достаточно, чтобы повело крышу. Он достал из нагрудного кармана несколько смятых десяток.

– Ого, кучеряво живешь! – воскликнул Сеня. – Мне что ли лечь на другой стороне дороги, – заржал он. – Сейчас конкуренция приветствуется.

Один из собутыльников сбегал к дому сторожа.

– Вот! – радостно объявил он. – Две взял. Пять рэ не хватило, но хозяин простил.

Вторую бутылку осушили также в один приём. Самогон оказался отвратительным с мерзким сивушным запахом, но привыкшие пить всё, что горит, они выпили его легко. Скоро пошла в ход и третья бутылка, но уже без закуски, ибо все запасы бомжа были съедены.

Из всех четверых Сеня был самый молодой и крепкий, а потому оказался и самым трезвым. Один из колдырей прилёг рядом с бомжом и скоро захрапел. Другой встал и, расстегнув ширинку, направился в заросли лесополосы, спотыкаясь на всюду расставленных Славой «минах».

– Так, похоже, спектакль окончен, – глядя ему вслед, задумчиво произнёс Сеня. – Поправляйся, Слава, всех тебе благ. Я убываю в неизвестность. Родина-мать зовёт. А этот, – ткнул пальцем в храпящего собутыльника, – пускай полежит. Всё тебе веселее будет. Ну, пока!

Бомж посмотрел на Сеню мутным взглядом, попытался приподняться, но тут же рухнул и закрыл глаза. Он уже не чувствовал боли в неправильно срастающемся тазобедренном суставе. Безобразно грязная фуфайка, на которой он лежал, вдруг стала мокрой, и резко запахло то ли ацетоном, то ли аммиаком.

Был жаркий июльский полдень 1999 года. Термометр у дома сторожа показывал плюс 33 по Цельсию.

––

Ещё в начале девяностых годов Мыльников жил так же, как жило большинство советских людей: однокомнатная квартира, жена и двое детей, которых почти не видел, так как дома бывал редко, а всё больше в командировках. Он работал техником вертолёта, неплохо разбирался в двигателях, не нарушал трудовой дисциплины, не «высовывался» и потому был на хорошем счету у начальства. Жена тоже работала, как-то умудряясь при этом справляться с двумя сыновьями – учениками начальных классов. Не шиковали особо, но денег на всё необходимое хватало. Имелся свой угол, хлеб с маслом тоже был. А что ещё надо? Иного ведь никогда и не знали.

Вертолёты круглый год работали на оперативных точках в отрыве от базы. Но раз в месяц они прилетали на несколько дней домой для проведения регламентных и профилактических работ, для замены отработавших свой срок агрегатов. Тогда в семье был праздник. Из районных центров он привозил мясо, масло, яйца и другие продукты, которых нельзя было найти в магазинах миллионного города последних советских годов. Через несколько дней он снова улетал и праздник кончался. Возможно, так бы и просуществовала эта семья до наших дней, не начнись в стране ельцинская экономическая вакханалия. Цены взлетели в десятки, затем в сотни раз. Зарплата за ними не поспевала. Для большинства людей, едва дотягивающих до очередной получки, это был шок.

Получки стали подачками, нет, скорее циничным издевательством, а если у кого и были сбережения – накрылись медным тазом.

В феврале Мыльников прилетел с экипажем на базу. Получили зарплату за январь и…

– Как же с такими деньгами домой ехать? – обескуражено посмотрел Слава на командира. – При нынешних ценах этих денег и на неделю не хватит.

– Не знаю, – вздохнул командир и кивнул на моториста. – А вот он ещё меньше нас получил. К тому же алименты с него удержали.

– Тридцать семь рэ и сорок коп, – хмуро улыбнулся тот. – Жена выгонит.

Вечером приехали в город, зашли в ближайший магазин и были шокированы. По прежнему пустые полки, но кое-что уже было. И не было никаких талонов. На ранее пустых полках появилась водка, некоторые продукты, сигареты. Люди заходили, хмуро смотрели на ценники, кивали головами и уходили. Никто ничего не покупал.

– Будь он проклят этот козёл Ельцин! – воскликнул, глядя на ценники, Мыльников. – Что же дальше будет?

Что будет дальше, не знал никто, в том числе и «этот козёл», ударившийся в беспробудное пьянство то ли оттого, что добрался, наконец, до высшей власти, то ли понимая, что натворил. Но для него пути назад уже не было. Впрочем, не было пути назад уже и для страны.

По старой авиационной традиции, уходящей корнями в истоки авиации, сбросились, купили водки, зашли в ближайшую столовую. Там было пусто. Из-за дороговизны с Нового года эти заведения лишились клиентов и стали закрываться.

Домой идти не хотелось. Первый раз пили не с радостью по случаю долгожданного прилёта. Всех, кроме холостого механика, волновал вопрос: что сказать домашним о своей зарплате. Как на неё жить?

Слава молча встал и сбегал за второй бутылкой. Так же молча все сбросились и вернули ему деньги. Молча выпили. Говорить ни о чём не хотелось.

Приехав домой, Слава застал заплаканную жену. В заводскую столовую, где она работала, рабочие ходить перестали, и весь персонал отправили в бессрочный неоплачиваемый отпуск. Это были первые гримасы так называемых капиталистических рыночных отношений. Холодильник был пуст. Угрюмые дети с надеждой смотрели на его походную сумку, но на этот раз и она была пуста. Праздника не получилось.

Утром он пошёл в магазин и купил продукты и бутылку водки. Никакие талоны уже никто не спрашивал, как в советское время, как будто их никогда и не существовало. Но цены, цены! Оставшиеся деньги отдал жене. Она молча взяла их, пересчитала, и на глазах навернулись слёзы. На них нельзя было прожить и неделю. Тогда он вытащил из кармана ещё 15 рублей – заначку – и протянул ей.

– Как-нибудь обойдусь, – ответил хмуро. – Через три дня улетаем, нам выпишут командировочные. Без денег не полетим.

Потом он на кухне пил водку, курил, пытаясь понять, что же случилось с этой страной. И не находил ответа. На четвёртый день они снова улетели на оперативную точку за двести километров от базы.

––

В командировках техническим обслуживанием, заправкой вертолёта и всем имуществом, включая авиабензин, командует авиатехник. Помогают ему в этом моторист и механик. Пока вертолёт находится в воздухе, он на аэродроме является старшим начальником. Пользуясь этим, Слава потихоньку стал приторговывать авиабензином, который прекрасно работал и в автомобилях, по ценам меньшим так называемых государственных, которые росли почти ежедневно.

Набирал обороты дикий капитализм. Люди бросились продавать всё и вся, чтобы хоть как-то пережить это смутное время. С разваливающихся на глазах предприятий, потерявших хозяйственные связи, растаскивалось и продавалось всё, что можно было утащить или вывезти.

Люди словно с ума сошли. Продавались боевые корабли, самолёты и подводные лодки. На этом государственные чиновники несказанно обогащались. Народ России катастрофически нищал. Впрочем, он никогда и не был богатым. На нём богатели другие. С наступлением ельцинского капитализма это приняло беспрецедентные размеры. Честь, стыд, совесть и патриотизм были начисто забыты. Нажива – вот что стало главным.

Известно, что рыба гниёт с головы. Народу было с кого брать пример. И брали. А чего ж, им можно, а нам нельзя? Сейчас демократия. А потом наступило то, что народ справедливо назвал прихватизацией. Заработную плату начали получать десятками тысяч, потом сотнями. А вскоре в России почти все стали миллионерами. На всё это взирал президент и его команда, не зная, что делать.

Пропорционально росту цен началась и деградация авиационного техника Вячеслава Мыльникова, поскольку за бензин в основном расплачивались водкой, спиртом или обычным российским, вонючим пойлом – самогоном.

Нередко в жизни бывает так: то, что одним забава, другим – отрава. Мыльников проработал в авиации много лет, знал много авиационного люда, но не знал ни одного человека, который здесь в той или иной степени не пил. Это была традиция. Ведь в былые времена вся авиация держалась на спирте. Без него не уходил в полёт ни один самолёт. Спирта всем хватало. Одни пили ежедневно, но понемногу. Пили много лет и не спивались. Другие пили помногу и… пока не спивались. Но, осознав, куда скатываются, резко сбавляли темп.

Есть категория людей, которые пьют много и ежедневно, но выглядят, как свежие огурчики. Их выручает хорошее здоровье. Жить бы таким до ста лет, но они иногда не дотягивают и до шестидесяти. Но не деградируют, не опускаются до дна. Этим водка – забава. Есть деньги, водка и время выпить – выпьют, нет – ну и не надо. Как говорят, у них нет алкогольной зависимости, или она очень слабая. Хотят – пьют, не хотят – не пьют. Но есть категория людей, которые, вкусив алкоголя однажды, сами остановиться уже не могут. Эти хотят – пьют и не хотят – тоже пьют. Для таких людей водка – отрава. Это болезнь, это страшная болезнь. К такой вот категории и принадлежал Слава Мыльников.

А первые звоночки для него начались несколько лет назад, когда он ещё не был грязным, оборванным бомжом, а всего лишь временно безработным. Это была первая ступень деградации.

Тогда они работали в небольшом районном городке, где почти каждый знал каждого, а уж прилетающих в командировки лётчиков знали все. Как-то вечером после полётов выпили, как всегда, традиционные две бутылки на четверых и сидели, покуривая, в гостинице у телевизора. Но смотреть было нечего. На всех каналах (всего-то три) маячил президент СССР Горбачёв со своей надоевшей всем перестройкой и бесконечными словопрениями и обещаниями. На фоне абсолютно пустых прилавков магазинов это раздражало. Телевизор выключили и завалились спать. Что же ещё можно делать в пыльном и грязном городишке, который вдоль и поперёк можно было обойти за сорок минут?

– А мне спать не хочется, – сказал Слава. – Я, командир, пройдусь, подышу воздухом, по местному Бродвею прошвырнусь. Вернусь через часик.

Он надел форменный пиджак, поправил галстук, взял фуражку и вышел на улицу. Покрасоваться в форме Мыльников любил. Ещё бы! Лётчики здесь, на периферии, не частые гости и редкая женщина не оборачивалась им вслед. Именно так и происходило, когда он шёл по центральной улице городка. А то, что он не лётчик, а всего лишь техник – ерунда, на лбу же это не написано. Форма-то одинаковая.

Слава шёл, представляя себя со стороны, и нравился сам себе. Стройная фигура, лёгкая походка, в полусогнутой руке между пальцами зажата дымящаяся сигарета. Выпитый стакан водки приятно кружил голову. Он решил заговорить с какой-нибудь встречной молодухой, но как назло попадались одни старухи. От досады Слава сплюнул и выбросил недокуренную сигарету. А проходил он как раз мимо одного из трёх имевшихся в этом городишке продовольственных магазинов. Прекрасно зная, что его полки абсолютно пусты, всё-таки решил зайти, так как сквозь стекло окна заметил несколько стоящих там женщин. Все взгляды устремились на него.

– Никак лётчик?– услышал он. – Зинка, наклеивай.

Не глядя на женщин, обратился к грудастой продавщице:

– У вас сигареты «Честерфильд» есть?

– Что-о? – опешила та. – Какой ещё фильд? У нас забыли, когда махорка была.

– Плохо, – сделал лёгкую гримасу Слава. – Ну а «Слынчев бряг», «Белый аист» или «Наполеон» есть?

Женщины у прилавка при слове Наполеон засмеялись. Откуда им знать, что есть в мире такой коньяк. Слава смутился. Решил, было шокировать их этим вопросом, а они смеются. Чего смешного-то?

– Наполеонов у нас тут нет, – сказала одна, – а вот Чапаев есть. Да вот он, лёгок на помине. И дружки его при нём.

В магазин вошли три местных авторитета. У двоих из карманов торчало по бутылке самогона, заткнутых скрученной газетой.

– Чапай, – обратилась к одному женщина, – вот лётчик Наполеона ищет, а мы говорим, что такого, мол, тут нет, а есть только Чапаев.

– Чего плетёшь, шалава, – покосился вошедший авторитет на женщину, отодвигая её рукой в сторону. – Дай вон эту, – повернулся к продавщице, ткнув пальцем на полку, где стояли кильки в томате.

А больше в магазине ничего и не было, не считая трёхлитровых банок с чем-то мерзко-зелёным. Нет, была ещё морская капуста, но в пол литровых банках. Мужчина, которого назвали Чапаем, взял банку с килькой, сунул её в карман и посмотрел на Мыльникова.

– И чего это в магазине нашем лётчики делают? Тут же покупать нечего. Как, впрочем, и во всей нашей любимой Родине. Если хочешь выпить – пошли с нами. Наполеонов нет, но вот самогон имеется. Да здесь и он дефицит.

Долго уговаривать Славу не пришлось. Из магазина они вышли вместе.

Очнулся он утром на местном кладбище. Нос разбит, один глаз заплыл и не открывается, верхняя губа, казалось, занимает половину лица. Вся форма в грязи, в карманах пусто: ни денег, ни документов. Голова словно залита свинцом. Вспомнил, что на кладбище пил самогон с местными колдырями. Помнил, что доставал деньги, чтобы угостить «хороших ребят». Кто-то ещё дважды бегал за самогоном. Дальше – провал в памяти.

«А на кладбище всё спокойненько», – вспомнилась песня Высоцкого. «Ни хрена себе – спокойненько, – подумал, трясясь от утренней свежести, Слава, – Мне же вертолёт к вылету готовить пора». Он поднял руку, чтобы посмотреть на часы и не обнаружил их. Ясно. Зато обнаружил, что стоит у могильного холмика в одних носках. Тоже ясно. Хорошо хоть, что догола не раздели, сволочи. Сориентировавшись, зашагал на аэродром. Среди всякого барахла, которое в изобилии возили с собой все авиатехники, нашёл старые кирзовые сапоги, выдаваемые им, как специальную рабочую обувь, которую никто никогда не носил.

Командир с механиком и мотористом приехали на аэродром, заслышав звуки прогреваемых двигателей. Слава сидел в кабине и пытался вспомнить события прошедшей ночи.

– Предупреждать нужно, когда на всю ночь уходишь, – накинулся на него командир. – Мог бы и позвонить в гостиницу. Ого! Да ты никак в переделке побывал? Нечего одному шляться. Не сомневаюсь, что виновата здешняя дама.

– Она самая, – закивал Слава. – Понимаешь, познакомился, в кино на вечерний сеанс пригласил. Ну и всё такое прочее. А от неё возвращаюсь – три амбала навстречу. Ну и… одного я тоже хорошо подцепил, да и второму досталось. Но потом меня вырубили. Вот, – дотронулся Мыльников до распухшего носа. – В себя пришёл – ни денег, ни документов. Как с такой рожей идти в гостиницу? Пошёл сразу на аэродром.

– Постой-ка, а какие документы у тебя были?

– Паспорт, свидетельство авиатехника, пропуск.

– Твою мать! – ахнул командир. – Ну, хрен с ним с паспортом да пропуском. А вот свидетельство! Ты же без него не имеешь права технику обслуживать. Ты это знаешь?