Ноусфера

– Погодите, мне казалось, у вас была русская жена.

– Да, мне тоже так казалось. Пока однажды не выяснилось, что она была наполовину буряткой, наполовину чувашкой. И что ее владение русским было примерно таким же, как мои познания в уйгурском.

Пока Китаец размещался в своих покоях (под Лэй Чэня и его свиту отель с готовностью выделил целый этаж, что, без сомнения, было с лихвой оплачено), я возвратился в свой номер и принял душ перед ужином. Освежившись, я по неизбывной привычке принялся искать платяной шкаф и, не найдя его, в который раз хлопнул себя по лбу: мне предстояло надеть свежий комбинезон, поджидавший меня на специальной полке. Надо сказать, отсутствие нормальной одежды, которую можно было пощупать, потрогать, полюбоваться ей, стало вызывать во мне тоску, что-то вроде ностальгии по временам, когда деревья были большими, я маленьким, а мир – не только удивительным, но и прекрасным во всех отношениях. С возможностью сменить имидж путем пары кликов я наигрался еще в клинике, и теперь необходимость выискивать подходящий образ, примеривать его на себя и делать «покупку» навевала на меня скуку. Я едва не выбрал домашнее голубое трико, когда сообразил, что ужин в ресторане может оказаться чопорным мероприятием. В итоге остановил выбор на свободного покроя костюме цвета индиго и светло-голубом галстуке с серебряной брошью. Так я выглядел достаточно импозантно, но без особых претензий.

В молодости я был несколько иного мнения о нарядах. У меня даже была шуточная теория, что, если бы люди одевались одинаково, это не просто сэкономило бы уйму времени по утрам, но и прорва дизайнеров, модельеров и стилистов могли бы направить свою колоссальную фантазию в русло научно-технического прогресса. Мы бы уже на заре XX века заселили соседние планеты, а не слонялись по бутикам в поисках подходящей скорлупы для наших бренных тел.

Заставив комбинезон распылять вокруг меня легкое облачко парфюма (я выбрал тот, что напоминал мне о старом добром Solo), я вознамерился выйти из номера, когда путь к двери преградил Черный. На этот раз он не сидел по своему обыкновению в кресле, а стоял, широко расставив ноги и скрестив на груди крепкие мускулистые руки.

– Петр, тебе никогда не предлагали устроиться на работу шлагбаумом? Мне кажется, ты на отлично справился бы с этой работой!

– Шутки закончились, друг мой, – зловещим тоном ответил мне Черный. – Ты связался с опасными людьми, и теперь мы обязаны оказываться на твоем пути. Твое дело передано на рассмотрение Центрального совета. Объяснить, что это значит? Хотя нет, пускай твои новые друзья тебя просветят. Или попробуй догадаться самостоятельно. Ты же умный, Марк, хоть, признаюсь, идиотом прикидываешься умело.

– Центральный совет? О, меня, должно быть, покажут по телевизору, или как он там сейчас называется? – я изобразил идиотскую ухмылку и даже попытался пустить изо рта слюнку, но во рту у меня некстати пересохло.

– Мне кажется, Марк, ты недостаточно серьезно относишься к происходящему. Лэй Чэнь тебе вовсе не друг, даже если пытается себя изобразить таковым. Ты мог бы это понять уже по тому, как старый болван прятал от Совета испытанное вами с Ольгой изобретение.

– Ты про телепатию? Ну я бы тоже от тебя ее спрятал. Мало того что ты вечно возникаешь на пути, как тень отца Гамлета, подслушивая за мной и подсматривая, так, не дай бог, ты еще начнешь в голову ко мне залезать! Хотя… тень отца Гамлета должна быть безмолвной. Может, если ты получишь в свое распоряжение телепатию, то хоть в этом случае перестанешь нудеть мне в уши?

Петр расцепил руки, чтобы поднять их в примирительном жесте.

– Не нагнетай ужасов, Марк. Мы не КГБ и не ЦРУ того времени, которое ты помнишь. Никто не собирается влезать в твою голову, чтобы мешать тебе жить. Да и возможности телекомма для этого не в полной мере пригодны. А вот технология получения подобной информации непосредственно из ноусферы позволит Совету держать под контролем фанатиков, которые год от года становятся угрожающей силой. Ты ведь знаешь, что религиозный фанатизм стал глобальной проблемой?

– Да, кое-что слышал. У людей рвет кукушку, и вчерашние клерки хватаются за ножи для резки бумаги, чтобы свести счеты с воображаемыми врагами, которых они видят во вчерашних друзьях и знакомых, а то и вовсе в случайных людях.

– Если бы только ножи! – усмехнулся Черный. – Некоторые из этих фанатиков, нынешних и будущих, работают на термоядерных установках, на крупном транспорте, на стратегических научных объектах. Только представь, какой вред они могут нанести окружающим, если сорвутся с катушек!

– А вы, значит, намерены их вовремя вычислять, сканируя им головы? Где же вы столько специалистов найдете, чтобы читать мысли у кучи народа? И кто будет следить за теми, кто станет следить за этими?

– Да, тут есть некоторая проблема, – поморщился Черный. – Но все проблемы решаемы. Лучшие умы Совета работают над этим.

– Пф-ф-ф-ф, – прыснул я, – Петр, ты и такие, как ты, столетиями пытаетесь проконтролировать все и вся. Хоть раз вам это удавалось? Почему вы никак не поймете, что контролировать свободу общества – задача, не посильная ни для кого? Даже если создать тюрьму для народов, как это было в тоталитарных режимах прошлого, свобода и совесть будут просачиваться и клубиться сквозь диссидентские щели либо копиться под давлением общественной скороварки, чтобы в какой-то момент выплеснуться в революционные взрывы! Когда вы уже оставите попытки посягать на общественную свободу и займетесь прямым своим делом – защитой общества от таких посягательств?

– Марк, давай ты не будешь указывать нам, как мы должны делать свою работу. Поверь, мы знаем ее не хуже тебя!

Меня позабавило то, как Петр раскраснелся, пытаясь сдержать явное раздражение. Искренняя убежденность в собственной правоте вопреки любым аргументам – это то, чему я время от времени завидовал в людях, сам не в силах избежать критического отношения к себе, окружающим и самой объективно познаваемой действительности. Пройдя сквозь Петра, я двинулся к двери. Черный последовал за мной, отстав всего на полшага.

– Ты знаешь, что твой китаец бросил двух жен и в третий раз женился на девушке впятеро моложе его? Ты знаешь, что его дети с ним не общаются? Ты понимаешь, что он мироед и педофил, что ему нельзя доверять? Ты отдаешь себе отчет в том, что они хотят изменить прошлое? И если Совет примет неблагоприятное решение по твоему вопросу, память прочистят тебе!

– Дорогая воспитательница, у вас каша не пригорела? – отмахнулся я от Петра, не обращая внимания на поток его реплик. – Я большой мальчик. Сам разберусь.

Ресторан встретил меня звуками арфы. Нет, похоже, если и есть тут ретрограды, то я готов записаться в их клуб: мне было в радость, что звуки доносятся не из динамиков, а на музыкальном инструменте играет не робот. Настоящая женщина, настоящая блондинка перебирала струны на настоящей огромной арфе – загляденье.

Наш столик был в самом центре зала. Зал почти пустовал: из трех десятков столиков было занято не больше трети. За столом полукругом расположились Лэй Чэнь, Ольга и незнакомый мне пузатый мужчина с бородой клинышком, в которой виднелись нити седых волос. Это что, мода такая – выставлять напоказ свою старость?

Немногословные помощники Китайца в количестве двух человек заняли один из соседних столиков и сосредоточенно попивали воду. Перед ними стояли дымящиеся блюда с какой-то снедью, но они оставались нетронутыми. Пошарив глазами по залу, я нашел еще двух людей из свиты Лэя, коротавших время за стаканом воды. Те тоже не налегали на пищу, и мне даже пришло в голову, что они вовсе не люди, а какие-нибудь андроиды. Я снова чуть не хлопнул себя по лбу с досады: получая сведения о дивном новом мире урывками, я до сих пор не изучил как следует вопросы робототехники. Что, если половина людей, которые меня окружают, на самом деле – не люди? Например, этот официант? Или кто-то из сексапильной парочки, придвинувшей стулья так тесно, что сидящие на них казались сиамскими близнецами? А что, если и Ольга – ненастоящая?

– Ольга, признайся честно: ты случаем не андроид? – потребовал я ответа, усаживаясь за столик, который уже принялись украшать напитками и закусками.

Ольга ошарашенно глянула на меня, после чего перевела растерянный взгляд на Лэй Чэня. Лицо Китайца залучилось сотнями морщинок. После секундной паузы незнакомый мужчина утробно расхохотался, сотрясая желе объемного пуза, будто услышал веселую шутку.

– К сожалению, некоторые прогнозы фантастов не оправдались, – просветила меня спутница учительским тоном. – Андроиды действительно стали похожи на людей, но только внешне. Взаимодействовать с ними, как с настоящими людьми, довольно сложно: обычно хватает нескольких минут общения, чтобы понять, что ты разговариваешь с компьютерной программой.

– Они так и не поумнели? – огорчился я.

– Напротив, они стали очень умными, – встрял в разговор пузатый мужчина. – В каждом крупном офисе или лаборатории есть один-два синтетика, которые помогают людям выполнять рутинную работу: заполнять электронные формуляры, обрабатывать данные, приносить кофе. Дома они тоже незаменимы: моя Глафира, к примеру, делает идеальную карбонару. А уж что она вытворяет в постели… м-м-м! На такое живые дамочки неспособны. Посмотри как-нибудь, как мы с ней развлекаемся!

– Спасибо, может, когда-нибудь и отважусь, – вежливо кивнул я, понимая, что толстяк безнадежно испортил мне аппетит.

Сколько я ни старался отогнать от себя видение толстой бородатой жабы, сношающей миниатюрную (наверняка!) и хрупкую Глафиру нетрадиционными способами, оно настырно лезло в глаза. Черт, почему до сих пор не изобрели таблеток от живого воображения? Надо бы порыскать в ноусфере: вдруг что-то найдется?

– Александр Сорокин, – представился мужчина, протягивая мне широкую длань с волосками на тыльной стороне и пальцах.

Мне сразу не понравилось, как он это сделал: ладонь его была вытянута почти параллельно полу, то есть пожать ему руку можно было, только если бы я вывернул свою кверху. На языке жестов это бы означало признание своего униженного, подчиненного положения. Я выкрутился, накрыв ладонь профессора сверху своей. Сорокин опешил. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы снова взять себя в руки. По его глазам я видел, что фамильярничать или проявлять высокомерие он больше не посмеет.

– Кхм-кхм, Марк, а ты не поделишься своими впечатлениями от жизни в нашем чудесном мире? – попросил Александр. – Ты ведь у нас как бы гость из прошлого! Как тебе жизнь в плотном вакууме ноусферы?

– Полет нормальный. Пока что справляюсь. Первое время стеснялся в туалет ходить, искал таблички «М» и «Ж» по привычке. Смирился. Теперь хоть посреди улицы могу нужду справить. Но, боюсь, такое у вас не практикуют.

– Если захочешь, я тебе проведу пару экскурсий – в ноусфере или офлайн, – сально подмигнул мне толстяк. – Тебе явно не хватает хорошего гида и переводчика с современного языка смыслов на старинный. Я лингвист и справлюсь с этим на десять баллов!

– Марк не страдает от одиночества, – меланхолично заметила Ольга, глядя не на Сорокина, а на поставленный перед ней официантом фруктовый салатик.

Передо мной служащий разложил батарею холодных и горячих закусок. И как Лэй мог догадаться, что я скучаю по водке?

– Одна голова хорошо, а две лучше! – не смутился толстяк. – Я покажу Марку мир человекоподобных роботов! Свожу в лучший бордель в Будапеште, где работают только андроиды всех трех полов! Я обожаю роботов! У моего внука уже третья собака – синтетик. Обожаю кибердогов!

– Марк, кажется, голоден, – холодно промолвила Ольга.

– О, анекдот! – воскликнул Сорокин, будто не слышав ее замечания. – Мама, папа и сын приходят в магазин выбирать кибердога. Менеджер спрашивает, какой породы должна быть собака, какой характер и темперамент, как часто скулить и насколько громко лаять, ну, в общем, вы поняли. В итоге выбрали, заказали, направились к выходу. Перед самым выходом, – Сорокин интригующе понизил голос, – отец семейства разворачивается, подходит к менеджеру и говорит ему шепотом: «А можно сделать так, чтобы он иногда гадил дома? Но только в обувь 41-го размера?». Менеджер: «Можно, конечно. А почему именно 41-го?». Мужчина: «У моей тещи 41-й!».

Рассказав анекдот, Сорокин расхохотался, хлопая себя по бедрам и победоносно поглядывая то на меня, то на Ольгу, то на Китайца: «Представляете? У тещи 41-й!».

Я вежливо улыбнулся, отметив про себя, что Ольге и Китайцу анекдот тоже не показался смешным. Должно быть, с чувством юмора у моих старых-новых современников не так уж все плохо. А Сорокин – обычный для любой эпохи балагур, который сам находит себе развлечения вне зависимости от того, находится он в одиночестве или в компании незнакомых людей. Зачем Лэй Чэнь пригласил сюда этого окорока? Что может дать нам знакомство?

Будто подслушав меня, Лэй оторвал наконец глаза от своей тарелки со свининой по-гунбао (хоть бы в европейском ресторане переменил вкусы для разнообразия!) и поднял стопку с бесцветной жидкостью. Водка, насколько я мог видеть по этикетке на пузатой бутылке, тоже была китайского производства. 56 градусов. Страшно представить, из чего ее гонят.

Ольга забыла о салате и с готовностью подняла бокал с кьянти. Толстяк, отсмеявшись по инерции еще несколько секунд, нащупал перед собой рюмку и умолк, с выжиданием поглядывая на Китайца.

– Давайте выпьем за Марка – путешественника сквозь эпохи! – предложил Китаец без малейшего пафоса в голосе, хотя тост мне показался донельзя пафосным.

Кажется, я покраснел – то ли от неловкости, то ли от удовольствия.

Мы чокнулись и опрокинули в себя рюмки. Ольга деликатно пригубила вино. Водка обожгла мне горло и едва не рванулась наружу, так что пришлось спешно заталкивать ее в нутро разносолами. Я поклялся себе потребовать от официанта нормальной человеческой водки. Китайцы, судя по всему, за последние полвека не сделали свое пойло сколько-нибудь пригоднее для застолья. Может, они находят в ней нечто особенное? Что-то, что и не снилось европейцам вроде меня и примкнувшего ко мне Менделеева?

За столом разнеслось чавканье: Сорокин, не стесняясь соседей, налегал на куриный суп с клецками. Китаец поставил рюмку на стол и уставился на меня тяжелым взглядом, даже не помышляя о закуске. Ольга потупилась в свой бокал, бездумно побалтывая рубиновую жидкость.

– Марк, возвращаясь к нашему разговору… – Лэй Чэнь принялся подбирать и ронять слова веско и неторопливо. – Я понял, что ранее не совсем правильно сформулировал свое отношение к ноусфере. Конечно же, в ней нет ничего плохого. Как нет ничего плохого в китайской водке, которая тебе так не понравилась – да-да, не спорь, пожалуйста, я хоть и стар, но еще не ослеп. Как нет плохого в уникомбе, который принял на тебе вид старомодного костюма с плохо подобранным галстуком. Как нет ничего дурного в кибердогах, киберкопах и профессорской кибер-Глаше. Я нисколько не ратую за возвращение человечества в Средневековье или в пещеры. Я говорю о другом. О том, что само человечество, по моему твердому убеждению, не было готово к принятию ноусферы, не готово было впустить ее в свою жизнь и подчиниться ей без остатка.

Мои соседи застыли, улавливая каждое брошенное старцем слово. Гулкую тишину, повисшую над нашим столиком, прорезали только отдаленные звяканья вилок и сладкие переливы струн арфы.

– Мы инертны, конформны, ленивы… мы не хотим развиваться в духовном плане, списав понятие духовности на свалку истории в обмен на возможность пользоваться новыми техническими приспособлениями, – с горечью в голосе продолжил Китаец. – Научно-технический прогресс, который мы подгоняли столетиями, обогнал нас самих и теперь тянет за собой волоком. И мы вынуждены к этому приспосабливаться, не понимая, что нас уже нет: мы уже не используем ноусферу, а становимся ее приложением. Мы для нее, а не она для нас…

Сорокин прокашлялся и поправил на шее огромную платяную салфетку, будто желая что-то сказать.

– Александр Павлович, как и многие другие ученые, разделяет мнение о том, что ноусфера – нечто вроде коллективного разума, родившегося из массового бессознательного, – предупредил Китаец попытку профессора прервать монолог. – Считается, что появление ноусферы в нашей жизни было неизбежным и даже необходимым – как логическое продолжение существования нашего вида в новом качестве, в виде единого социального организма.

Сорокин снова натужно закашлялся, прикрывая покрасневшие щеки объемистым кулаком. Я мысленно пожелал ему подавиться грибами и провалиться под стол.

– Некоторые же полагают, что ноусфера – дар Создателя или создателей, если принять на веру теорию о том, что люди – генетический эксперимент высокоразвитых цивилизаций, гипотетически населяющих Вселенную… хоть мы их так и не встретили, как ни старались. В общем, одни догадки. В точности как с Тунгусским метеоритом, вопрос которого не помогла решить и ноусфера. Метеорит был. Огромный. Летел прямо к Земле. Зафиксировано все и вся – от траектории до химического состава. Но у самой поверхности планеты небесное тело вдруг взорвалось. И – ни осколков, ни пыли, ни даже следа. Только кратер и выжженные леса кругом. Почему это произошло, по какой причине – никто не может понять. Куда подевалась материя в ходе взрыва, в каком мире канула – мы не знаем. Остаются только гипотезы: параллельные вселенные, воздействие неведомой третьей силы, достижение целей, которых мы не можем ни осознать, ни постигнуть. Этот и некоторые другие случаи позволили ученым выдвинуть версию, что тот, кто дал нам ноусферу, позаботился, чтобы не выдать всех тайн.

Я пригвоздил Сорокина яростным взглядом, когда он закашлялся в третий раз и наконец открыл свою пасть, чтобы что-нибудь ляпнуть. Поймав ртом воздух, профессор передумал высказываться и обмяк на стуле, тоскливо глядя на рюмку, которую в этот момент наполнял подоспевший официант.

– Но есть и еще одна версия, Марк, – Китаец выдержал долгую паузу, как бы придавая значительности еще не произнесенным словам. – Есть версия, что ноусфера – это мы сами. Наше прошлое. Настоящее. Будущее. Да-да, наверняка и будущее тоже, пусть мы пока не научились видеть его в ноусфере. И потому неважно, подкинули ее нам мы будущие или подарили мы ветхие. Главное другое: гипотетически мы можем произвольно менять ситуацию. Мы можем отказаться от этого подарка. Перенести его на другой праздник. И даже сломать. Возможности для этого у нас – есть. Но это все была присказка. А теперь, Марк, послушай о главном…

Китаец склонился над столом, подаваясь ко мне. Его умные глаза гипнотизировали меня, приковывая мой взгляд, как космическая черная дыра. В мире не осталось ничего, кроме этих глаз, обращенных в самое мое нутро, где беспокоилась и щипалась китайская водка. Лишь периферийным зрением я видел, как профессор Сорокин ковыряется в глубокой тарелке с пенне, Ольга вертит в тонких пальцах бокал, а официант, обошедший наш столик по кругу и доливший всем рюмки поочередно, приближаясь ко мне… роняет из рук бутылку, и в его пальцах сверкает узкая сталь!

Дальнейшее происходило, как при замедленном кинопоказе. Китаец поднимает глаза на официанта и отшатывается, одновременно проникая рукой за пазуху: должно быть, старику прихватило сердце. Официант, дико вращая глазами и открыв рот в бешеном крике, который я не могу разобрать, поднимает локоть наизготовку, занося надо мной сверкающее лезвие. Помощники Лэй Чэня медленно, как стекающая с листьев роса, катапультируются из-за своих столиков и с той же улиточной скоростью пытаются прийти нам на помощь. Профессор Сорокин исполняет мое желание и, в испуге отпрянув от столика, падает кувырком вместе со стулом. Ольга взвизгивает. Китаец достает из-за пазухи небольшой черный предмет и сдавливает его пальцами.

В моей голове взрывается детская хлопушка, и конфетти от нее падают в слепящую черноту, всасывающую меня всего без остатка.

Конфетти рассеялось при помощи поднесенного к моему носу нашатыря – в этом смысле методы медицины были и остаются бесчеловечными. Резко дернувшись от неожиданности, я трахнулся башкой о дубовую спинку кровати – деталь, которая в числе прочих могла бы порадовать глаз, а теперь напрочь отбила всякое желание любоваться доисторическими приблудами здешнего интерьера. В желудке неприятно посасывало, от чего стало явно, что я так и не поел толком, оставшись довольствоваться одной только противной китайской водкой. Натужно пытаясь вспомнить, чем конкретно дело кончилось накануне (или сколько прошло времени с тех пор, как я в отключке?), я уставился на своего врачевателя.

Сухой дядька крякнул мне: «Аккуратнее» – и принялся бесцеремонно вертеть мою руку, ни капли не беспокоясь о чувствах и впечатлениях ее обладателя. Его неестественно длинное тело, согнутое над кроватью знаком вопроса, и мелкие глаза-точечки давали мне все основания сравнить его с богомолом и больше не искать ему иных обозначений. Оставалось надеяться, что он не отгрызет мою несчастную голову, на которую и так за последние дни пришлись совершенно немыслимые испытания. Впрочем, это прерогатива самок, так что, кажется, опасаться особенно было нечего.

– Сейчас я обработаю твою рану, и ты сможешь продолжить наслаждаться отдыхом, – отчеканил доктор, так и не напрягая себя знакомством.

Ну и ладно, тогда я тоже оставлю свою вежливость при себе. Тем более что раньше она на львиную долю состояла из обращения на вы, с утратой которого многие реверансы стали бессмысленны.

– Ничего серьезного, царапина и ушиб от падения, после того как был применен прерыватель, – ответил Богомол на незаданный вопрос.

Мне стало тоскливо от еще одного непонятного, естественно, одному мне слова и от того, что я так бесславно в буквальном смысле пал.

Я уже порядком устал быть объектом всеобщего пристального внимания, а тут еще это. Оставалось с нетерпением ждать, когда удалится доктор, чтобы хоть немного побыть одному. Конечно, если никто не прорвется посредством комма. Или не зайдет прямо сейчас в дверь.

– Уже очнулся? – показалась в дверном проеме Ольга.

Интересно, она действительно еще больше похорошела, пока я был без сознания, или я так сильно ударился головой при падении?

– Ага. Расскажешь, что там такое было? – криво улыбнулся я.

– Очередной религиозный фанатик слишком однобоко истрактовал достопочтенные священные тексты и решил заделаться мессией. Ни с кем не посоветовавшись, посчитал своим долгом не допустить вселенской несправедливости, а именно твоего возврата в прошлое.

Богомол хмыкнул. Он наверняка знал мой диагноз, и это давало ему все основания сомневаться, что на меня есть смысл еще и дополнительно покушаться.

– Всего доброго, – сказал он уже в дверях, даже не пытаясь убрать презрение с лица.

– И тебе не хворать. Не понял, – я поспешил переключиться на Ольгу, чтобы больше ни секунды не думать о своем фиаско, – и как ему удалось с такими намерениями приблизиться к нашему столику? Куда же смотрела ваша хваленая ноусфера?

– В том-то и фокус – с намерениями. Он что-то где-то услышал, сам с собой покумекал и не придумал ничего лучше, как броситься на тебя со столовым ножом на глазах у всего честного народа. Недотепа, что еще скажешь.

– Да уж, – потупился я, – этот недотепа чуть на куски меня не покромсал. Если бы ему удалось, вопрос с возращением по Черезову, как я понимаю, отпал бы сам собой?

– Вот если бы он тебе мигом мозг повредил, башку прострелил например, тогда бы, скорее всего, вопрос отпал. А так – точно не известно, возможно, просто приблизил бы исход, который и так не за горами.

Я посмотрел Ольге прямо в глаза. В недобром взгляде она уловила, что я еще отнюдь не смирился с выписанным мне на небесах ордером и болезненно воспринял слова о близком конце. Отведя глаза, она перешла на тему недотеп в современном мире.

– Если хочешь провернуть что-либо без ведома Совета во времена ноусферы, нужно не просто хорошо соображать, а быть гением, способным все расчеты сделать в голове, без записей, планов, схем. Ну и обладать достаточной материальной базой для поездок на любые расстояния, а еще уметь запутывать следы, чтобы эти молчаливые перемещения не выдавали замыслов. В общем, почти нереально. Другое дело – тупые религиозные фанатики. Хотя в твоем случае Совет все-таки мог предотвратить нападение, ведь следит за тобой безотрывно. Чего стоят только финты, которые периодически выкидывает наш с тобой общий знакомый, – Ольга неумело намекнула на Петра, от чего-то не желая произносить его имя вслух.

Кокетничает, решил я. Хочет придать общению большей сокровенности, намекнуть наблюдателям (а в том, что за нами постоянно наблюдают, сомневаться не приходилось), что мы очень большие друзья и соратники. Что ж, надо признать, мне это слегка даже польстило, тем более что мои фантазии в отношении Ольги не отменил даже удар головой о дуб, не говоря уже о прочих мелких неприятностях с рукой.