Меня зовут Гоша. История сироты, который обрел семью

Там кровати очень близко стояли. Между ними еле протиснешься. С одной стороны было пять кроваток и с другой – раз, два, три… Да, точно, с другой было семь. Значит, всего двенадцать. Комната у нас была большая, посередине диван такой кожаный. И стены вроде мятного цвета – нежно-зеленые. Пахло там почему-то обойным клеем. Ну, это сейчас я так думаю, что клеем, а тогда просто не знал чем. Этот запах был и в дошколке, и потом в младшем корпусе, и в старшем тоже. Если я где-то долго находился, не в баторе – в больнице или в лагере, – а потом возвращался, то отдавало всегда этим обойным клеем. На стене у нас картина висела, правда, что на ней было нарисовано, я не помню. И еще стояли ультрафиолетовые лампы. Чтобы, когда мы уходим из группы, антибактериальную обработку делать.

Кроватка у меня была – боже, я сейчас от умиления заплачу – такая маленькая, беленькая. Не для малышей, с решетками, а как в детском саду. И постельное белье зеленое с медвежатами. Мишки были коричневые и почти стертые, потому что белье мне досталось уже изношенное. Но оно все равно очень мне нравилось, больше, чем синее с вертолетиками, – когда это меняли, стелили его.

Я вообще ни капли не испугался, когда меня привели. Храбрый такой. Но на самом деле, думаю, мне просто было все равно – ну взяли из одного места, перевезли в другое. Сюда. Туда. Нормально, я привык. Скучать по кому-то или плакать – такого не было. Я понимаю, что в доме ребенка за мной кто-то ухаживал, приносил мне попить, поесть, штаны менял, еще что-то делал, но я никого там не запомнил. Наверное, не было ни с кем привязанности. Может быть, они холодно ко мне относились, поэтому ни к няням, ни к воспитателям не прикипел, но я точно ни по кому не тосковал. Получается, спокойно ушел и спокойно пришел. Нормальный такой: «Здрасьте!» А вот когда из дошколки меня переводили в младший школьный корпус 1 сентября, я уже рыдал. Потому что в дошколке у меня появились две воспитательницы, которых я полюбил, – Наталья Анатольевна и Нина Александровна. И еще много друзей.

Первым из них как раз стал Тимик. Я ему сразу очень обрадовался. Проснулся, увидел его и тут же подумал: «О, прикольно, я не один буду. Весело». Тимик был маленький такой, худощавый. Намного меньше меня ростом. Его еще потом дразнили карликом. Даже питалки[3] «шкетом» называли. А он всегда возмущался и вопил: «Да я еще вас всех перерасту!» И действительно, сейчас уже вымахал – не догнать. Всех перерос. Вообще он сильно изменился с возрастом. Раньше был такой же черненький, как и я. Реально тот же цвет волос, как будто мы братья, только они у него были длинные. А потом он посветлел и начал коротко стричься. А нос как был, так и остался – огромный, гигантский просто.

Откуда взялся Тимик, я не знаю. Мы с ним это не обсуждали, даже вопроса такого не возникало. Потом узнал только, как раз когда мы до портфолио все вместе добрались, что мать его зовут Рагиля Малказенка. Я ее имя лучше, чем имя собственной матери, запомнил. Реально! Потому что это такой повод для шуток, и мы над Тимиком потом постоянно стебались: «Ну как там Рагиля Малказенка поживает?» Но не суть. Тимик пришел в группу, и хорошо. Дружба у нас с ним как-то сама собой получилась, мы же все время были вместе. Как два заключенных, ходили по расписанию в туалет, в столовую, на прогулку. В баторе, в дошколке, был строгий режим: «Построились, в туууалееет!» Не то чтобы вот прям по времени, но если один захотел, значит, захотят все. Не будешь же каждого отдельно водить. Поэтому быстро встали и пошли все вместе строем. Кто не хочет, можете просто рядом постоять. Санузел у нас был большой – рукомойники стояли, ванная комната там же была. Проходишь дальше, и стоят два унитаза, а между ними фанерные перегородки. Даже кабинки такие, закрывающиеся. И еще из туалета вела дверь запасная почему-то на лестничную клетку. И мы через нее сбегали, когда строем надоедало ходить. В общем, нормально все было. Обычное детство. Как у всех.

С Тимиком мы вместе катали машинки, строили что-то, пазлы собирали, разговаривали и веселились как могли. Мы с ним даже в куклы играли, было такое: «Привет, меня зовут Тимур». – «Привет, меня зовут Гриша». – «Давай вместе дружить». О боже! Сейчас как вспомню… Умора. В дочки-матери мы, понятное дело, не играли. Не знали, что это за игра такая. У нас с ним все куклы были дети, друзья. Никаких взрослых даже близко. А вот потом, когда к нам в группу пришли другие ребята, семейные, мы в папу-маму тоже стали играть. Образы, кажется, брали из мультиков, ну и домашние что-то привносили. Но это мы уже не в куклы играли, а сами, как умели, изображали членов семьи. У нас были папа и мама, одна дочка – это была единственная кукла – и все остальные братья. Мама папе всегда говорила: «Ты руки помыл? Давай садись, сейчас принесу тебе ужин. Только тихо, наша дочка спит». Мне роль папы не доверяли, его играл почти всегда Никита. Как самый ответственный. И он нам такой: «Братья, тихо. Будете шуметь, проснется дочка». А «мама» была все время Света, конечно, и она там готовила что-то постоянно. Сколько себя помню, у нас всегда была только одна девочка в группе, а остальные все мальчики. Слава богу, хоть сейчас в колледже наоборот – у меня в группе тридцать девочек, а я один. Вот это жизнь! Хотя тоже свои заморочки.

Кстати, у нас в то время не было никакой жестокости в играх. Мы ничего такого не делали, кукол не били. Свое зло ни на ком не вымещали. Даже когда нас обижали, мы это просто держали в себе. А может, копили.

Потом, чуть ли не в этот же, первый, день пришел другой мой лучший друг – Никитка. Он вроде из какого-то другого дома ребенка был. А может, и сразу из семьи к нам попал. По крайней мере, мне так казалось, потому что раньше я его, как и Тимика, никогда не видел. Он был такой маленький, пухленький и ходил все время красный. Чего-то там постоянно смущался, стеснялся. Но у Некита, в отличие от нас с Тимиком, была мама, которая приезжала к нему в дошколку. Я ее видел. Она ему подарила на день рождения огромный детский мотоцикл. Мы на нем все по очереди катались. Но в итоге, как обычно, чуть не подрались из-за него, поэтому питалки мотоцикл забрали. Он до сих пор стоит в дошколке, я видел. А мама Некита какое-то время ходила к нему, но потом пропала. Удивительно, но Некит как-то спокойно отреагировал – не вспоминал, не плакал, не спрашивал, когда она снова придет. Просто молчал. Как всегда, смущенно улыбался и, как обычно, краснел. Наверное, держал все в себе.

Я, кстати, совсем не завидовал тому, что к нему мама приходит. В принципе, не очень этого понимал – мне тогда что мама, что чужая женщина, все равно. Тетенькой больше, тетенькой меньше, какая разница? Их и так было слишком много перед глазами, мелькали туда-сюда. А вот тому, что у Некита был мотоцикл, завидовал. Это реально круто! Мама Некита вроде была лишена родительских прав, точно не помню, но, кажется, от кого-то слышал, что она пила и соседи на нее пожаловались. Пришла опека с полицией, и Некита забрали. Хотя, может, это и не его история, а чья-то другая. Их сотни таких было вокруг. Но для меня это все было непонятно, никаких эмоций не вызывало. Даже когда ко мне самому начала приходить тетя Ира, я тоже особо не реагировал. Но про нее я еще подробно расскажу. А вообще, я же тогда не понимал, что такое родственники, родители. Что еще за родня? Какая-такая мама вообще? Вот убей не помню, чтобы вопросы задавал: «А откуда я взялся? Как появился на свет?» Да, многие дети в три-четыре года начинают интересоваться, откуда берутся дети. Им там объясняют всякое, что у мамы из живота. Но я-то понятия не имел, что у ребенка должна быть мама. Меня воспитатели воспитывали. Мы, кстати, их мамами и называли – «мама Оля», «мама Соня», «мама Нина». Смысла никакого в это не вкладывали, просто так принято было. Традиция. И в детстве я на эти темы не загружался, как и на все остальные. В принципе, никогда почемучкой не был.

А дальше постепенно у нас в группе получилась «сборная солянка». Пришел еще Миша. И мы его так возненавидели! Вот он именно из дома пришел, из семьи. Домашние дети всегда были ужасные – капризные и гадливые. Не такие, как мы. И по Мише сразу было видно, какая это мразь. С ним невозможно было жить в одной группе. Все игрушки у нас всегда отнимал. Плакал по поводу и без повода. Наверное, из-за того, что он был семейным, характер у него оказался таким противным. И рыжий он был, как огонь. Вот из-за него я до сих пор ненавижу рыжих. Дрался он постоянно. Вечно был зачинщиком. И при этом всегда выходил сухим из воды. Если мы все вместе напроказничали – я, Тимур и он, – то Мишка чуть что, сразу же: «Это все онииии!» И мы ему такие: «Что ты творишь, Миша?» Прижимали его к стенке, учили уму-разуму, а он все равно за свое. Опять идет к питалкам и давай плакаться, жаловаться на нас. «Они меня били», «Они меня обижали» и все такое. Реально достал. Но зато однажды из-за этого придурка Миши я понял, что Некит – мой лучший друг и настоящий человек. Когда тетя Ира стала ко мне ходить, у меня впервые появилась собственная игрушка, телескоп-мозаика. Она мне ее подарила. Это как подзорная труба, смотришь в глазок, крутишь ее, а там какие-то бусинки падают, и каждый раз появляется новый узор. И вот этот гад Миша подбегает ко мне, отбирает телескоп и тут же с ним куда-то уносится. Я ему кричу: «Мишка, вернииии!» А он не слушает. Я плачу уже, реву от горя. Питалки то ли чай пили, то ли еще что-то, но они ничего не сделали, даже не вышли на мой плач. И я такой к другу: «Некит, у меня Миша телескоп отнял, можешь с ним поговорить?» И Некит пошел, поговорил. Попросту говоря, взял и навалял ему. Этот Миша, понятно, начал плакать, биться в истерике. Опять рассказал воспитателям, что мы его, бедненького, бьем-избиваем. В итоге телескоп забрали и положили на шкаф. Никому не давали – ни мне, ни другим. И я такой: «Ну все! Спасибо, Миша. Теперь ты у нас попляшешь». И весь год, который он был с нами, может, немного меньше, ему от нас конкретно доставалось. А потом его в семью обратно забрали. И с тех пор я рыжих не переношу. Это уже на всю жизнь.

Потом еще был Макуха. Не могу вспомнить, как его реально звали. Но все его называли «Макуха, зеленое ухо» с моей легкой руки. Потому что была у нас там ветрянка, а у него даже на ухе были болячки. И питалки взяли реально зеленку просто ему на ухо вылили. Я тогда тоже болел вместе со всеми. Так мучился, это было что-то с чем-то. Ходили мы все зеленые, на карантине сидели, еду нам приносили в группу. Меня даже кормили с ложечки. Потому что сам я ложку держать не мог – между пальцами и то были эти болячки. У нас хорошие питалки днем работали, я уже говорил, что мы их любили. Другие сказали бы: «Не можешь жрать, ну, и не жри». Ночная наша, например, так бы и сделала. Слава богу, она у нас только ночью, во время сна была. А эти, дневные, не такие были, возились с нами по-настоящему. Наталья Анатольевна, Нина Александровна и Лариса Павловна. Они нас даже на ручки брали. Это не часто было, но случалось. Я помню.

Ну, в общем, Макуха был у нас очень веселый, прикольный. Реально как обезьянка. Торчащие уши, весь сгорбленный и очень темный – кожа почти коричневая, как будто приехал с курорта. Откуда он в нашей группе взялся, я опять-таки не знаю. Просто бамс – и появился. Кстати, мы с ним и с Тимиком постоянно качались в кроватках. Когда спать ложились – вот прям обязательно, я это четко помню. Все вместе – рррраз, и начинали из стороны в сторону мотаться. Наяривали головами по подушкам. Я, Тимик, Макуха точно, возможно, еще кто-то. А те, кто из дома приходил, типа Миши дебильного, они не качались. Нам это как-то непонятно было. Сосед справа качается. Сосед слева тоже. Вот и ты – лег, давай качайся! Нормально, как все. Психологи говорят, так проявляется депривация – я потом уже, когда вырос, об этом узнал. Но мы тогда, конечно, думали, все дети так делают. Кстати, потом я еще очень долго жил с этой привычкой. Не на кровати уже, а так, стоя. У меня это было класса до пятого. Стою у доски, стих рассказываю – и раскачиваюсь взад-вперед.

– У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, – а сам наяриваю, как метроном.

– Не качайся! – учительница одергивала. – Ну-ка, встань нормально!

– Валентина Ивановнаааа, я не могуууу.

– Встань, я сказала, нормально!

– Ну ладно…

И я старался стоять как мог. Мы, между прочим, всегда послушными были. Не то что семейные дети – сплошные капризы. Быстро поняли, что нет никакого смысла идти против системы. Те, кто шел против системы, всегда получали больше всех. Тот же самый Мишка. Против установленного порядка пёр, его и мутузили все. Та же ночная питалка, другие воспитатели. Я уж не знаю, что именно с ним там делали, просто уводили, и все. Очень часто. А мы-то с Некитом и Тимиком были идеальными. Паиньками. Ну разве что изредка какую-нибудь ерунду творили, тогда нас наказывали.

А потом к нам в группу пришли еще двое детей – Света и Сережа, брат и сестра. Они попали к нам из семьи, к ним даже приходила мама. Они временно к нам попали. Мама навещала все время, она реально добренькая была. Дарила нам чупа-чупсы, еще что-то, кормила всех сладостями. Сережа был противным мальчиком, как и все домашние, но каким-то и удивительно приятным одновременно. Хотелось его и ударить, и в то же время пожалеть. Но, как и все домашние гаденыши, исподтишка действовал. Сидят все, играют, а он такой: «Эй, дебил!» И потом: «А че я, это не я обозвал, это вот он». Но из-за того, что его мама приносила нам угощение, мы к нему относились более-менее снисходительно. Были, конечно, разборки, мы разговаривали: «Сереж, ну что ты творишь, а? Ты либо с нами, либо будешь, как Миша, белой вороной. Не из нашей компашки». Наша компашка была – я, Тимур, Никита и Макуха. Со Светой мы мало общались. Не потому, что она нам не нравилась, просто – девочка. А так она была очень прикольная, веселая. В принципе, они с Серегой вместе были такие шкодные! И друг за друга горой! Это мило было, но иногда реально бесило. Если Света была не права, то Сереже невозможно было доказать, что она не права. Он все равно бился за нее. Мы уже уставали от этого, говорили: «Ну ты же понимаешь, что она не права?» И он такой: «Да, но все равно трогать ее не надо. Она же девочка». И мы соглашались. Наверное, благодаря Сереге со Светой и поняли, что девочек все-таки надо беречь и защищать. Именно такие случайные моменты нам рассказывали что-то о жизни. Хотели избить девочку, а ее защитил брат. И мы такие: «Да, все-таки реально, надо ценить девочек. Наверное, они зачем-то нужны».

В итоге нас там собралось семеро: я, Макуха, Некит, Тимик, Миша, Сережа, Света. И двенадцать кроватей. Возможно, кто-то еще приходил ненадолго и уходил, скорее всего, так и было, но я их не запомнил. Света с Сергеем потом тоже вернулись в семью, к своей маме. С нами они прожили год с чем-то. Мы им не завидовали, что они уходят домой, – про дом-то ничего не знали. Нам было просто жалко, что они уходят, что надо расставаться с друзьями. Даже поплакали немного.