Барабаны осени. Книга 2. Загадки прошлого

Глава 37

«Глориана»

До сих пор Роджер считал, что находится в отличной физической форме. И вправду, по сравнению с большинством истощенных и рано усохших образцов человечества, которые составляли остальную часть экипажа «Глорианы», Роджер казался сильным и выносливым. Однако в первый же рабочий день, длившийся четырнадцать часов кряду, он разуверился в своих возможностях.

Он заработал пузыри на ладонях и боль в мышцах, швыряя ящики, перекладывая брусья и тягая канаты. Все кости ломило – даже не так от самой физической нагрузки, как от того, что работать приходилось на холоде в отсыревшей одежде. Роджеру по душе пришелся тяжелый труд в грузовом отсеке, там он хотя бы отогрелся, но он знал, что недолгое блаженство обернется мелкой дрожью, сотрясающей все тело, как только он снова окажется на палубе под шквалом ледяного ветра.

К концу дня руки огрубели и болели, а ладони к тому же почернели, словно деготь, и потрескались. Что поразило Роджера, так это волчий голод, грызущий изнутри.

Костлявый образчик человечества по имени Дафф, что работал рядом, тоже промок насквозь, но, похоже, его это совсем не трогало. Длинный острый нос Даффа подрагивал, как у хорька, с посиневшего кончика на поднятый воротник рваной куртки равномерно спадали капли, словно со сталактита в пещере, однако взгляд выцветших глаз был проницательным, а рот широко усмехался, демонстрируя почерневшие зубы, по цвету напоминавшие воду в заливе Ферт.

– Крепись, приятель! Пожрать дадут, когда пробьет две склянки. – Дафф дружески пихнул Роджера локтем в бок и нырнул в трюм, из темных глубин которого доносились голоса, сыплющие проклятьями.

Кормовой трюм уже был наполовину забит, бочонки с водой стояли рядами один на одном, каждый из них объемом в сто галлонов и весом около семисот фунтов. Однако передняя часть оставалась свободной. Грузчики сновали, как муравьи, перемещая бесконечные бочки, коробки, свертки и связки – столько всего, что, казалось, все это ни за что не поместится на корабль.

Потребовалось два дня, чтобы погрузить весь скарб: бочонки с солью, рулоны ткани, огромные ящики со скобяными изделиями, до того тяжелые, что спускали их на стропах. Вот тогда и пригодилась сила Роджера. Он налегал на один конец каната, перетянутого через лебедку, на другом конце которого болтался привязанный ящик, и потихоньку отпускал веревку, чтобы двое других грузчиков могли поймать ящик и направить его в нужное место.

Пассажиры поднялись на борт в конце дня – унылая цепочка эмигрантов, увешанных чемоданами, связками, курами в клетках и детьми. Все они ехали третьим классом на средней палубе – в отсеке, отгороженном от переднего трюма перегородкой – и приносили не меньше выгоды, чем самые ценные из товаров, загруженных в кормовой трюм.

– Рабы! Едут бесплатно, чтобы расплатиться по прибытии, – сообщил Дафф Роджеру, окинув прибывших наметанным глазом. – На плантациях за них заплатят пятнадцать фунтов, а они получат три или четыре. Груднички – бесплатное приложение к матери.

Моряк закашлялся, издавая громкие хриплые звуки, словно заводил старинный двигатель, и сплюнул за борт. Он покачал головой и посмотрел на унылую процессию.

– Мало кто заплатил за проезд. Им пришлось постараться, чтобы заработать еще по два фунта на семью и купить еды на борт.

– Значит, капитан их не кормит?

– Почему же? – Дафф снова закашлялся и сплюнул. – Кормит. За деньги. – Он ухмыльнулся Роджеру, вытер рот и кивнул головой на трап. – Пойдем, протянем руку помощи, приятель. А то наш капитан недополучит деньжат, если кто из них потонет.

Подхватив на руки одну из девочек, Роджер удивился: на вид она была довольно пухленькой, а оказалась совсем легкой. Он присмотрелся и понял, что полнота многих женщин – всего лишь иллюзия, потому что они, по всей видимости, надели на себя несколько слоев одежды – все, что имели, за исключением горстки узлов и коробок с едой, купленной в путешествие, и тощих детей, ради которых решились на этот отчаянный шаг.

Роджер с улыбкой присел, уговаривая малыша; тот крепко вцепился в материнскую юбку. Белокурому кудрявому ангелочку не исполнилось и двух лет, его еще наряжали в платье. Уголки маленького пухлого рта были обращены вниз, выражая страшное неодобрение всему, что происходило вокруг.

– Давай же, малыш, – тихо сказал Роджер, протянув руку. Нужды контролировать акцент больше не было, изысканное оксфордское произношение исчезло само собой под натиском протяжного шотландского говора, усвоенного с детства. – Твоя мама не может сейчас тебя взять, пойдем со мной.

Мальчик недоверчиво шмыгнул носом и сердито посмотрел на него, однако позволил отцепить свои пальчики от материнской юбки. Роджер нес малыша по палубе, а женщина молча шла за ним. Она спустилась в трюм, и Роджер передал сына ей на руки, тогда она подняла глаза и посмотрела на него, а затем ее лицо исчезло в темноте, словно белый камень, упавший в колодец. Роджер пошел назад со щемящим чувством, словно на его глазах утонул человек.

Вернувшись к работе, он заметил молодую женщину, спускавшуюся к пристани. Девушка была, что называется, обаятельной – не красавица, но очень живая, изящная, с выразительными глазами. Возможно, дело было в осанке – прямая, как стебелек лилии, среди сгорбленных и усталых людей. А может, в ее лице – конечно, в нем читалась и неуверенность, и сомнения, но вместе с тем глаза девушки светились любопытством и интересом. Отважная девчонка, подумал Роджер. Подавленный созерцанием уныния и страха, исходящими от остальных эмигрантов, при виде нее он несколько воспрянул духом.

Рядом с ней шагал высокий светловолосый молодой человек с ребенком на руках. Он ободряюще коснулся плеча девушки, и ее лицо осветила мягкая чарующая улыбка. Глядя на них, Роджер почувствовал укол чего-то похожего на зависть.

– Эй, Маккензи! – Крик боцмана выдернул его из задумчивости. – Между прочим, груз ждет, сам по себе на борт не запрыгнет!

Корабль отчалил, распустив паруса. Несколько недель все шло гладко. На смену дождливой погоде, омрачившей отъезд из Шотландии, пришли крепкие ветра и бурное море. Большинство пассажиров слегли от морской болезни, но со временем пошли на поправку. Запах рвотных масс составлял лишь незначительную нотку в какофонии отвратительных ароматов на борту «Глорианы».

Роджер с рождения обладал чутким нюхом, и теперь ему пришлось об этом пожалеть. Тем не менее даже самый чуткий нос ко всему привыкал, и примерно за день он свыкся с царившим в трюме духом, отмечая разве что новые нотки.

Роджер не страдал от морской болезни, тем не менее по опыту, приобретенному на рыболовецком судне, знал, как настороженно моряки следят за погодой: от того, светит ли солнце, зависит, как сложится день.

Другие члены команды не проявляли дружелюбия, однако и враждебности не выказывали. Может, из-за говора, свойственного жителям шотландского высокогорья – большинство матросов с «Глорианы» были выходцами с равнин, из Дингуолла или Питерхеда, а может, из-за странных слов, которые порой срывались у него с языка, а может, из-за роста остальные держались с ним настороже. До открытой ссоры дело не доходило, все-таки Роджер был самым рослым и крепким, но и на сближение никто не шел.

Холодность моряков не трогала Роджера. Пока тело управлялось с повседневными обязанностями, ему было, о чем подумать.

До того, как пуститься в плавание, он не пытался ничего разузнать ни о корабле, ни о капитане. Да он бы сел на корабль к черту лысому, при условии, что этот джентльмен направлялся в Северную Каролину! Тем не менее из разговоров экипажа Роджер понял, что Стивен Боннет известен как хороший капитан, строгий, но справедливый, и пользовался репутацией человека, которому сопутствует удача. Для тех, кто получал не заработную плату, а долю от прибыли, последнее из качеств сглаживало прочие шероховатости в характере капитана.

Не то чтобы Роджер замечал подобные шероховатости, просто ему казалось, что капитан словно находится в незримом кругу, и лишь немногие смеют преступить границу. Напрямую с капитаном общались только первый помощник и боцман; матросы опускали головы, когда он проходил мимо. Роджер припомнил холодный взгляд зеленых глаз следившего за ним хищника. Неудивительно, что никто не хотел привлекать его внимание.

Общаться с пассажирами Роджеру особо не доводилось. Как правило, им разрешали появляться на палубе дважды в день, чтобы подышать воздухом, опорожнить мусорные баки, которых было ничтожно мало для такого количества людей, и отнести вниз воду, которую мелкими порциями распределяли на каждую из семей. Роджер ждал этих коротких вылазок и пытался найти работу на палубе, где пассажиры разминали затекшие конечности.

Его интерес был и личным, и профессиональным. В их присутствии просыпалось любопытство историка, а одиночество, которое он испытывал, легче переносилось под тихий рокот обыденных разговоров. Они были семенами, что упадут на почву новой страны, захватив с собой наследие прошлого. То, что знают и ценят эти бедные эмигранты, они передадут своим потомкам.

И если уж передавать шотландскую культуру потомкам, почему это должен быть рецепт от бородавок, о котором поведала пожилая женщина, что бранила терпеливую невестку («Я говорила тебе, Кэти Мак, но ты выбросила отличных сушеных жаб, хотя набрала с собой кучу всякого хлама, который мы теперь сторожим день и ночь, куда его только девать станем, когда приедем»…), хотя и он – часть наследия, наряду с народными песнями и молитвами, с тканой шерстью и кельтскими узорами.

Роджер взглянул на свою руку и живо вспомнил миссис Грэхэм, которая натирала ему бородавку на среднем пальце чем-то, что назвала сушеной жабой. Он улыбнулся, потерев то место большим пальцем. Рецепт сработал, больше бородавки не вскакивали.

– Сэр, – раздался рядом тихий голосок, – сэр, а можно нам пойти дотронуться до подковы?

Крошечная девочка вела за руки двоих младших братьев.

– Можно, a leannan, – ответил Роджер. – Только ты следи за парнями.

Она кивнула, и все трое побежали прочь. Перед тем как подняться на цыпочки и дотронуться до подковы, прибитой к мачте на счастье, дети тревожно оглянулись по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости никого нет. Подкова обещала защиту и исцеление, матери часто посылали к ней хилых малышей.

Им лучше бы принимать железо внутрь, подумал Роджер, разглядывая сыпь на мучнисто-белых лицах и слушая жалобы на зуд, крошащиеся зубы и жар. Он вернулся к работе, черпаком разливая воду по ведрам и мискам, которые подставляли ему пассажиры. Эмигранты жили на одной овсянке, а многие из них лишь на сушеном горохе, размоченном в воде, и безвкусных сухарях – вот и вся провизия, которую им выдавали на борту.

Однако на это не жаловались: вода была чистой, сухари не плесневелыми, и если порции были не слишком щедрыми, не были они и скупыми. Экипаж питался лучше – мясной похлебкой с добавлением лука. Роджер провел языком по деснам – так он проверял их состояние каждые несколько дней. Почти все время во рту стоял слабый привкус железа, десны начали кровоточить из-за отсутствия свежих овощей.

Тем не менее зубы прочно сидели на месте, суставы и ногти были в порядке – не то что у некоторых ребят из команды, которые показывали ему распухшие суставы и посиневшие ногти. Роджер изучил вопрос во время недель ожидания: здоровый взрослый мужчина мог выдержать от трех до шести месяцев дефицита витаминов, прежде чем проявятся симптомы. При хорошей погоде плавание продлится не дольше двух месяцев.

– Завтра будет хорошая погода, правда? – Роджер вздрогнул, словно кто-то прочел его мысли, и оглянулся. Говорила та самая очаровательная шатенка, которой он восхищался на пристани в Инвернессе. Друзья называли ее Мораг.

– Надеюсь. – Он принял у нее ведро с ответной улыбкой. – А почему вы так думаете?

Она кивнула подбородком.

– На небе за старой луной видна новая, на суше это значит, что будет хорошая погода. Думаю, в море то же самое, разве нет?

– Не трать время на болтовню, девчонка, спроси у него! – прошипела Мораг на ухо немолодая женщина. – Давай!

– Не буду, сказала же, что не буду!

– До чего ты упряма!.. – Женщина смело шагнула вперед. – Ладно, если не хочешь, спрошу сама! – Она положила широкую ладонь на плечо Роджеру и улыбнулась ему. – Как тебя зовут, парень?

– Маккензи, мэм, – почтительно сказал Роджер, сдерживая улыбку.

– Ах, ты из Маккензи!.. Видишь, Мораг, он приходится родней твоему мужу и наверняка будет рад оказать услугу!.. У нее грудной ребенок, и она умирает от жажды. Женщине надо пить, когда кормит грудью, а то молоко свернется, а глупышка не решается попросить у вас чуток больше воды. Здесь же никому не жалко, а? – спросила она риторически, обернувшись к очереди. Неудивительно, что все, как марионетки, покачали головами.

Даже в темноте было видно, что Мораг вспыхнула. Плотно сжав губы, она приняла от Роджера до краев наполненное ведро воды и коротко ему кивнула.

– Благодарю вас, мистер Маккензи.

Она не смотрела на него, пока не дошла до люка, ведущего в трюм, затем оглянулась через плечо с такой благодарной улыбкой, что Роджеру стало тепло, несмотря на холодный ветер, который продувал насквозь даже через куртку и рубашку.

Ему было жаль, что вода закончилась, и эмигранты спустились вниз, закрыв за собой люк на ночь. Он знал, что они рассказывали всякие истории и пели песни, чтобы скоротать время, и многое бы отдал за то, чтобы их послушать. Не только из любопытства, скорее, из-за тоски. Он не жалел их за то, что они были бедны и полны страха перед будущим, он завидовал, что между ними была связь.

Однако капитан, экипаж, пассажиры и даже самое важное – погода – занимали только часть мыслей Роджера. День и ночь, промокший или сухой, голодный или сытый, он думал о Брианне.

Роджер спустился в столовую, когда прозвучал сигнал к ужину, и поел, не замечая вкуса еды. Ему предстояла вторая вахта, и после ужина он отправился в койку, избрав одиночество и покой вместо возможности поболтать с другими матросами в кубрике.

Одиночество, конечно, было иллюзией. Мягко покачиваясь в гамаке, он чувствовал, как ворочается сосед, даже через рубашку ощущая жар исходящего потом сонного тела. На каждого приходилось не более восемнадцати дюймов; когда Роджер лежал на спине, плечи выходили за отведенную ему территорию на добрых два дюйма с каждой стороны.

Проспав две ночи посередине, он постоянно просыпался от пинков и брани соседей; в конце концов, Роджера уложили к стене, чтобы он мешал только одному. Он научился спать на боку, прижавшись к деревянной перегородке, и прислушиваться к укачивающему поскрипыванию корабля, не обращая внимания на людской гомон.

Корабль таил в себе музыку. Мачты и канаты пели на ветру, деревянные борта скрипели с каждым взлетом и падением, в трюме перестукивались бочки и ящики, из кубрика и пассажирского отсека доносился гул голосов. Глядя на темную перегородку, куда изредка падал свет фонаря, качающегося над головой, Роджер представлял себе Брианну: ее лицо, фигуру и волосы. Она стояла перед ним, как живая, как настоящая. Слишком настоящая.

Да, он легко мог вызвать в памяти ее лицо. Узнать ее чувства и мысли было гораздо труднее.

Уйдя через камни, Брианна забрала его покой. Роджер жил, постоянно мучаясь страхом и гневом, острая боль разъедала душевные раны. Одни и те же вопросы вертелись в голове, словно змея, пытавшаяся ухватить собственный хвост. А ответов не было.

Зачем она ушла? Что она делает? Почему не сказала ему?

Роджер прекрасно знал, что такое одиночество. Наверное, это было одной из причин, почему они потянулись друг к другу.

Клэр тоже знала, подумал он вдруг. Она была сиротой, потеряла дядю, пусть в это время уже и была замужем. Однако на время войны они с мужем расстались… Да, она многое знала об одиночестве. И именно поэтому позаботилась о том, чтобы Бри не осталась одна, хотела увериться, что ее дочь любима.

В течение дня Роджера отвлекала работа, подавляя растущие потребности тела. Но ночью… Брианна стояла перед ним, слишком настоящая.

Он не колебался. Едва поняв, что произошло, он решил последовать за ней. Правда, порой он не был уверен, спасет ее или станет объектом жестокого отказа. Хуже всего не одиночество, подумал Роджер, вновь ощутив тревогу; хуже всего сомнения. Сомнения в собственных чувствах и в чувствах Брианны.

Впервые он понял, что она имела в виду, приняв решение ему отказать. Однако мудрость это или просто страх? Если бы ей не удалось пройти через камни, она бы вернулась к нему? Или отправилась искать что-то другое?

Отчаянный шаг – швырнуть сердце через океан, чтобы другой на том конце подхватил его. Сердце Роджера все еще летело сквозь пустоту, без всякой уверенности в том, что с другой стороны его подхватят. Но все же летело.

По ту сторону перегородки возобновились знакомые звуки: ритмичный скрип.

Звуки шли почти каждую ночь, когда остальные засыпали, и Роджер особенно остро чувствовал собственную неприкаянность и ноющую боль от разлуки с Брианной. Сперва ему казалось, что не истинное человеческое тепло, не общности умов и сердец, а лишь животная тоска и потребность в утешении заставляла эти тела сливаться в темноте воедино. Хотя… существует ли что-то большее в принципе?

Но затем он услышал в тех звуках нечто еще, уловил слова нежности и стоны наслаждения, стал не просто созерцателем чужого счастья, но и в какой-то мере разделил их эмоции.

Конечно, это может быть любая из супружеских пар или случайные любовники, движимые похотью, однако Роджер вообразил, что это тот самый высокий светловолосый молодой человек и шатенка с открытым приятным лицом. Он видел, как они смотрят друг на друга на пристани, и продал бы душу, чтобы узнать наверняка, они ли это.

Глава 38

За тех, кто в море

Внезапно начавшийся мощный шторм не выпускал пассажиров из кают в течение трех дней, а матросы лишь на считаные минуты покидали свои посты, чтобы отдохнуть и немного поесть. Когда все закончилось – буря оставила «Глориану» в покое, и небо над ней рассеялось, – Роджер с трудом побрел к своей койке. Не было сил, чтобы снять с себя влажную одежду.

Мокрый, помятый, покрытый соленой коркой и мечтающий только о горячей ванне и недельном сне, он нехотя откликнулся на свисток боцмана после короткого четырехчасового отдыха и, пошатываясь, приступил к своим обязанностям.

К концу дня Роджер был измотан настолько, что мышцы дрожали, когда он помогал поднять бочку с пресной водой из трюма. Он отковырнул крышку с помощью топора, собираясь черпаком отлить немного воды. Однако не удержался, плеснул пригоршню себе на лицо в надежде охладиться и после залпом выпил целый ковш, игнорируя главное морское правило, содержащее в себе противоречие: в открытом море воды слишком много, и в то же время слишком мало.

Люди, выносящие из трюмов фляги и ведра, чтобы наполнить их пресной водой, выглядели ужасно: бледные, как поганки, измученные тошнотой от морской болезни и запаха ночных горшков, все в синяках от нескончаемых ударов и тряски, во время которой их носило по трюму, словно бильярдные шары.

Вопреки всеобщей атмосфере слабости и недомогания, его старая знакомая беспечно танцевала, распевая:

Девочка радовалась свободе и носилась туда-сюда, словно синичка. Глядя на нее, Роджер невольно улыбался, несмотря на усталость.

Она подбежала к перилам, встала на цыпочки и осторожно выглянула за борт.

– Как вы думаете, мистер Маккензи, это чудо-юдо морское устроило шторм? Дедушка сказал, оно бьет хвостом по воде, и получаются большущие волны!

– Я тоже так считаю. А где твои братья, a leannan?

– У них лихорадка, – спокойно ответила девочка. Половина пассажиров кашляли и чихали. Три дня в мокрой одежде и холодных каютах сделали свое дело. – Вы видели чудо-юдо? – спросила она, перегнувшись через перила и подставив ладонь к глазам. – Оно правда такое большое, что целиком корабль проглотит?

– Честно говоря, сам не видел. – Он бросил ковш и схватил девочку за талию, пытаясь оттащить от перил. – Полегче, ладно? Оно до того огромное, что легко проглотит такую крошку, как ты.

– Смотрите! – закричала она, пытаясь вырваться из его рук – Смотрите, это… это оно!

В ее голосе было столько ужаса, что Роджер невольно перегнулся через перила и увидел огромную черную тень, будто парившую у самой поверхности воды. Изящная и гладкая, тень с легкостью догнала корабль и пулей пролетела мимо.