- -
- 100%
- +
Взяла я камыш, да обратно к бане, но интерес меня взял, кто же там. Вернулась, встала поодаль да окликнула. Сидит и не вздрогнет даже. Подошла я к нему, да как стукну кулаком, он обернулся и на мосток упал. Смотрю я, а то мертвец, давно уж трухлявый, как колода старая. Глазницы пустые, губы сухие, будто глина в солнечный день, кожа как бумага истлевшая. Толкнула я его ногой, а он лёгкий, как перо утиное, скатился с мостка и в воду. Как ветка сухая поплыл по ручью. А как в темноте скрылся, за ним и туман развеялся, как по наговору.
Удивилась я, да ладно. Холодно, идти нужно. Только смотрю, а мертвец оставил что-то. Подняла я, а то платье это.
Удивились девки рассказу, похвалили подругу за храбрость такую, только не рискнули руками платье трогать. А как утро настало, разбрелись по домам. Быстро историю, что ночью произошла, по деревне разнесли. Стал люд собираться у дома шкурника. Всем охота на диковинку посмотреть. А посмотреть есть на что. Платье красоты не виданной. Только знатным дамам из самого Княжества такие носить. Шелка разноцветные, ремешки из кожи змеиной, и всё это с орнаментом золотым, да клёпками серебряными. Явно мастер платье шил.
Все Умилу хвалят, а бабы и подбивают её примерить. Только сестра младшая, Смирена, тихо так, просит вернуть платье туда, где взято было. Не доброе это дело живых обирать, а мертвецов и подавно. Но, посмеялась Умила.
– Да что ты знаешь, сопля мелкая? Сила гнилая по законам живёт. Если не боишься её, ничего она тебе не сделает. Да и зачем мертвяку платье такое, в каком только замуж выходить? Не в гробу же ему в нём прохлаждаться. А точно, а выйду я в этом платье замуж! – заявила девка. А бабы и одобрили. Ещё бы, в таком платье, да первая на выдан будет.
Недолго думая, взяла Умила, да платье надела. То как раз в пору пришлось. Вышла она в середину светёлки, хвастается. А бабы да девки хвалят. Кто восхищается, а кто зависти не скрывает. А как снять платье попыталась, так не смогла. Затянулись ремешки и ослабляться не хотят. А чем больше тянешь, тем сильнее узелки затягиваются. Всё в шутку вначале обернулось, да потом испугалась девка взаправду. Платье тесное стало, не продохнуть. А под ним будто змеи по телу ползают, ноги да руки сдавливают. Заголосила девка, на пол упала. Кинулись ей помогать, да не тут-то было. Ремешки, что из кожи змеиной, и вправду в змей обратились. Шипят, жалом на окружающих цокают. Испугались бабы, разбежались. А девка на полу корчиться осталась. Отец прибежал на крик этот, помочь хотел, да только чем сильнее тянет, тем платье сильнее сжимается, будто в кожу врастает. А змеи пуще прежнего кидаются. Уж как, не знаю, додумалась Смирена, сестра её, в баню сбегать да кипятка крутого принести. Окатила сестру кипятком. Та, хоть и обварилась, но и змеи на платье замерли и вновь ремешками обернулись. Содрала Смирена платье с сестры, да за дверь швырнула. А Умила под лавку забилась, калачиком свернулась и выть начала, как псина. Смотрят, а она вся в покусах змеиных.
Знахарку позвали, та травами отпоила. Только вот девка, как умом помутилась. В глазах ужас застыл.
Платье то это злосчастное, мужики сжечь хотели, да только не горит оно. Хотели к ручью оттащить, так даже крюками трогать страшно. Будто живое оно становится, как только тронешь. Зашевелится ткань и начинают из платья змеи ползти в разные стороны, да под завалинки в дома пробираться. Так и оставили его в пыли валяться. Решили, что лучше за сечником вольным послать. Так и поступили. Отправили Варяжко. Парня, что давно к Умиле в женихи набивался.
День прошёл, а люд темнее тучи ходит. Очень уж тряпка эта страхов нагнала. Да и змеи по всей деревне ползают. Кого ужалят, а кого просто напугают. А как солнце село, иная напасть пришла. Опустился туман на деревню. Холодный, будто мертвец надышал. А вскоре и сам мертвец появился, будто из воздуха возник.
Стоит под окнами дома шкурника, пальцем на платье указывает и воет.
– Взяла! Выходи и отдавай!
А у Умилы от страха душа в пяты ушла. Боязно ей до смерти, но вой мертвеца такой, что вот-вот кровь из ушей пойдёт. Забилась она под лавку, уши руками закрыла и мычит. Сестра её, Смирена, ставню приоткрыла и как крикнет – Вон платье твоё, забирай и уходи! – да только мертвец на своём стоит, пальцем указывает и вернуть требует. Так до рассвета и простоял. А как туман с рассветом рассеялся, так, кто кур недосчитался, кто уток. У кого поросята издохли.
Прибежали люди к дому шкурника и давай ответ с него требовать. А заодно и требовать, что бы возместил ущерб причиненный. Не по нраву это было ему, да ругаться с соседями ещё меньше хочется. Пусть не его вина, а дочери, но ответ держать надо. Отдал живность со своего подворья, да пообещал, что как сечника гонец приведёт, сам с тем и расплатится. А коли денег не хватит, дочь старшую в рабство продаст.
Успокоились соседи, притихли. Да только ночью повторилось всё. А на утро опять, кто птицы, кто другой живности не досчитался. А после третьей ночи и пару стариков на деревне к Кондратию отправились.
Затихла деревня. Днём на улицу никто не выйдет, а ночью и подавно. Кто ставни наглухо заколотил, а кто в бане заперся. Ждёт возвращения мертвеца.
Аккурат к закату гонец вернулся. Из сил выбился, но успел. Отдышался минуту, воды студёной безмерно выпил, чуть голоса не лишился. Стали его расспрашивать, где, мол, Варяжко ты был? Почему сечника не призвал?
А тот и отвечает, что нет сечников в деревнях ближайших. Узнал он у старика одного, из ведунов тот, что не поможет тут сечник, так как не успеет. До ближайшего сечника одна луна пути, а потом одна луна обратно. Да только мертвец за платьем своим приходить будет всего луну одну. И каждую ночь он будет жизни из деревни забирать. Вначале живность, а потом и за людей примется. А в последнюю ночь вся деревня сгинет. Будто бывало это уже так. Сила гнилая по своим законам живёт. То, что, Умила платье надела, да в голос сказала, что замуж в нём выйдет, это она себя мертвецу, как невестой, пообещала. Пока не получит он обещанного, или откуп не получит, не уйдёт. А откупом будет всё живое, что в деревне есть. Так что, или девка должна к мертвецу идти добровольно, платье на себя надев, или всем, кто жить хочет, бежать надо как можно дальше.
Загалдели люди. Начали требовать отдать мертвецу Умилу. Да только, какое там. Она на разум ослабла. Как псина испуганная под лавкой третью ночь лежит и лбом об пол бьётся. Только к рассвету успокаивается. Попытались выманить, да не даётся. А далась бы, так как платье заставить надеть. Пока возились, тут и солнце село.
Разбежались люди по хатам, заперлись, дрожат. Каждый небеса молит, что бы до рассвета дожить. Как ночь настала, так враз туман на деревню опустился. Стоит мертвец, пальцем на платье указывает и воет.
– Взяла! Выходи и отдавай!
Смотрят люди в щёлочки, кто от страха, кто из любопытства, а кто надеется знак увидать, кого на этот раз мертвец приберёт. Глядь, а из дома шкурника выходит кто-то. Смотрят, а то Смирена.
Вышла девчушка, лицом бледная, сама как осиновый лист на ветру трясётся. Медленно, не смело, мимо мертвеца прошла, тот даже глазницы пустые в её сторону не повернул, стоит и выть продолжает. Подошла девчонка к платью, взяла его в руки, да не смотря на то, что из него змеи клубками под ноги ей выпадали, на себя да и надела. Враз платье в пору пришлось ей, ремешки затянулись, а мертвец замолчал и глазницы пустые в сторону девки повернул. Стоят, молча, друг на дружку смотрят. Да так до самой зори и простояли, как два изваяния. А с первыми лучами солнца растворился туман, а вместе с туманом и мертвец и Смирена. Никто в ту ночь в деревне не умер.
Умила после этой ночи успокоилась, но на ум всё равно слаба осталась. Шибко страха натерпелась. Такую её Варяжко в жены брать не захотел. Да и никто не захотел. Пропала потом она. Кто говорил, в лес ушла, а кто рассказывал, что отец её в рабыни и продал кому-то, кто с того берега плоского озера. Сам-то, шкурник, недолго по свету ходил. Следующей зимой приобнял его Кондратий.
Дочку его младшую, Смирену, помнят тут все. Кто-то верит, что жива она и вернётся однажды. Дом их берегут. Ещё бы, не пожертвовала бы девка собой, может и никого в деревне не осталось бы. А ей то, на тот момент, всего тринадцать было.
Клонилось солнце к закату. На реку уже опустился холодный, густой туман. Такой густой, что дальше руки вытянутой и не видать ничего. Дело для мест этих привычное, ничем пугающим не отличается. Да только вот, не в этот раз. Солнце ещё деревьев не коснулось, а народ уже по хатам прячется. Смотрят люди в щёлочки, кто от страха, кто из любопытства. Кто надеется знак какой приметить, кого на этот раз гибель ожидает.
Темнеть начало и туман, всё равно, что живой, пополз по деревне, обволакивая всё вокруг. Такой холодный, как мертвец надышал. Цветы у изгороди пожухли, вроде морозом прибило. Комары на землю мёртвыми попадали. А тут и сам мертвец появился.
Стоит нежить проклятая у дома шкурника, и голосом утробным завывает. Требует, чтоб девка вышла, да платье, что украла у него, вернула. Да только знает люд, что девка на разум ослабла, под лавкой как псина скулит, да лоб себе о половицу разбивает. Знать, не выйдет она. Знать, кого другого этой ночью мертвяк утянет.
Смотрят в щёлочки люди, от страха под себя сходить готовые. Глядь, а из дома шкурника выходит кто-то. Смотрят, а то младшая дочь его, Смирена. Сестра Умилы, той, что платье у мертвяка по дурости своей и умыкнула.
Вышла девчушка, в одной рубахе ночной, лицом бледная, сама как осиновый лист на ветру трясётся. Видно, что страх её сковывает. На мертвяка старается не смотреть, да прямиком к платью, что на земле валяется, и идёт. Взяла в руки наряд проклятый, да, несмотря на то, что змеи внутри копошились, да клубками шипящими под ноги ей падали, на себя и надела. Платье в раз в пору пришлось. Ремешки сами затянулись. Чувствует девка, как гады ползучие под платьем вьются, да тело её обвивают, тут просто крикнуть от ужаса не выйдет, не говоря уже про то, чтоб шаг сделать.
Замолчал мертвец. Голову в сторону девки повернул, глазницами пустыми смотрит. Стоят, молча, да друг на дружку смотрят. Ночь проходит, а не меняется ничего. Вроде как два изваяния кто оставил посреди двора. Люди уж даже поуспокоились, видать миновала смерть на сей раз. А как первые лучи солнца показались, туман растворился, как и не было его. А с туманом и мертвец и Смирена пропали. Да только это людям так со стороны казалось.
Лишь первые лучи солнца на деревню упали, кинулся мертвяк к девчонке, да крепко руками холодными схватил её. Смотрит Смирена, а вокруг всё вроде туманом обернулось. Дом её, изгородь, даже конура собачья. Только очертание и осталось, вроде как облака форму принимают. Поднял мертвяк девку на руки, да сквозь очертания эти в сторону реки и пошёл. А как из деревни вышел, вроде ветром подхваченные полетели они над рекой.
Смотрит Смирена, а мимо только облачные очертания деревьев, хуторов да деревушек мелькают, места такие и не узнать.
Недолго путешествие это длилось. Остановился мертвец, на землю девку опустил, да вмиг всё вокруг вновь непрозрачным, настоящим стало. Смотрит Смирена, а кругом погост. Да не просто погост, а огромный настолько, что и конца не видно. Древний очень. Надгробья все покосившиеся, попадавшие. Многие вовсе такие, вроде поставлены были ещё до того, как небо упало.
Были мысли бежать, да мертвец за руку крепко держит. К могиле подвёл, рукой взмахнул, земля могильная и обвалилась. Смотрит девчонка, а там путь под землю. Туда мертвец её и уволок. Как зашли, проход назад и засыпало.
Стоит девка, вздох боится сделать. Смотрит, а в могиле не так и страшно. Хоть вместо стен земля кладбищенская, мёртвая, но всё вроде как в землянке обычной. И лавки есть, и стол. Очаг только странный. Угли синим цветом светят, жар сильный, а огня вовсе нет. Кровать есть, посуда, сундуки вдоль стены стоят. А на стене гробовое крыто висит, из дуба морёного. Уж столь мастерская работа, вроде для барина, а то и вовсе, господина знатного делалось.
Дёрнул мертвец за платье, оно с девки и свалилось. Взял он его бережно, да на стену, рядом с крыто гробовым и повесил. Девке пальцем погрозил, да сквозь землю и вышел.
Осталась девчонка одна. Что делать и в голову не приходит. Ей то, четырнадцатый год только пошёл. Всю жизнь с тятей да сестрицей в деревне жила, дальше реки не ходила. С живыми чужаками не общалась, а с мёртвыми и подавно. Да и не рассказывал никто, как с мертвяками себя держать надо. А ну, сделает чего не так, не так посмотрит, чего доброго удушит, или живьём съест. Ну, решила так, что дважды к Кондратию не отправят. Да ещё и не ясно, что лучше, сразу к Кондратию в объятья, или взаперти, в могиле сидеть.
Огляделась девка. Нашла в землянке могильной и крупу, и муку. Вода в кадке была. Тесто не хитрое, пустое замесила, лепёшек напекла. Из крупы кашу сварила. Стол от земли посыпавшейся вытерла, кровать заправила. Вроде и уюта прибавилось, тепла. Даже как то и страх отступил, и даже веселее стало от того, что не мертва она, да и деревенские целы остались. Хозяйничает, песенку напевает. Глядь, а земля на входе осыпалась и мертвец вошёл. Как вошёл, вход сразу и завалило.
Посмотрел мертвец глазницами чёрными на землянку свою, ничего не сказал, только зайца с шеей перебитой на стол положил. Ну и Смирена решила так же как он поступать. Ничего не сказал, зайца освежевала. Шкуру отложила, потроха вынула, а мясо на вертел, да над углями, в очаг. Запах зайчатины жареной вмиг по землянке разошёлся, аж слюнки потекли. А как мясо готово было, накрыла девчонка стол на себя, да на мертвяка и молча села. Мертвяк напротив сел.
Сидят, молчат. Друг на друга смотрят. Пытается Смирена хоть что-то в нём человеческое разглядеть. Да где уж там. Кости наружу, плоть высохшая, вместо одежды лохмотья савана похоронного. Как не шевелится, так и вовсе не понятно, на неё смотрит, а может и не смотрит.
Ждала девка, как мертвец себя поведёт, да только тот не торопится. А кушать то уже хочется так, что сил нет, с прошлого ужина росинки во рту не было. Да и каша, и мясо остывают. Будь, что будет, подумала девка, и оторвала от зайца заднюю ногу. Наложила каши себе, лепёшку наломала. Наложила каши мертвяку, ему в миску кусок мяса, ему лепёшку наломала. Ложку, да плошку к самой руке подвинула ему, да и сама есть начала с аппетитом. Жуёт, вроде как дома у себя, да и не беспокоит ничего. Но сама на мертвяка поглядывает.
Сидит мертвяк, не шевелится. Покушала девка, остатки еды в котелок убрала, поблагодарила мертвеца за хлеб и кашу, да начала посуду мыть. Помыла, угли в очаге прикрыл, да по-хозяйски на кровати и расположилась. Засыпает, да на мертвяка поглядывает. А тот как за столом сидел, так и сидит. Вроде совсем умертвился, окончательно.
Проснулась девка с головой тяжёлой, кошмары всю ночь снились. Смотрит, а мертвяка и нет. Ну, коль нет хозяина, надо делами домашними заняться. Нашла скребок старый, корни со стен землянки порубила. На полу землю стесывала, бугры, да ямы заровняла. Пока трудилась, перемазалась вся. Воды нагрела, доску какую-то старую в углу землянки постелила, рубаху ночную сбросила с себя, да и помылась. По-простому, без щёлока, без золы. Да только вот, как искупалась, очень не захотелось грязную рубаху на себя надевать. Решила и в сундуках похозяйничать. Открыла один, а он серебра полон. Другой сундук открыла, а там одежа. Да такая, что и на праздник не стыдно.
Начала девка себе подбирать что-то, да всё тут мужское, большое. Нашла только сапожки по размеру своему, из кожи свиной, с набивками. Ну а вместо платья рубаху взяла. Она ей аккурат до коленок была. Подпоясала только, чтоб удобнее. Начала вещи складывать, а средь них портрет рукописный. А на портрете вроде пара в день свадьбы запечатлена. Парень рыжеволосый с бородой пышной, и девушка беловолосая.
– Наверное, это мертвяк, ещё когда живым был? А это, наверное, невеста его. Красивые какие. – только и успела вслух подумать Смирена, как слышит, земля у входа осыпается. На силу успела обратно в сундук всё попрятать.
Заходит в землянку мертвец. Огляделся по сторонам, кучу корней срезанных у очага увидал, на пол посмотрел. Селезня, с башкой свёрнутой, на стол положил и сам за стол сел. Ну и девка не решилась иначе поступать. Молча птицу ощипала, выпотрошила, да на заготовку убрала. На стол накрыла, на себя и на мертвяка. Вчерашнюю кашу в плошки наложила, по куску зайчатины. Лепёшек наломала, ложки в кашу воткнула и молча есть начала. На мертвяка глядит, а тот и не двигается. Поела, со стола убрала, спасибо за еду сказала. Посуду помыла, да спать легла. Вот только перед сном встрепенулись.
– Послушай, – говорит – веник мне завтра из полыни наломай и воды натаскай. А ещё иголку и нитку мне надо. Ты может и привык в лохмотьях по белу свету бегать, а мне голой зазорно. Твои тряпки под себя перешивать буду.
Высказала, к стене отвернулась, а у самой сердце бешено бьётся. Вдруг не простит такой грубости и кинется на неё. Пугалась-пугалась, к каждому звуку прислушивалась, да уснула. А поутру встала, на столе шкатулка с делами всякими для шитья, кадка полная воды, а у очага веник из полыни стоит.
Несколько дней прошло, и решила Смирена, осмелев совсем, у мертвяка прогулку попросить. Молча тот платье проклятое со стены снял и девке протянул. Дескать, надевай. Змеи страшные в нём, но надела. Чувствует, как змеи по телу трутся, но не кусают. Взял мертвец девку за руку, открылся вход и через него наружу и пошли. Только вот видит девка, что открылся то вход вроде как для глаз. А разумом понимает, что сквозь толщу земли могильной они идут. Вроде колдовство какое.
Наружу вышли, а над погостом луна. Ночь тихая. Гуляют средь могил. Где огоньки блуждающие промелькнут, где вроде призрак промчится, где из земли мертвец руку высунет, да надгробие покосившееся поправит. И вроде страшно должно быть, а не страшно. Погуляли, да назад вернулись.
На следующий день, как мертвец отсутствовал, решилась Смирена сама платье надеть, да наружу выйти. Авось повезёт выбраться, да к людям выйти. Только вот как платья коснулась, зашипели змеи в нём, сквозь складки жала свои высунули, кидаться начали. Не стала девка судьбу свою на прочность проверять.
Целую луну так прожила. Если попросит чего, мертвец выполнит. В еде недостатка нет. Угли в очаге всегда горячие, на прогулку каждую ночь выводит и до утра по погосту бродят. Скучает, конечно, девка. По родным скучает, по деревне, по соседям. Но тут уж и не поделать ничего. В остальном и привыкнуть можно.
Вернулся как то мертвец, тетерева на стол положил. Да только сам за стол садиться не стал. Пальцем погрозил и сквозь землю вышел. Удивилась девчонка, да мало ли, причуда какая. Птицу ощипала, да в заготовки отправила. Поужинала, и спать легла.
Проснулась раньше обычного, от стонов. Смотрит, а сквозь землю мертвец ползком пролезает. Руки выкручены, ноги вывернуты, рёбра, что наружу торчат, переломаны. Сам встать не может. Видать напал кто-то.
Слышала Смирена раньше рассказы, что есть такие сечники, что силу гнилую по миру истребляют. А вдруг он. Так может по её душу тятя сечника нанял, чтоб домой её вернуть. Как подумала, аж сердце запело. Да вот только как на мертвяка взглянула, жаль его стало. Он то, пусть сила и гнилая, но особливо ей зла большого не сделал. Да и сколько живёт в могиле его, не обидел.
Подняла она с земли мертвеца, на кровать уложила. Руки и ноги на место вправила. Рёбра сломанные на место поставила да полотенцем обвязала, чтоб не растерял. Полежал немного мертвец, встал с кровати и за стол сел. Накрыла девка стол по-обычному. И себе и мертвецу похлёбку налила, хлеба наломала. Ложку к руке его подсунула. Сама сидит, есть молча. Смотрит, а мертвец, вроде не смело так, рукой к ложке потянулся, а второй к хлебу, да есть начал.
Так ещё луна прошла. Мертвец теперь не сидел просто так за столом, а вместе со Смиреной ел. Правда многое из того что съедал, сквозь него на пол и падало, прибираться потом приходилось.
И вот опять ночь настала, когда мертвец не позволил девке наружу выйти. Пальцем погрозил, как прошлый раз, да сам сквозь землю и вышел. Заметалась девка по землянке, да только сделать ничего не может. Упал взгляд на платье проклятое, да ведь без мертвеца змеи больно злые. Страх пересилив, схватила она платье, да на себя надевать начала. Шипят ползуны, злятся. Какая и ужалит. Надела платье, оно как впору ей и стало, ремешки сами затянулись.
Подошла к входу, рукой земли коснулась, та вроде, как и осыпалась, только куда осыпалась и не ясно. Начала к выходу пробираться, да только трудно самой. Всё равно, что через толщу снега идёт. На каждый шаг усилие огромное требуется, а тут ещё и эти под платьем шипят, да жалятся.
Выбралась на силу, смотрит, а небо над погостом чёрное. Ветер, как с цепи сорвался, деревья ломает. Присмотрелась в темноте, вроде поодаль стоит кто-то. Вроде мертвец её. Подкралась Смирена ближе, да на какой-то могиле и затаилась за камнем надгробным. А ну, узнать, что дальше будет.
Свист раздался, гром ударил и небо молниями осветило. Мчится по погосту, камни надгробные расталкивая колёсами широкими, карета с фонарями. Да не простая то карета. В неё призраки людей запряжены. По меньшей мере, с дюжину. Все в цепях, вид страдающий. А сама карета из костей, да частей тел человеческих сделана. Где руки торчат, где ноги, где головы. Некоторые, вроде и двигаются ещё, как живые.
Встала карета напротив мертвеца и вышла из неё барышня. Точь-в-точь, как Смирена на портрете, что в сундуке с вещами хранится, видела. Лишь волосы её черны, как сама ночь. Стоит барышня голову гордо подняв, да плетью мертвеца в грудь тычет.
– Ну что, Горяй, – обращается к нему. – Готов свою девку отдать на сей раз? Или ещё позабавиться решил, тварь ты гнилая?
– Нет! Такой же мой ответ будет, как и в прошлый раз. Не отдам я её. Лучше пусть со мной в могиле живёт. – тихо ответил мертвец.
– С тобой? Да ты на себя-то посмотри. Да ей за счастье будет ко мне в руки попасть, чем с тварью такой якшаться. Отдай, а то худо будет!
– А что ты мне сделаешь? Убьёшь? Так уже убила. Тела меня лишишь? Так не велика потеря такое тело потерять. А остальное всё ты уже делала. Оно живым страшно, а мне привычно. Сказал, не отдам и всё.
– Ну, знать, опять готов до рассвета истязания терпеть? Ну, смотри сам. Всё равно однажды заломаю, могилу твою разворошу, а девку заберу. – с этими словами принялась барышня мертвеца плетью стегать, да с силой такой, что если промахнётся, да по камню попадёт, из камня искры выбивала, да куски от него отламывала.
Падает мертвец, поднимается, грудью плеть встречает. А что не удар, то руку ему выбьет, то ребро оторвёт. Не устоял в какой-то момент, упал. Расхохоталась барышня.
– Ну, вот и всё! Вот и не сдюжил ты. А прыти то было… – размахнулась плетью и уже хотела по шее мертвеца хлестануть.
Не смогла сдержаться Смирена, выбежала, да давай камнями в барышню швырять так, как с мальчишками на меткость яблоко с пня сбивали. А сама к мертвяку бегом.
– А ну не смей! – кричит. – Не смей! Не твой он!
– Не мой? – рассмеялась барышня. – А чей же? Может твой?
– Мой! – ответила Смирена и взглядом начала прожигать барышню. Да только вот сердце от страха в пятки ушло, ладони мокрыми стали. Всё что днём съела, от ужаса такого назад начало к горлу подкатывать. – Мой он! Мой!
– И кем же ты ему приходишься, раз он твой?
– Я? Невеста я его! Не видно, что ли! Свадьба у нас вскоре! – сказала и сама себе удивилась. Вроде глупость такую сморозила, а так уверено, что и самой поверилось.
– Вот, значит, как. Ну, любви вам и согласия. Не смею я тогда вас тревожить. – барышня сделала лёгкий поклон и направилась к карете. Но, на полпути остановилась. – Коль невеста ты его, так докажи. Поцелуй женишка своего так, как любящая девушка парня любимого целует. – барышня обернулась и на лице её сияла зловещая улыбка. Было видно, что она торжествует, празднуя свою победу.
– И… и поцелую! – обижено заявила Смирена.
Девушка взглянула в лицо мертвяка. Его пустые глазницы ничего не выражали, на лице не проступало никаких эмоций. Оно было совершенно безжизненным.
– Ну, что же ты? – торопила барышня. – Я же жду. Неужели так сложно решиться поцеловать жениха до свадьбы? Или противно это тебе? А как же ты тогда жить с ним собираешься, детей делать?
Сердце Смирены бешено билось, кровь стучала в висках. Ещё немного и она упадёт в беспамятстве. А тут ещё змеи под платьем, как взбесились. Извиваются и нет-нет, да ужалят. Она взглянула на барышню. Та злобно улыбалась и с силой сжимала плеть, готовясь нанести последний удар. Закрыла глаза Смирена, и не думая, поцеловала мертвеца в холодные, сухие губы. Да не просто поцеловала, а прижалась сильно, обняв его. Так, как любящая девушка парня любимого целует.