Зло добра

У стены с дверью, справа, монументально возвышался громадный стеллаж из темного дерева, доверху забитый папками с толстыми медицинскими фолиантами в потертых переплетах. От него пахло архивной пылью, старой бумагой и мудростью – это были материализованные человеческие знания.

Слева, в зоне для кратковременного отдыха, стоял длинный кожаный довоенный диван, просевший посередине от десятилетий работы под уставшими телами, и два столь же древних кресла. Их обивка была затерта до блеска на спинках и подлокотниках, а на диване вечно лежала свернутая в трубочку сероватая больничная простыня для дежурного врача.

Через центральных проход комнаты, напротив, перед Хирургом, располагались еще два «табльдота». Стол Стоматолога был утыкан хромированными инструментами, слепками челюстей и лампой-лупой, напоминая для непосвященных камеру пыток. А место Кардиолога выглядело почти стерильно: аккуратные стопки бланков и единственное личное – фотография в рамке, где он сам с женой и двумя детьми с дождь.на фоне бескрайнего поля.

Каждый квадратный сантиметр комнаты рассказывал свою историю. И Доктор, сидящий у окна, был не просто сотрудником. Он был мозгом и нервным узлом этого сложного, дышащего организма. Он видел всё, слышал всё и мысленно раскладывал по полочкам не только болезни пациентов, но и привычки, слабости и достоинства своих коллег. Это был его мир, его упорядоченная, предсказуемая вселенная.

Доктор взял в руки толстый, засаленный от частого использования журнал передачи дежурства. Его взгляд, привыкший выхватывать суть, быстро пробежал по списку больных, требующих динамического наблюдения. Четыре имени, четыре истории, четыре корректировки работы человеческого тела.

Молодая девушка, 19 л. Послеоперационный период. Аппендэктомия.

Мужчина на пенсии, 62 г. Острый коронарный синдром. Состояние после купирования приступа.

Парень в самом расцвете сил, 23 г. Закрытый оскольчатый перелом бедренной кости. Скелетное вытяжение.

Женщина на сносях, 31 г. Беременность 32 недели. Угроза преждевременных родов. Сохранение.

– Ну что, пошли, – сказал он, отрывая взгляд от журнала. Его голос был ровным, лишенным эмоций, как голос пилота перед вылетом по знакомому маршруту.

– Пошли, – крякнув, поднялся с кресла Хирург, поправляя свой халат на мощных плечах.

Стукнув костяшками пальцев в дверь сестринской, врачи пошли по коридору. За ними, словно баржы за буксирами, каждая за своим, устремились две медсестры – сдающая и принимающая смену, щелкая затворами шариковых ручек, готовых фиксировать каждое слово.

Первая была палата девушки с апендицитом. Сама бледная, но глаза уже ясные. При их появлении она попыталась приподняться.

– Лежите, лежите, – жестом останавливает её Хирург. – Как самочувствие? Шов не беспокоит?

– Тянет немного, когда поворачиваюсь…

– Это нормально, – подхватывает Доктор, его голос спокоен и инструктивен. – Регенерация кожи идет полным ходом. Главное – соблюдать диету и активизацию по схеме. Подниматься можете?

– Да, вчера вечером уже ходила до туалета.

– Замечательно. Продолжайте в том же духе. Скоро швы снимут.

– Пошли с сердечнику, – предложил Хирург.

Мужчина крупного телосложения, с одутловатым, покрасневшим лицом. Дышит тяжело, но улыбается.

– Ну как, что чувствуете? – громко и бодро спрашивает Хирург. Доктор приложил к гуди больного стетоскоп.

– Да вроде тихо в груди. Уже и не болит ничего. Таблетки эти пью, как велели.

Доктор молча берет его историю болезни, просматривает назначения: антикоагулянты, бета-блокаторы… Его взгляд останавливается на лице пациента. Кожа влажная, чуть синюшный оттенок губ, одышка при минимальной нагрузке – разговор вполголоса.

– Отеки на ногах есть? – тихо, почти для себя, спрашивает Доктор.

– Ну, до больницы, к вечеру немного сапоги жали… Спина ноет. Но это я на даче, наверное, прихватил.

Доктор кивает, говоря: «Теперь к твоему, с переломом». Его лицо непроницаемо:

Молодой парень, прикованный к кровати грузом на вытяжке.

– Ну как, нога не отвалилась? – Хирург щелкает по гипсу.

– Да вроде держится, доктор. Скучно просто до жути.

– Скука – признак стабильного состояния, – замечает Доктор, проверяя состояние парня. – Лучше скучно и предсказуемо, чем весело и с осложнениями. Ждите контрольного снимка. Всё идет по плану.

Ну самое непростое, напоследок, – отметил Хирург.

Женщина в палате лежит с приподнятым ножным концом кровати. Лицо напряженное.

– Держимся? – Хирург смягчает голос.

– Тянет низ живота… боюсь…

– Статистика на вашей стороне, – вступает Доктор, его ровный, уверенный голос действует как успокоительное. – При соблюдении постельного режима и терапии шансы доносить близки к максимуму. Главное – не нервировать систему. Всё будет хорошо.

Вернувшись в ординаторскую, Хирург с облегчением вздохнул и крупно, с размахом, расписался в журнале.

– Ну вот и ладненько. Мужик-то после сердечного как быстро оклемался, а? Бодрячком. Скоро на выписку, гляди, будут готовить.

Доктор не ответил сразу. Он подошел к своему столу, положил журнал на идеально ровную стопку других бумаг и повернулся к Хирургу. Его лицо было серьезным.

– Насчет сердечника… Я бы не был так оптимистичен.

– Да? А что с ним? – Хирург налил себе чай из теплого чайника.

– Внешние признаки не сходятся с картиной выздоровления. Акроцианоз, ортопноэ, отеки. Он говорит, что спина болит. При его анамнезе это может быть иррадиация. И одышка… она не соответствующая состоянию «готовящегося к выписке».

– Так Кардиолог его смотрел, ЭКГ в норме…

– Я не кардиолог, – отрезал Доктор, и в его голосе впервые прозвучала сталь. – Но я врач. И я вижу системный сбой. Он маскируется под улучшение, но это не оптимизация процесса, это латентная фаза. Я собираюсь найти Кардиолога и выскажу ему свои подозрения. Я буду настаивать на ЭхоКГ и проверке диуреза. Нельзя выпускать его в такой состоянии. Это невыполнение клинических рекомендаций.

Хирург присвистнул, оценивающе глядя на коллегу.

– Гляди ты… Ну, дело твое. Я свое отработал, животы зашил. С сердцами – это к спецам.

Доктор кивнул, его взгляд уже был устремлен вдаль, он мысленно составлял аргументы для разговора с Кардиологом.

– Ну, будь здоров, не кашляй, – перевел тему Хирург, допивая чай. – До встречи в понедельник.

– Бывай. Что делаешь в выходные?

– Хочу провести время с семьей, – Хирург был на пороге. —Жена решит куда пойдем, что будем делать. А то в последнее время все по раздельности: я, она, да и дети сами по себе.

Он вышел из ординаторской, махнув на прощание рукой, оставив Доктора наедине с его мыслями о несовершенстве мира и его обитателей.

Сев за свой стол, Доктор погрузился в изучение историй болезни. Его рука выводила в блокноте не просто пометки, а системные обозначения: «Повторная биохимия», «Конс. хирурга?», «Скорр. дозировка – риск брадикардии». Каждый его диагноз был маленькой победой над хаосом болезни, каждое назначение – шагом к оптимизации работы человеческого существа.

Тишина в ординаторской была для него не пустотой, а идеальной средой для концентрации. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь облака, ложились на стол почти ровными прямоугольниками. Ветер играл занавесками, и их легкое касание бумаг было единственным звуком, нарушавшим стерильную тишину. Он закончил с амбулаторными картами, оставив на потом стационарных больных. Проверив и скорректировав лечение мужчине с аритмией (назначенный препарат мог привести к излишнему снижению пульса – грубая, системная ошибка лечащего врача, «не забыть сказать»), он откинулся на спинку стула.

Взгляд его уперся в окно, в покачивающиеся ветви старой березы. Ритмичное, размеренное движение. Как маятник. Как метроном, отсчитывающий такт исправно работающего механизма.

И тут его сознание, ищущее порядок во всем, совершило мгновенный прыжок по смежной ассоциации. Вода. Прохлада. Эталонная система…

«Вода. Предсказуемая среда, подчиняющаяся физическим законам. В ней всё логично: чтобы плыть, нужно приложить усилие, рассчитать сопротивление, выбрать оптимальный стиль. В отличие от этой больницы. В отличие от Кардиолога. Он не увидел очевидного – скрытых отеков, акроцианоза. Он увидел цифры, график ЭКГ, а не систему, дающую сбой. Это брак. Не злой умысел, а человеческая небрежность, нежелание углубиться в анализ. Как водоросли, которые мешают движению – их нужно аккуратно обойти или устранить. Но как? Назначение дополнительного обследования – лишь обходное препятствие. Нужно воздействовать на причину. Возможно, подготовить сводку типичных диагностических ошибок? Провести дополнительный семинар? Систему обучения нужно совершенствовать. Чтобы каждая пружинка механизма работала безупречно».

И это рациональное, холодное размышление неожиданно вызвало в памяти другую воду. Теплую, летнюю.

Ему вспомнилось прошлое лето. Не просто как набор картинок, а как набор тактильных и визуальных данных, внесенных в память для анализа. Вода в реке достигла оптимальной температуры для длительного нахождения в ней уже к началу июля – +22…24 °C. Они с Любимой часто посещали небольшой песчаный пляж. Её график был более предсказуем, чем его, что он мысленно одобрял – стабильность – признак надежной системы.

Уже через двадцать посещений пляжа её кожа приобрела ровный загар цвета зрелого персика. Он мысленно отметил эстетическое совершенство этого оттенка – отсутствие шелушения и покраснений говорило о правильном, постепенном воздействии ультрафиолета. Она не боялась воды, даже на глубине, хотя её плавание нельзя было назвать эффективным. Она передвигалась брассом, медленно, с коэффициентом полезного действия, близким к минимальному, но с удивительным, врожденным изяществом. Она напоминала ему лабораторную модель, демонстрирующую базовые принципы гидродинамики: голова над водой, глаза сканировали пространство на предмет препятствий в виде водорослей.

Он же входил в воду и сразу переходил на быстрый кроль – самый рациональный стиль, с максимальной скоростью и минимальными энергозатратами. Погружая разгоряченное лицо в воду, он ощущал мгновенный, тонизирующий шок, а затем ровный ритм: вдох-выдох, вдох-выдох. Алгоритм.

Наплававшись, он подплывал к ней и осторожно, чтобы не нарушить идиллию брызгами, охватывал её за талию. Её кожа была прохладной на ощупь – приятное контрастное ощущение после его интенсивного движения. Стоя на дне, он держал её на руках, пока она лежала на спине, доверчиво отдавшись на волю мелкой ряби и его ладоням. Её тело было удивительно легким и сбалансированным в воде.

Иногда она просила: «Покатай меня!». Тогда он, выполняя роль буксира, брал её за сцепленные руки и шел по дну к берегу, преодолевая сопротивление воды. Он подсознательно вычислял оптимальную скорость и траекторию, чтобы её тело скользило ровно, как торпеда. Она зажмуривалась от брызг, с силой выдыхая воздух, и это вызывало у него не умиление, а ощущение эффективности совместного действия.

Почувствовал приятное охлаждение, они выходили на берег. И здесь его клинический взгляд отключался, уступая место другому – эстетическому. Она была прекрасна. Капли воды на её загорелой коже преломляли солнечный свет, создавая вокруг неё радужный сияющий ореол. Струйки, стекающие по изящным изгибам тела, подчеркивали безупречность природного дизайна. В этот момент она не была «здоровым экземпляром». Она была просто красивой женщиной. И это иррациональное, не поддающееся анализу чувство было тем единственным хаосом, который он готов был принять.

Он вздохнул, вернувшись в тишину ординаторской. Маятник березы все так же качался за стеклом. Порядок. Хаос. Порядок. Его мир снова обрел четкие границы. Он взял следующую историю болезни. Мысли о семинаре для коллег уже обретали в его голове четкие, практические очертания.

За пять минут до приема больных Доктор уже был кабинете поликлиники. Ровно в десять дверь распахнулась, впустив первого пациента. С этого момента пространство перестало принадлежать Доктору – оно превратилось в конвейер по устранению неполадок. Люди входили и выходили, каждый со своим уникальным сбоем в системе под названием «тело».

Доктор сидел за столом, его поза была собранной, а взгляд – сфокусированным на том, кто находился перед ним. Помощница двигалась бесшумно и быстро: готовила инструменты, подавала амбулаторные карты, выписывала направления по его молчаливому кивку. Они работали как единое целое, общаясь на языке кратких, профессиональных реплик.

Мужчина лет шестидесяти, смущенный, говорил тихо и путано практически от порога.

– Ну, понимаете, доктор, там… сзади… кровь… после туалета…

Доктор, не моргнув глазом, кивнул. Для него это был не стыд, а симптом. Данные для анализа.

– Больно при дефекации? Тяжесть поднимали в последнее время? – его вопросы были четкими, безэмоциональными.

– Да вроде… да, тяжести были…

– Приготовьте, пожалуйста, направление к проктологу, – сказал Доктор, обращаясь к Помощнице. – Предварительный диагноз: геморрой. Для облегчения состояния до консультации – свечи с анестетиком и вяжущим компонентом. Распишите схему применения.

Помощница уже протягивала заполненный бланк направления с первичными рекомендациями. Она не переспрашивала – она предугадывала.

– Доктор, у меня насморк, кашель, горло дерет, – заявила еще молодая женщина, сев на стул и чихнула себе в ладонь.

Доктор отодвинулся на миллиметр и одновременно с Помощницей поправили маски на своих лицах.

– Какая температура?

– Да вроде нет…

Доктор быстрым движением ввел стерильное зеркальце в рот пациентки.

– Гиперемия зева. Катаральные явления. Вирусная этиология. Лечение: обильное питье, полоскание, сосудосуживающие капли по требованию. Больничный на три дня. Необходимо исключить контакт с пожилыми родственниками. Вы работаете?

– Да.

– Выпишите больничный в окне, рядом с регистратурой. И выздоравливайте, не заразите окружающих.

Парень лет шестнадцати, прихрамывая, вошел в кабинет.

– Нога болит, на тренировке подвернул.

Доктор попросил его снять кроссовок и носок. Осмотр голеностопа занял менее минуты.

– Отек, локальная болезненность, движения сохранены. Сустав стабилен. Перелома нет. – Он обратился к Помощнице: – Дайте эластичный бинт, пожалуйста. И схема для вас следующая: покой, лед, компрессия, возвышенное положение. Обезболивающее при необходимости.

Пока Помощница подавала бинт и печатную памятку, Доктор взглядом на подростка: – Тренировки прекратите на две недели. Несоблюдение приведет к хронической нестабильности сустава. Это не рекомендация, это требование.

Прием близился к концу, когда дверь кабинета тихо открылась. На пороге стояла знакомая старушка, которую он два месяца назад лечил от затяжного бронхита. В ее руках была небольшая баночка с темно-рубиновым содержимым.

– Доктор, голубчик! Разрешите побеспокоить? – ее глаза лучились добротой.

Доктор вежливо, но сдержанно кивнул.

– Здравствуйте, здравствуйте. Как ваше самочувствие? Одышка не беспокоит?

– Да я-то здорова, спасибо вам огромное! Вы меня буквально с того света забрали! Это вам, родной, малинка своя, от простуды…

Она протянула баночку варенья. Доктор замер. Его принципы кричали: «Нельзя. Нарушение дистанции. Неэтично». Его взгляд метнулся к Помощнице. Та сидела с каменным лицом, демонстративно глядя в бумаги, давая ему возможность самому принять решение.

Вдруг в этой банке он увидел не только потенциальный источник сахара и бактерий, а искреннюю, немудрящую благодарность – ту самую иррациональную переменную, которую его логика не могла просчитать. Это был акт чистого, человеческого «добра», которое он так хотел нести. Отказаться – значило бы обесценить его.

– Спасибо, – его голос прозвучал чуть тише обычного. Он принял баночку, и его пальцы на миг коснулись ее старческих, исчерченных венами, со сморщенной кожей, рук. – Это очень… мило с вашей стороны.

Он поставил варенье на подоконник, подальше от стерильных инструментов. Нарушение принципов. Но этот маленький акт неповиновения собственным правилам почему-то не вызвал в нем привычного раздражения. Лишь странное, щемящее чувство, которое он тут же отсек.

– Будьте здоровы.

– И вы, доктор, не болейте!

Дверь закрылась. В кабинете снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Доктор посмотрел на баночку.

Уберите, пожалуйста, в шкаф этот… симптом благодарности, – попросил Помощницу.

Он взял в руки следующую карту. Конвейер не должен останавливаться, но на периферии сознания осталось что-то теплое и нелогичное, как вкус свежей ягоды на языке в разгар зимы.

Вернувшись в ординаторскую, Доктор совершил свой привычный ритуал: достал из холодильника контейнер с гречей и курицей, поставил кипятить старенький электрочайник. Его движения были автоматическими, выверенными. Но сегодня внутренний алгоритм дал сбой. Мысли, словно навязчивые мухи, кружились вокруг одного слова: «серьезно».

Осенью он познакомился с родителями Любимой. Это была не встреча – это был внеплановый аудит его личной жизни. Он помнил каждую деталь с клинической точностью: тенистая аллея, её взволнованный шепот: «Нам навстречу идут мои мама и папа». Его собственная реакция – не смущение, а мгновенное напряжение всех систем, как при внезапном звонке о сложной ситуации в приемном покое. Он замер в позе готовности, его мозг сканировал приближающиеся фигуры: мужчина, 55-60 лет, бывший военный или спортсмен, прямая осанка, взгляд оценивающий; женщина, 50-55, учитель или библиотекарь, взгляд добрый, но проницательный.

Библия светского общения был для него сложнее хирургической операции. Он отвечал на вопросы чётко, почти по пунктам, как на допросе. Но самое главное – он физически чувствовал на себе взгляд её отца, тяжёлый, изучающий, ищущий слабые места. Их рукопожатие в конце было не прощанием, а молчаливым ритуалом передачи ответственности. Сильное, продолжительное. Мужской разговор без слов.

Позже Любимая передала приглашение на домашний ужин. И слово «серьезно» повисло в его сознании красным сигналом тревоги. Он начал проектировать их будущее как сложный, но поддающийся оптимизации проект. Рассчитывал бюджет, анализировал графики работы, оценивал жилищные условия. Он был готов к этому. Но его пугала иррациональная, не поддающаяся логике составляющая – необходимость нравиться, быть своим, входить в семью. Это был хаос, который он не мог контролировать.

Он механически жевал пресную куриную грудку, почти не чувствуя вкуса. Вкус вернулся внезапно, как щелчок переключателя. Слюна обильно наполнила рот, челюсти заработали быстрее. Сладкий чай создавал контраст с солоноватой гречей – идеальное сочетание для стимуляции рецепторов.

Ложка звякнула о дно пустого стакана – и тут же, как по сигналу, дверь открылась. В кабинете появилась Помощница.

– Вас в приёмный покой. Поступление.

Он мгновенно отставил еду. Действия пошли по отработанному плану: сполоснуть посуду, тщательно вымыть руки с мылом в течение ровно 30 секунд – смыть не только грязь, но и бытовые мысли. Он уже был Доктором.

В коридоре он столкнулся с фельдшером скорой.

– Стройка нового кинотеатра, – тот отчеканил. – Парень сорвался с лесов, метров с шести. В сознании, но состояние нестабильное.

Доктор вошел в осмотровую. На столе лежал Молодой в пыльной, пропотевшей спецовке. Медсестра уже работала с ботинками.

– Хирурга вызвали? – голос Доктора был резким, как щелчок пинцета.

– В пути.

– Санитаров сюда. Одежду – долой, осмотр травмы.

Дверь распахнулась, и в помещение ворвался Хирург, словно шквальный ветер.

– Обстановка?

– Падение с высоты. Жалуется на боль в груди, тяжесть в голове, – доложил Доктор, уже пальпируя шею пациента, проверяя шейные позвонки. – Сознание ясное, периферических кровотечений нет.

– Слышишь меня? – Хирург наклонился к лицу Молодого. – Где больно?

– Всё… болит… – прошептал тот. – Грудь… дышать больно…

Пока санитары быстрыми, скоординированными движениями снимали с пострадавшего одежду, Доктор и Хирург работали синхронно, как слаженная бригада в операционной. Пальцы Хирурга, длинные и цепкие, пробежали по рёбрам, грудине, ощупали череп.