Зло добра

2. Диагноз системы

Солнечное майское утро ворвалось в комнату вместе с первыми лучами, около шести часов. Доктор открыл глаза – не потому, что прозвенел будильник (его давно заменили внутренние часы), а потому что организм, выспавшийся ровно за семь с половиной часов, сам дал команду на пробуждение. Ночь была прохладной, он спал с открытым окном, выходящим во двор. Без раздумий и колебаний он поднялся, босые ноги уперлись в прохладный пол. Первым делом – к окну.

Опершись ладонями о шероховатый деревянный подоконник, он вдохнул воздух, пахнущий свежей листвой и политым дворником влажным асфальтом. Легкий ветерок, шевелящий кисейную тюль, вызвал мурашки на коже – приятные, бодрящие. Солнце, уже поднявшееся над крышами двухэтажных домов, золотило макушки тополей, делая молодую листву изумрудной и почти прозрачной. По бездонному голубому небу плыли два разрозненных облачка, словно броуновские частицы в растворе. «Идеальное утро. Низкая влажность, умеренное атмосферное давление. Риск гипертонических кризов у метеозависимых пациентов снижен на 15-20%. Дежурство должно быть спокойным», – мысленно констатировал он, резко отталкиваясь от подоконника.

Армия осталась далеко в прошлом, но любовь к безупречному порядку – нет. Заправлять кровать он любил и делал это виртуозно. Его ложе – творение местной мебельной фабрики: деревянные спинки, скрепленные планками, – через минуту стало образцом геометрической точности. Он не заправлял постель, он приводил её в состояние идеального статического равновесия. Одеяло было отбито так, что его углы могли бы служить эталоном прямого, а покрывало легло без единой морщины. Исключением была лишь квадратная подушка в безукоризненно расправленной наволочке, взбитая до состояния воздушного шара, с тщательно расправленными, острыми углами.

Выйдя на свободное пространство в центре комнаты, он начал утренний ритуал – комплекс упражнений, отточенный до автоматизма. Движения были плавными, экономичными, без рывков. Он следил, чтобы дыхание оставалось ровным и глубоким, мысленно сверяя его с тактом невидимого метронома. Начал с вращения головой, разминая шейные позвонки, перешел к махам и круговым движениям рук, затем – скручивания и наклоны туловища, закончил серией приседаний. Силовые нагрузки он оставлял на вечер, помня не столько слова отца, сколько принцип рационального распределения ресурсов: «Дежурство – это потенциальный марафон. Нельзя истощать glycogen reserves (запас гликогена) до его начала».

Разгоряченный, с легкой испариной на лбу, он взял сложенное строго пополам махровое полотенце и направился в душ. Вода из крана с красной заглушкой была едва теплой – идеальной температуры для разогретого тела. Он подставил лицо под упругие струи, почувствовав, как вода потоком потекла по коже, – приятный, стимулирующий шок. Намылился простым хозяйственным мылом без отдушек (надежный, проверенный антисептик), смыл пену и энергично растерся полотенцем до легкой красноты.

С намотанным вокруг бедер полотенцем, он прошел на кухню. Обнаженный торс демонстрировал жилистую, поджарую мускулатуру. Его завтрак был выверен до грамма, как лабораторный образец.

«Идеальное соотношение белков – жиров – углеводов для умственной и физической нагрузки предстоящего дня:

белки: 150 граммов творога 5% жирности, аккуратно выложенные горкой в фаянсовой пиале, рядом – две сосиски молочные, отваренные по времени, чтобы оболочка не лопнула;

углеводы: ломтик хлеба, поджаренный на сухой сковороде до хрустящей корочки;

жиры: чайная ложка сметаны 15% жирности на творог и тонкий слой сливочного масла на хлебе;

витамины: кружка крепкого черного чая с двумя дольками лимона, без сахара, сахар – пустые калории».

Пока на плите грелся чайник, он брился перед зеркалом в ванной. Лезвие бритвы скользило по коже с идеальным углом атаки, не оставляя ни единой царапины. «План на день, – мысленно сверялся он, глядя на свое отражение. – 07:30 – прибытие в отделение. 07:45 – прием дежурства, сверка журналов, инвентаря. 08:30 – утренняя пятиминутка с медсестрами. 09:00 – обход стационара, 12 коек. 10:30 – амбулаторный прием, талоны на 15 человек. 14:00 – обед. 14:30 – заполнение документации. 16:00 – консультация хирурга по поводу пациента. 17:00 —…»

Мысленный план был прерван недовольным ворчанием чайника. Доктор закончил бритье, нанес на кожу зеленоватый гель из тюбика и направился к плите. Он позавтракал, стоя у окна, наблюдая за просыпающимся двором, как кардиолог наблюдает за работой сердца – оценивающе, без эмоций.

Из подъезда напротив выскочил мужчина, на ходу закуривая «Беломор». Сделав первую жадную затяжку, он поспешно зашагал прочь.

«Капилляры слизистой ротовой полости и бронхов сужаются. Смолы оседают на реснитчатый эпителий, парализуя его. Через 5-7 лет – хронический бронхит курильщика, через 10 – высокая вероятность облитерирующего эндартериита или рака легкого. Добровольное, системное саморазрушение. Иррационально. Неэффективно».

Через минуту на придомовой дорожке показались женщина с маленьким ребенком. Посадив его на скамейку, она всплеснула руками и рванула обратно.

«Классический пример хаотичного поведения. Неумение планировать время приводит к стрессу, выбросу кортизола, который подавляет иммунную систему. Ребенок, свидетель этого, усваивает модель неорганизованности. Это передается на уровне поведения, как социальный вирус».

Женщина появилась снова, с сумкой в руках, уже тогда, когда Доктор допивал последний глоток чуть остывшего, терпкого чая. Он мысленно поставил им обоим диагноз: «Синдром дезорганизованной жизни. Прогноз: условно неблагоприятный».

Помыв посуду, он поставил тарелку и чашку, разложил столовые приборы в сушилке с абсолютной точностью – все ручки смотрели в одну сторону. Оделся в отглаженные темные брюки и светлую рубашку с коротким рукавом. Взял сбалансированную по продуктам еду в сетчатой сумке («обед: гречка, отварная куриная грудка, морковь, ужин: тушеная рыба, кефир») и вышел из дома.

Его шаг был быстрым, ритмичным, стопа ставилась точно по линии движения. Он шёл не просто на дежурство. Он шёл на передовую личной войны. Войны с хаосом болезней, человеческой глупостью и несовершенством. И майское утро было его первым и самым надёжным союзником.

Доктор двигался по знакомому маршруту, мысленно сверяя его с почти идеальной прямой, которую он мог бы провести от своего дома до входа в больницу. Улица, ведущая к трассе, была его ежедневным полигоном для наблюдений. Воздух еще хранил ночную прохладу, и он, стараясь продлить это ощущение, чуть ускорял шаг на освещенных утренним солнцем участках, чтобы затем снова войти в тень от старых деревьев. Его удобные туфли мягко отстукивали по стыкам бетонных плит, и он неосознанно старался наступать точно на них, ритмично и без ошибок.

Его аналитический ум, уже проснувшийся и работавший на полную мощность, сканировал окружение, классифицируя и оценивая.

«Приветствую, Доктор!» – окликнула его женщина с мальчиком лет семи.

«Доброе утро. Смотрю у сына синяк прошел» – его ответ был вежливым, но механическим, взгляд скользнул по лицу ребенка, отмечая отсутствие отека под глазом. Он уже получил данные и двинулся дальше, не дожидаясь пространного ответа.

Подойдя к нерегулируемому пешеходному переходу, он замер, как робот перед выполнением команды. Поворот головы налево, потом направо. Включение в периферийное зрение всех движущихся объектов. Дорога была пуста. И лишь тогда он совершил идеальный, по его мнению, переход – по прямой, строго в пределах зебры.

Его взгляд зафиксировал аномалию. По середине проезжей части, лениво крутя педали, ехал подросток на велосипеде. Он не спешил, его поза выражала вызывающую расслабленность. «Движение по центру проезжей части, а не по правому краю – прямое нарушение пункта правил дорожного движения. Создание аварийной ситуации. Крайне опасное поведение».

Мимо подростка, не сбавляя скорости, пролетел молоковоз, рассерженно сигналя. Парень даже пошатнулся от налетевшего потока плотного воздуха. «Самоуверенность, граничащая с идиотизмом. Полное отсутствие инстинкта самосохранения. Он не осознает, что его тело – это хрупкая биологическая система. Один неверный поворот руля водителя – и переломы, черепно-мозговая травма, разрывы внутренних органов. Добровольное вступление в группу риска с высочайшим процентом летальности. Невыносимо».

Он почувствовал, как пальцы его правой руки непроизвольно сжались в кулак. Не от злости, а от острого, физического неприятия такого вопиющего хаоса, такой демонстративной глупости. Ему захотелось остановить мальчишку, не силой, а аргументом, вложить в его голову кристальную логику правил, предназначенных для выживания. Но он лишь стиснул зубы и продолжил путь, мысленно поставив диагноз: «Социальная инфантильность, осложненная подростковым негативизмом. Прогноз: условно неблагоприятный».

Мысль о предстоящем дне не вызывала тревоги. Он не надеялся на удачу – он полагался на алгоритмы. В голове пронеслись отработанные схемы: протоколы оказания помощи при инфаркте миокарда, общем нарушении мозгового кровообращения, алгоритм определения состояния пострадавшего. Он был спокоен. Мир мог быть хаотичным, но в стенах больницы он выстроил свой собственный, упорядоченный, где все подчинялось логике и правилам.

И это напомнило ему о другом луче света в его жизни. О Любимой.

Их встреча год назад в автобусе не была случайностью. Это была встреча двух совпадающих систем. Он возвращался с курсов, уставший, но довольный. Зал ожидания на вокзале был клокочущим котлом из чемоданов, криков и суеты. Это било по его нервам. Увидев свой автобус, он попросил водителя пустить его внутрь, чтобы изолироваться от хаоса.

Он дремал, когда салон начал заполняться. И проснулся от того, что почувствовал – кто-то нарушил его уединение, но сделал это… правильно. Он открыл глаза и увидел её.

Она стояла в проходе, ища место. Не суетилась, не косилась на занятые места с раздражением. Её движения были плавными, экономичными, взгляд – спокойным и оценивающим. «Координация отличная. Осанка прямая, признаки правильного мышечного корсета. Дыхание ровное. Отсутствие признаков хронического стресса на лице. Здоровый экземпляр», – молнией пронеслось у него в голове.

Она была одета в идеально отглаженное простое светло-серое платье. Туфли на низком каблуке. Никаких ярких, кричащих аксессуаров. «Функционально. Эргономично. Ничего лишнего».

– Свободно? – её голос, обращенный к пожилому мужчине, был ровным, тихим, но хорошо слышимым сквозь шум двигателя.

Получив отказ, она двинулась дальше. Её взгляд упала на него. Он видел, как она на секунду оценила ситуацию: задний диван, мужчина, пространство. И приняла решение.

– Можно? – в её интонации не было подобострастия или робости, лишь вежливая деловая констатация.

– Конечно. Предупрежу, над двигателем – будет шумно и, возможно, жарко, – отозвался он, голос его звучал чуть более приветливо, чем обычно.

Она легко опустилась на сиденье, поставив сумку на колени ровно, параллельно полу.

– Спасибо. Уж лучше жар, чем сквозняк у двери. Я как раз от него спасаюсь, – она слегка улыбнулась, и её глаза заискрились. Он показался ей не просто симпатичным. В его позе, в спокойном, оценивающем взгляде читалась уверенность. Не мужская бравада, а глубокая, внутренняя уверенность военного или летчика. Та, что возникает у людей, полностью контролирующих ситуацию. Это было необычно и притягательно.

– Солидарен, – ответил он. – Сквозняк – основная причина сезонных ОРВИ в общественном транспорте. Идеальный переносчик патогенной микрофлоры.

«Она говорит по делу, без лишних эмоциональных всплесков и слов-паразитов. Это говорит о ясности ума и самообладании. Редкое качество».

Они заговорили. Не о погоде, а о новом расписании автобусов, которое, как они оба сошлись во мнении, было составлено нелогично и неэффективно. Он говорил о медицинских нормах, она – о организации рабочего времени в библиотеке, где работала. Их диалог напоминал идеально подогнанные шестеренки одного механизма.

В конце поездки, помогая ей выйти, он взял её руку. Её ладонь была сухой и прохладной, рукопожатие – уверенным, но не сильным. Идеальное равновесие.

– Позволь пригласить тебя в кино? Новинку привезут. «Самая обаятельная и привлекательная». Как ты, – сказал он, и для него это была не флиртовая шутка, а констатация факта, выведенного в ходе диалога.

– Согласна. Только через два дня, у меня потом двое суток выходных, – ответила она без кокетства, просто сообщая удобные временные параметры.

– Куплю билеты, зайду к тебе на работу, договоримся, где встретимся.

Он сжал её руку чуть сильнее, чем того требовал ритуал прощания, и почувствовал мгновенное, чёткое ответное давление. Не призывное, а подтверждающее, что их системы – совместимы.

Их еженедельные встречи переросли из дружбы в нечто большее, предсказуемое, надёжное и идеально выверенное. И теперь, идя на дежурство, он знал: в этом хаотичном мире есть ещё один островок безупречного порядка. И его нужно защищать.

Тень от чугунного забора легла на тротуар резкой, холодной линией. Доктор уже собирался свернуть на пешеходную дорожку, ведущую к парадному входу, когда его взгляд зацепился за движение. Навстречу ему, огибая лужи от ночного дождя, шла его медсестра. Помощница – вслух он всегда обращался к ней полным, уважительным именем, но в самом глухом уголке сознания, куда не доходил даже его внутренний голос, она действительно была Помощницей. Не женщиной, а идеально отлаженным элементом рабочего механизма.

Она была в простом ситцевом сарафане. Увидев его, она не улыбнулась, а допустила лёгкое, профессиональное изменение в выражении лица, которое у обычных людей означало бы улыбку.

– Доброе утро, – почти пропела она.

– Доброе, – кивнул он, отступая на полшага и жестом пропуская её вперед на узкой дорожке. Протокол вежливости. – Надеюсь, ночь перед дежурством прошла без эксцессов?

– Тише воды, – она прошла мимо, и он уловил слабый запах чистоты, который всегда от нее исходил. – Ребенок сладко спал всю ночь.

– Отлично, – заключил он, и они молча пошли к зданию, как два солдата, следующих по указанному азимуту.

Поднявшись на крыльцо из потертого гранита, Доктор на мгновение остановился, чтобы снять очки и протереть их салфеткой. И в этот момент мир без линз расплылся, стал мягким и нерезким. Он поднял голову.

Рано утром небо было кристально-чистым. Теперь же с запада, со стороны леса, надвигалась стена нежно-голубых облаков. Они плыли, медленно и неумолимо, как фронт холодного воздуха на карте прогноза погоды по телевизору. Солнце по-прежнему ярко светило, подсвечивал их рвано-округлые края. Звонко щебетали птицы и ветер доносил шум машин с трассы.

«Барическое давление падает. К вечеру ожидаются интенсивные осадки, возможно, с грозами», – с профессиональной холодностью отметил он про себя, но по спине пробежал неприятный, холодный мурашек. Это чувство было иррациональным, и потому – раздражающим.

Он толкнул высокую деревянную дверь, и его поглотили знакомые, стерильные объятия больницы.

Его царство. Его территория абсолютного порядка.

Пространство первого этажа было подчинено железной логике неотложности: прямо у входа – регистратура и окно выдачи талонов и больничных листов, направо – дверь в приемный покой с широкими проходами для каталок, налево – лифт и лестница на верхние этажи. В воздухе висел знакомый коктейль из запахов: хлорка, лекарства, сладковатый дух человеческих тел и подспудная, едкая нота страха. Для него это был не смрад, а аромат работы. Он слышал его не носом, а кожей – как хирург чувствует температуру в операционной.

Он прошел мимо еще пустой регистратуры – дежурная опаздывала на семь минут, он мысленно отметил этот факт – и свернул в мужскую раздевалку.

Это был его ежедневный ритуал очищения.

Он снял уличную обувь и аккуратно, носками внутрь, поставил её на полку. Уличная одежда – брюки и рубашка – были аккуратно развешаны на плечики, образуя строгие, прямые линии. Он достал из шкафчика свой рабочий комплект формы.

Облачение началось.

Сначала – просторные штаны и рубашка из бязевой ткани. Он тщательно расправил каждую складку. Затем – легкие, бесшумные тапочки на белой прорезиненной подошве.

Потом – халат. Он взял его и на секунду замер, ощущая тяжесть накрахмаленной ткани. Одним отработанным движением надел его, вдел руки в рукава. Ткань пахла стерильной чистотой. Он застегнул все пуговицы сверху донизу, не пропустив ни одной. Халат сидел безупречно, как вторая кожа, не стесняя движений, но и не болтаясь мешком.

Последний штрих – шапочка. Он надел её, убрав все пряди волос, и подошел к маленькому зеркалу на дверце шкафчика. В отражении на него смотрел Доктор. Безупречный, стерильный, готовый к работе. Его второе я осталось в шкафчике вместе с уличной одеждой.

Он вышел из раздевалки уже другим человеком – функцией, единицей системы.

Ординаторская в самой тихой части здания встретила его гулкой тишиной, нарушаемой лишь мерным тиканьем настенных часов. Это была большая, светлая комната, но её пространство было жестко структурировано: шесть письменных столов стояли ровными рядами, как кукуруза в поле, оставляя ровный, широкий проход для передвижения. За дальним столом у стены, под светом настольной лампы, сидел Хирург. Он что-то сосредоточенно писал в толстой истории болезни, и свет лампы выделял его крупные, уставшие руки и седоватые щетинистые бакенбарды.

Доктор вошел, и его шаги мягко отдавались по линолеуму. Хирург поднял голову. Его глаза были красными от недосыпа.

– Что ночь? – без предисловий спросил Доктор, подходя к своему столу.

– Почти спокойная. По скорой двоих привозили, ничего серьезного, один у нас остался, другого в областную отправили. Еще днем плановый один поступил. Белье меняли, остальное все как обычно.

Доктор кивнул. Это была рабочая информация. Ещё один симптом хаоса, с которым ему предстояло бороться. Он сел за свой стол, отодвинул настольную лампу на край стола и положил перед собой руки ладонями вниз. Пальцы были ровные, чистые, готовые к работе.

Снаружи, в открытое окно, закатился первый раскат очень далекого грома. Тихий, глухой, предупреждающий.

В дальнем углу, зажатый между подоконником и старой этажеркой с медицинскими журналами, утробно урчал старенький холодильник «Бирюса». Его белая эмаль была стерта до металла по углам, а резинка уплотнителя на дверце от времени пожелтела и отходила волнами. Он подергивался в такт своему древнему компрессору, издавая тихий, надтреснутый гул, и это урчание стало таким же привычным фоном ординаторской, как тиканье часов или отдаленные шаги по коридору.

Доктор подошел к нему и привычным движением потянул за хромированную ручку, дверца с легким всхлипом отлипла. Внутри пахло холодом и старой пластмассой. Он разложил свой сетчатый мешок с математической точностью: банку с гречей и курицей на верхней полке, справа; кефир и тушеная рыба – на нижней, у задней стенки, где холоднее.

Прикрыв дверцу, он по ходу повернул ручку радиоточки, висевшей над столом Хирурга. Из динамика, шипящего, как жир на сковороде, полилась тихая, прерывистая музыка. Он прибавил громкость ровно настолько, чтобы заглушить навязчивое урчание холодильника, но не настолько, чтобы мешать концентрации. Звуковой ландшафт был приведен в идеальный баланс.

Его рабочий стол стоял у окна – стратегическая позиция, позволявшая контролировать и комнату, и часть подъездной дороги. Стол был старенький, деревянный, с потертым линолеумом на столешнице, но на его поверхности царил безупречный порядок: стопка историй болезней, выровненная по краю; подставка с ручками и карандашами, заточенными до идеальной остроты; настольная лампа на гибкой ножке, направленная на рабочее место.

Прямо за его спиной, отгораживая личное пространство от общего, стояла старая медицинская ширма с выцветшими рисунками пасторальных пейзажей. За этим потертым барьером скрывался маленький оазис быта – импровизированная кухня. Там ютился обеденный стол, застеленный клеенкой с цветочным узором а-ля гжель, с вечно теплым электрочайником и четырьмя стульями вокруг, будто ждущими неспешной вечерней партии в домино. Рядом – невысокий шкафчик-столбик, где в строгом порядке стояли кружки, ложки и баночки с чаем и кофе. Над маленькой железной мойкой со слегка подтекающим краном был привинчен посудосушитель, а на трех крючках висели три разных по степени потертости вафельных полотенца – иерархия функциональности: для рук и лица, для продуктов, для посуды.

Перед его столом, спиной к нему, стояли два других рабочих места. Стол Анестезиолога был завален научными журналами с графиками и схемами, а рядом ними стояла смешная игрушка – плюшевый медвежонок в медицинской маске, карикатурный «врач». Стол Педиатра, напротив, был ярким пятном: он был засыпан рисунками маленьких пациентов, парящая балерина из картона на ниточке кружилась под настольной лампой, а в стакане для ручек красовался нераспустившийся тюльпан.