Подъезд

Цуриганэ ни

Томаритэ нэмуру

Кото кана!

(Сев на храмовый колокол,

бабочка спит.)

Из японской поэзии

Глава 1. Диссертация

– Итак, в ходе нашего исследования нам удалось обосновать следующее положение: в рамках экзистенциальной парадигмы идеалистическая и материалистическая модели возникновения сознания у homo sapiens деактуализируются. Единственной верифицируемой теорией необходимо признать теорию отражения, подтверждением которой является детерминированность поведенческих моделей социума и индивида.

Докладчик нажал кнопку пульта, и презентация вернулась к слайду с названием кандидатской диссертации: «Теория отражения в психологии в свете экзистенциальной парадигмы». Ниже более мелким шрифтом было написано: «Аспирант кафедры философии и психологии ТаГУ Величко Сергей Платонович».

Повисла короткая пауза: члены диссовета, сидевшие за составленными в виде буквы П столами, зашевелились, потирая затёкшие ноги и руки.

– Позвольте, коллеги, ознакомить Вас с рецензией на представленную работу, – не поднимаясь из-за стола пробасил мужчина в помятом клетчатом пиджаке. Монотонным голосом он «довел до сведения присутствующих», что «вынесенная на защиту работа, хотя и не устраняет всех противоречий двух философских систем», однако «имеет ряд неоспоримых достоинств, главное из которых – глубокое погружение автора в тему исследования и нетривиальность выводов». В заключение он рекомендовал автору не останавливаться на достигнутом и продолжить работу в избранной им области философской науки.

Выступавшие вслед за научным руководителем оппоненты, серьезных контраргументов не выдвигали, разве что посетовали на через чур вольное обращение автора с научными терминами, что прозвучало как завуалированная похвала.

– Коллеги, – обратилась к присутствующим дама в бежевом брючном костюме с «бубликом» на затылке, – у кого есть вопросы к диссертанту?

– А что? Неплохо, очень даже неплохо… э-э-э…

– Сергей Платонович, – пришла на помощь белому как лунь старичку-председателю дама с бубликом.

– Да, да, конечно… Сергей Платонович! Знаете, мне очень импонирует Ваш стиль, да и…

– Началось, – недовольно буркнул сидевший на другом конце стола лысый толстяк.

Председатель между тем закашлялся и потянулся к непочатым ессентукам.

– А я согласна с Фомой Лукичем! – воскликнула ярко накрашенная моложавая старушка, похожая на богомола.

– Эта работа стоит того, чтобы о ней узнало научное сообщество!

– «И все прогрессивное человечество», – фыркнул толстяк.

– Да, профессор, – парировала нападение женщина-богомол, – и все прогрессивное человечество! Вы умница, Серж, я всегда говорила: Серёжа Величко далеко пойдет!

Старичок наконец осилил крышку ессентуков, сделал пару глотков, и, крякнув от удовольствия, продолжил:

– Я это о чем… А! Вы в главе о литературе изволили упомянуть Живаго Дмитрия Сергеевича.

– «Неживаго» уже, – мрачно сострил лысый.

– Живаго – выдающийся философ современности, – не расслышав шутки лысого, продолжил Фома Лукич. – В 1967 году мы с Дмитрием Сергеевичем учились на одном курсе в Ленинградском университете…

– В Санкт-Петербургском, – не унимался толстяк.

– А? что? – запнулся старичок, сбитый с толку.

Видя, что работа совета буксует, секретарь попыталась напомнить присутствующим о цели собрания:

– Коллеги! Чтобы защита состоялась, нужны ваши вопросы. Пожалуйста! Мы не можем продолжить работу, если не будет обсуждения.

– Ну какие могут быть вопросы, милочка! Сам Фома Лукич оценил, давайте уже голосовать.

Секретарь метнула в сторону распоясавшегося лысого испепеляющий взгляд, но нарвавшись на похабную улыбку, покраснела и принялась наводить порядок в бумагах.

– Позвольте один вопрос, – неожиданно прогнусавил мужичок в очках с толстыми линзами, выползая из-за стола словно червь из земли.

– Прошу, Ипполит Марленович! Кому, как не вам. Вы единственный из присутствующих с Гегелем на короткой ноге! – попыталась пошутить секретарша.

Поворошив стопку бумаг, знаток Гегеля поднес страницу печатного текста к самому носу.

– Мне не совсем понятно, что вы имели ввиду, говоря о… «метафизической сущности сознания». Надеюсь вы понимаете, что теория отражения – сугубо научная концепция, и любая метафизика здесь неуместна.

Лысый, глубоко вздохнув, приложил ладонь ко лбу и обреченно посмотрел на бутылку минералки: заседание продолжалось третий час, и бутерброды с красной икрой на сливочном масле, скорее всего, уже превратились в желе.

– Благодарю за вопрос, профессор! – оживился стоявший все это время немым истуканом молодой диссертант. – Несовместимость гегелевской философии с теорией отражения – очевидный факт. Но дело в том, что в онтологии Гегеля бытие и сознание неразделимы. А значит мы вправе интерпретировать эту неразделенность, как зависимость идеальных феноменов от бытия-материи: в начале – бытие, из него – абсолютный дух, из духа – сознание.

– Любопытно. А вам не кажется, что, опрокидывая гегелевскую модель саморазвития абсолютной идеи вы, некоторым образом, оправдываете религиозное мировоззрение? Какая разница: Бог создал мир, или идея Бога появилась в процессе эволюции?

– Да уж, теологией попахивает, – ухмыльнулся толстяк.

– При чем тут теология?! – обиделась женщина-богомол. – Ваши придирки беспочвенны.

– Ничего, ничего, Регина Карловна, я ждал этого вопроса, – успокоил защитницу диссертант.

– Если вы заметили, – обратился он к лысому, – я ни разу «не упомянул имя Божие всуе».

Женщина-богомол бросила в сторону лысого злорадный взгляд.

– Но вы правы – предлагаемая мною концепция отнюдь не отрицает религию.

Богомол, откинувшись на спинку стула, ахнул и прижал лапки к груди.

– Конечно, этот вопрос выходит за рамки моей работы, но, если позволите…

– А что, это очень даже… современно! – одобрительно закивал председатель, с рассеянной улыбкой наблюдавший за диалогом. – Новые времена, знаете ли. Кстати, не так давно, году в 85-м, мы были на одной научной конференции в Вене. И – представьте себе! – там была секция по теологии!

– Коллеги, давайте не отвлекаться, – раздраженно перебила председателя секретарша.

– Ну уж нет: nescit vox missa reverti1. Давайте побогословствуем! – громыхнул лысый, вычурно окая на последнем слове.

Легкая усмешка пробежала по лицу диссертанта, и он, вернувшись за кафедру, стал излагать свое кредо:

– Видите ли, спор между идеалистами и материалистами мне кажется таким же контрпродуктивным, как детская загадка про курицу и яйцо.

– Ха! – громко выдохнул лысый, демонстративно сложив пухлые руки на груди.

– Я исхожу из фундаментальной необходимости обоих феноменов. Возьмем, к примеру, религию и философию. Религии всегда не хватало философии – так родилась теология. Но теология – это догматика, а любые ограничения – смерть для разума. Гегель первым попытался примирить религию и философию. Но не учел инерции научного знания – стрела, выпущенная в космическом пространстве, движется бесконечно.

Женщина-богомол буквально млела от счастья, внимая «своему Сержа».

– В трудах Маркса концепция саморазвития абсолютного духа оформилась в диалектический материализм, отчего философия перестала быть сама собой – царством мысли и религией разума. Необходим новый синтез религии и науки: нужно закончить все эти споры о первородстве и, на основании законов диалектики, выйти на новый этап развития, где религия будет идти рука об руку с философией.

– Вот тебе бабушка и Юрьев день! – расхохотался толстяк. – Каков, а?!

– Позвольте, – возмутился очкарик, – но даже с точки зрения Гегеля, религия – это низшая ступень развития.

– Я говорю о такой форме религии, которая рождается на высотах научного знания.

– Кому же прикажете кланяться, отче? – с издевкой выкрикнул толстый.

– Кланяться не нужно, – снисходительно улыбнулся диссертант, – только служить.

– Это как, «паки и паки» что ли? – продолжал куражиться толстый.

Медленно, словно брошенная супруга, женщина-богомол прошептала:

– Я вас не понимаю, Серж! Что вы такое…

– Я говорю о служении науке, Регина Карловна, не более. Вот вы, например, преподаете историю философии уже 30 лет. Разве это не служение?

– Ах, вот вы о чем! Ну конечно!

– А Фома Лукич? Когда он защищал докторскую диссертацию меня ещё и в помине не было.

Председатель расплылся в широкой улыбке и закивал седой головой.

– Ипполит Марленович так изучил философию Гегеля, что ему впору создавать свою собственную. Но он довольствуется скромной должностью декана факультета. А это уже самопожертвование в чистом виде. Да и разве все вы не служите науке – этой великой силе, преображающей наш темный мир?

Регина Карловна всхлипнула и полезла в пакет за носовым платком.

– Ну это уже слишком, – проворчал толстый.

– Это, знаете ли, не ответ: любая религия предполагает некий идеальный объект, – продолжал наступать очкарик, не обращая внимания на лестный отзыв. – У Гегеля, например, это абсолютный дух. Кого или что вы видите на пьедестале вашей религии? Кто ваш бог?

Последние три слова очкарик произнес особенно четко, с расстановкой, как на допросе. На мгновенье в аудитории образовалась напряженная тишина, нарушаемая только жужжанием проектора и сиплым дыханием толстяка.

– Абсолютный Человек! – торжественно произнес диссертант. – Человек, обладающий всей совокупностью знаний об этом мире. И – самое главное – ощущающий, а, следовательно, осуществляющий принцип единства всего сущего.

– Извините, но… такого человека не существует, – развел руками очкарик.

– А как же заповеди? – вдруг раздался в аудитории звонкий мелодичный голос.

Только сейчас присутствующие заметили тонкого белокурого юношу в бежевом плаще, сидевшего на стуле у самого выхода.

– Молодой человек, – недовольно прогремел толстый, – здесь идет защита диссертации. Соизвольте покинуть помещение!

– Я здесь по приглашению, – ничуть не смутившись ответил юноша.

– Простите, коллеги, я забыла познакомить вас с новыми правилами, – виновато затараторила секретарша, и принялась раздавать присутствующим листочки с текстом. – Теперь на защите имеют право присутствовать все желающие.

– Как, все? Даже студенты?! – взъярился толстый.

– Да, да, такие времена! – тоном древнего мудреца изрек председатель.

– Простите, а что вы имели ввиду? – поинтересовался диссертант у юноши.

– Думаю речь идет о моральных принципах новой религии, правильно я вас понимаю? – обратился знаток Гегеля к незваному гостю, подтвердившему его догадку легким кивком головы.

– Ну, здесь все очень просто: никаких догматов и никаких норм.

– Серж, вы доведете меня до инфаркта!

– Вы опять меня неправильно поняли, Регина Карловна. Нормы, конечно же нужны и важны, но только в религиозной парадигме прошлого. В религии Абсолютного Человека они утрачивают свою регуляторную функцию. Посудите сами: зачем атлету, свободно пробегающему стометровку на своих двоих, деревянные костыли? Всестороннее научное знание возводит человека на такую высоту, что все позывы к аморальному поведению просто не могут возникнуть в его сознании.

– Ну, всякое бывает, – хохотнул лысый, лукаво подмигнув секретарше.

– Бывает. Но как известно, исключения только подтверждают правило: процесс эволюции сознания необратим. И это также верно, как и то, что никто из здесь присутствующих не закончит свою жизнь под забором.

– Как верно, как замечательно сказано! Когда построите храм Абсолютному Человеку, Серж, я стану первой его прихожанкой!

– Да вы не скромничайте, Регина Карловна! Уж лучше сразу – в иконостас, – махнул рукой толстый в сторону экрана с презентацией.

Женщина-богомол передернула плечами, будто увидела огромную скользкую жабу, и демонстративно отвернулась от "разнузданного фигляра".

– Коллеги, если вопросов больше нет, то, может быть, начнем процедуру голосования? – жалобно пролепетала секретарь.

– Я – за! – резко выкрикнул толстый. – Работа добротная, тема – актуальная, да и сам профессор одобрил. Я ведь прав, Фома Лукич?

– М-да, пожалуй, – с рассеянной улыбкой подтвердил председатель.

– Если вы не против, коллеги, я бы хотел… – прогнусавил было Ипполит Марленович, но услышав зловещее шипение со стороны толстого, растерянно забормотал:

– Впрочем, нет… То есть – да, я согласен.

– Вот и прекрасно! – радостно спохватилась дама с бубликом и кинулась раскладывать перед членами совета бланки для голосования.

Решение о присуждении диссертанту звания кандидата философских наук было единогласным. Потом состоялся фуршет «по случаю», приготовленный диссертантом, где, под пятизвёздочный коньяк, бутерброды с красной икрой и прочие деликатесы, было сказано много лестных слов в адрес «молодого и перспективного» сотрудника кафедры философии ТаГУ. Особенно шумел толстый, показушно кривляясь и то и дело поднимая тост «во имя Гегеля, философии и святой Регины».

Закончилось всё вполне благопристойно: члены диссовета разошлись по домам, оставив деликатесы и недопитый коньяк толстому. Тот уселся на диван и, медленно потягивая из бокала, плотоядно наблюдал за раскрасневшейся непонятно от чего секретаршей, приводившей в порядок кабинет.

Глава 2. Трамвай

Молодой кандидат лично посадил на такси Регину Карловну, в очередной раз признавшуюся ему в «высокой и одухотворенной» любви, и помог старичку-председателю поместить «скромный презент» в багажник старой «Волги».

Стоя на мокром от дождя мраморе площадки перед входом в университет, и провожая взглядом последнюю машину, он вдруг вспомнил юношу, задавшего ему тот странный вопрос. «Где-то я его видел», – рассеяно подумал Сергей, и ему отчего-то стало тревожно на душе.

Порыв холодного октябрьского ветра подействовал ободряюще, напомнив о самом главном: он, Сергей Величко, – кандидат наук! Да, решение диссовета ещё должны утвердить, но это уже чистая формальность. То, к чему он стремился долгие годы учебы в университете, свершилось! Теперь все будет по-другому, потому что и сам он стал другим: мудрее, благороднее, свободнее, наконец. И все это благодаря науке, ставшей для него смыслом жизни, тем, чем прежде для него была церковь.

Церковь… Воспоминание о ней вызвало у него легкую грусть. Ещё не так давно, каких-нибудь десять лет назад, Сергей был в шаге от принятия священного сана. В духовной семинарии, где он учился, молодые люди становились священниками на последнем, четвертом, курсе. Будучи лучшим среди учащихся, Сергей уже считал недели до того момента, когда в соборном храме его, подхватив под руки, поведут к алтарю иподиакона. Потом, один из диаконов трижды обведет его вокруг престола, и он опустится на колени. После возложения рук епископа и торжественной молитвы, возводящей «благоговейнейшаго иподиакона Сергия во диакона», церковный хор грянет в его честь «Аксиос!», и он произнесет первую в своей жизни ектению…

Но ничего этого не случилось. А всему виной его новая любовь. Любовь, поглотившая всю его душу, весь разум, овладевшая его сердцем столь властно, что он был не в силах ей сопротивляться. Имя ей – философия. Да, поначалу это была христианская философия: трактаты отцов Церкви и научные труды профессоров дореволюционных академий.

Но на третьем курсе все изменилось: семинарию стали готовить к переходу на вузовские стандарты, и администрация пригласила преподавателей из университета. Лекции по истории философии семинаристам читал доцент кафедры философии Давид Маркович Коган. Он был точной копией революционера Троцкого, и только модный европейский костюм и элегантная золотая оправа очков не давали спутать его с оригиналом. На смущённый вопрос бурсаков: «А он хоть крещённый?», отец-инспектор глубокомысленно заметил: «Вам шашечки или ехать?»

И они поехали. Давид Маркович оказался на редкость симпатичной личностью и увлекательным рассказчиком. Его лекции совершенно не были похожи на лекции семинарских преподавателей, – священников и диаконов местной епархии. Отцы-преподаватели давали материал сухо, без огонька, часто читая лекции по бумажке, чего никогда не позволял себе «Троцкий» (такое прозвище дали доценту Когану семинаристы).

На его лекциях скучать не приходилось: прежде чем переходить к теории, Давид Маркович рассказывал истории, – да что там! – рисовал картины из жизни древних мудрецов, которые оказались не менее занимательными, чем жития христианских святых. Сергею даже порой чудилось, что он слышит не мягкий баритон преподавателя, а голос самого Сократа, Платона или Аристотеля. Когда же дело доходило до знакомства с их учением, то на слушателя изливалась такая лавина мудрости, что у него буквально перехватывало дыхание от этой мощи и красоты.

Скоро ему показалось мало того, что давали лекции, и он погрузился в чтение первоисточников. Каждая прочитанная книга приносила ему новые знания, которые постепенно меняли его взгляд на мир, на себя, на окружающих его людей. Все, что говорили о Боге и религии философы, Сергей поначалу решительно отвергал. Порой он даже вступал с ними в мысленный спор, но, к его сожалению, философы всегда побеждали. Им не было нужды прятаться за крепостными стенами догматов, как это делала церковь.

«Почему мы, – огорчался Сергей, – церковные люди, не можем выражать свои мысли так же ясно, как это делают философы? Почему в самых главных вопросах бытия нужно полагаться только на веру? Разве не в разуме заключается образ и подобие Божие в человеке? А если так, то почему мы, верующие, держим его в клетке догматов, да ещё и окутываем все туманом тайны? Разве не к свободе научной мысли призывал Иисус, говоря: "Познайте истину и истина сделает вас свободными"»?

Эти и множество других вопросов словно закваска бродили в его голове, лишая покоя и сна, мешая заниматься богословскими предметами, к которым он совершенно потерял интерес, так, что по временам даже стал получать двойки. Это порождало мучительную раздвоенность не только в душе, но и в образе жизни Сергея: с утра он шел на братский молебен, днем слушал лекции по церковным наукам, а вечером, когда семинаристы расходились по кельям и готовились к сессии, он прятался в семинарской библиотеке и погружался с головой в мир эйдосов Платона и силлогизмов Аристотеля.

– Величко, что с вами случилось? – поинтересовался как-то ректор, вызвав его к себе в кабинет. – Вы были лучшим на курсе, а теперь… Теперь мы вынуждены отложить ваше рукоположение, пока вы не возьметесь за ум.

У Сергея словно гора с плеч свалилась: он понимал, что становиться священником сейчас было бы слишком опрометчиво. Дело в том, что семинарист Величко стал терять веру.

Тот самый Бог, о котором писали пророки и апостолы, в представлении Сергея постепенно растворился в философской идее о высшем Благе. Это было похоже на то, как со временем тускнеют репродукции икон на бумаге: сначала блекнут краски, затем исчезают черты, и в конце концов остается один только неясный силуэт.

И он бы, наверное, бросил семинарию, если бы не одно – воспоминание о его встрече со Христом.

Нет, ничего мистического не случилось. Просто однажды он случайно забрел на собрание харизматиков, где показывали фильм об Иисусе. Особенно поразила его сцена с распятием. Она была настолько правдоподобной, что Сергей, будучи натурой впечатлительной, почувствовал, как у него заныли ладони в тех местах, где у экранного Иисуса руки были пробиты гвоздями.

«За что? – спрашивал он себя. – За что убили этого человека? Это несправедливо, так не должно быть!»

Словам пастора о том, что Иисус умер за наши, а значит, и за его, Сергея, грехи, он не поверил.

«При чем тут я? – недоумевал он. – Его распяли евреи, с них и спрос».

Истерические вопли и плач из толпы, резко сменившиеся хохотом и плясками под электрогитару, показались ему настолько неуместными, что он тут же покинул эту «тусовку». Но желание больше узнать об Иисусе осталось.

Найти евангелие не составило труда. «Тусовщики» заполонили ими весь город: небольшие брошюрки и плохо склеенные томики раздавали «совершенно бесплатно» на перекрестках, они лежали на прилавках магазинов, торговки семечками делали из их страничек кульки для своего товара, а одно из евангелий Сергей нашел в городском туалете. Нескольких страниц в нем уже недоставало, но он все равно забрал его из этой клоаки и, принеся домой, засел за чтение…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Сказанное слово не может вернуться (лат.).