Новый Ванапаган из Чёртовой Дыры

Переводчик Алексей Борисович Намзин

Редактор Алексей Иванович Фёдоров

© А. Х. Таммсааре, 2020

© Алексей Борисович Намзин, перевод, 2020

ISBN 978-5-0051-9114-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прелюдия

В небесной канцелярии был обычный ежегодный день сортировки душ: подытоживали, сколько душ попадёт в рай, сколько отправится в ад. Ванапаган уже с раннего утра ожидал за дверью, чтобы быть готовым войти, как только явится ангел-посыльный. Но ждать ему пришлось сегодня долго – ангел всё не приходил и не приходил. Уже давно минул полдень, когда Ванапаган, наконец, собрался с духом, шагнул к двери и постучал – вначале тихонько, затем громче и, когда никто не пришёл открывать, начал колотить изо всех сил, так что загрохотало всё поднебесье, словно грянул гром среди ясного неба. Теперь только явился Пётр, приоткрыл дверной глазок и, увидев Ванапагана, спросил официально, словно имел дело с посторонним:

«Чего изволите?»

Этот вопрос ещё больше возбудил и без того разозлённого ожиданием Ванапагана, а потому он резко ответил:

«Привратники-то барские важнее самих господ будут. С каких это пор ты меня больше не узнаёшь?»

«С сегодняшнего дня», – спокойно и с прежним безразличием ответил Пётр, и хотел закрыть глазок. Но Ванапаган оказался проворнее и воткнул палец в отверстие глазка, задержав заслонку, так что обзор хоть и сузился, но всё же не исчез вовсе.

«Да постой же, постой, Пётр – сегодня день сортировки душ», – проговорил Ванапаган в узкую щель поверх пальца, в которую был виден только правый глаз Петра.

«Нет больше никакого дня сортировки душ», – сказал Пётр. «Отменили его», – добавил он, пояснив.

«Как так отменили?» – изумлённо воскликнул Ванапаган. «У меня же договор».

«Он больше недействителен», – сказал Пётр.

«Как так больше недействителен?!» – приходя в ещё большее изумление, воскликнул Ванапаган, начиная уже волноваться: «Он же подписан обеими сторонами, а в одиночку ведь такой договор изменить нельзя».

«И всё же договор недействителен», – подтвердил Пётр. «Дня сортировки душ нет, ведомости нет, душ нет».

«Не говори чепухи, Пётр», – уже примирительно сказал Ванапаган. Но Пётр ответил ему холодно и отчуждённо:

«Прошу оставить свои фамильярности, мы больше не знакомы».

«Тьфу ты чёрт!» – возопил теперь Ванапаган, ибо он начал выходить из себя. «Я знаю тебя, а ты знаешь меня уже с тех пор, когда ты отрёкся от своего Господа1 – как же мы не знакомы. Очень даже!»

«Нет», – твердил Пётр. «Таков приказ, и знать ничего не знаю. Пожалуйста, выньте пальцы из глазка, чтобы я мог его закрыть».

Из этих слов и по тону Петра Ванапаган, наконец, сообразил, что на небесах и впрямь подули новые ветра, и он сокрушённо молвил про себя: «Что же мне делать с преисподней и моими ребятами, коли душ я больше не получу! На кой мне этот ад с его копотью и вонью?»

«Уважаемый, уберите свои пальчики из глазка по-хорошему», – прервал Пётр размышления Ванапагана, – «иначе я буду вынужден использовать иные средства».

«Пётр, друг сердечный…», – умоляя, начал Ванапаган.

«Мы больше Вам не друг», – прервал Пётр.

«Но ведь были когда-то», – ответил Ванапаган, – «и именем этой былой дружбы я прошу тебя, приоткрой на минутку дверь и впусти меня, чтобы я мог толком послушать, в чём дело».

«Мне не разрешено Вас больше впускать», – сказал Пётр теперь немного приветливее.

«Но, может, ты сам сможешь выйти на чуток, чтобы перекинуться парой разумных слов, как в прежние благодатные времена?» – спросил Ванапаган. «Пойми же, разлюбезный старый друг, не осмелюсь я так-то домой идти. Ибо что я скажу старухе и ребятам, коли приду с пустыми руками».

Пётр слегка призадумался, а затем сказал:

«Ладно, я выйду, но прежде вынь пальцы из глазка».

«Вправду выйдешь?» – испытующе спросил Ванапаган.

«Выйду», – коротко и решительно ответил Пётр.

Ванапаган вытащил свои пальцы из заслонки глазка, и та захлопнулась. Но прошло так много времени, прежде чем появился Пётр, так ужасно много, что Ванапаган уже подумывал снова начать громыхать кулаком в небесную дверь, ибо усомнился в обещании Петра.

«Как всё сегодня на небе ужасно тянется», – заохал Ванапаган, когда, наконец, явился Пётр.

«Я хотел прихватить с собой бумагу, подождал её, но всё-таки не получил», – пояснил Пётр, уселся на верхней ступеньке небесной лестницы и предложил Ванапагану тоже присесть рядом.

«О какой бумаге ты толкуешь, коли душ не получить?» – спросил Ванапаган.

«Это та бумага, где письменно извещают о новом порядке и условиях получения душ».

«А, тогда всё же можно их получить?!» – обрадовался Ванапаган.

«Ну, разумеется, ибо договор остаётся в силе, только вот…»

«Чего же ещё, коли договор остаётся в силе?» – нетерпеливо воскликнул Ванапаган. «Остаётся в силе, но его не исполняют, а?!»

«Исполнят, но лишь при одном условии: ты должен человеком сойти на землю и…»

«…и родиться от женщины, да?»2

«Такого условия нет», – деловито сказал Пётр. «Можешь родиться от женщины или всё равно от кого, а можешь и в таком же виде, как туда до сих пор захаживал».

«Ничего не понимаю», – изрёк Ванапаган. «Что за новое условие такое, что я должен сойти на землю, коли я и по сей день туда захаживал».

«До сих пор ты захаживал как Ванапаган, а теперь должен сойти человеком, пойми ты, да прислушайся ты как следует – че-ло-ве-ком, смер-тным че-ло-ве-ком».

«А умереть я тоже должен?»

«Умереть тоже должен».

«Нет, этого я не сделаю».

«Ладно», – спокойно произнёс Пётр, – «поступай, как знаешь, никто тебя не будет принуждать».

«А что же станется с душами?» – спросил Ванапаган.

«Душ больше не получишь, если не сойдёшь на землю человеком».

«А коли сойду?»

«Тогда, может быть, и получишь», – ответил Пётр.

«Что это за „может быть“ там ещё?»

«Это „может быть“ и есть то самое главное», – пояснил Пётр. «Если проживёшь на земле так, что обретёшь спасение, то будет у тебя право получать души на веки вечные. А если ты, умирая человеком, отправишься в ад, то потеряешь право получать души на веки вечные. Более того: у тебя потребуют назад даже полученные раньше души, так что ад полностью опустеет от душ человеческих».

«Тогда уж было бы вернее и последовательнее, если бы Царствие Небесное и ад весь себе прибрало», – рассудил Ванапаган.

«До поры до времени мы этого не сделаем», – сказал Пётр.

«Ах, только до поры до времени», – усмехнулся про себя Ванапаган. Но, немного подумав, он по-приятельски обратился к Петру, спросив:

«Это всё очень интересно, что ты говоришь, но в деле должна быть всё-таки какая-то суть, какой-то особый умысел – ни с того ни с сего и на земле своего хорошего друга не обдирают как липку, а на небесах-то и подавно. Почему затеяли разорить мой дом? Зачем отстраняете ад от мировой экономики? Я, по-моему, никакого повода для этого не давал».

«Причины кроются глубже», – промолвил Пётр.

«Ты хочешь сказать – выше».

«Хоть бы и так».

«А ты не мог бы объяснить подробнее?»

«Это тайна», – ответил Пётр.

«Боже мой!» – воскликнул Ванапаган. «Я до сего дня не растрепал ещё ни одной небесной тайны, не сделаю этого и теперь. Хотя никто больше и не держит своего слова, Ванапаган его, однако, держит, ибо такова его натура. Поэтому, о Пётр, почему Господь желает сделать меня человеком и послать на землю?»

«Господь начал сомневаться в людях – поэтому», – ответил Пётр.

«Но человек ведь создан самим Господом».

«Так-то он так, но…»

«Но ведь тогда Господь начал сомневаться в творении рук своих и в себе самом».

«Хоть бы и так. На небе, собственно, начали сомневаться, создан ли человек вообще так, чтобы он мог обрести спасение. А если он не может, по какому тогда праву после смерти его отправляют в ад?»

«Значит, всех разбойников и убийц отправлять в рай, не так ли?» – спросил Ванапаган.

«Да нет, но…»

«Третьего ведь не дано», – перебил Ванапаган, – «человек отправляется либо в рай, либо в ад».

«На небе пришли к третьей мысли».

«Какой?» – обеспокоенно спросил Ванапаган.

«Что если человек, быть может, действительно создан так, что он вообще не может обрести спасение – это значит, что сотворение человека не удалось, и тогда следует забрать его обратно».

«Что следует забрать обратно?» – непонимающе спросил Ванапаган.

«Человека».

«Что это значит?»

«Это значит то, что род людской, каков он есть, попустят уничтожить, и соберут вместе души человеческие из рая и ада, и отправят их обратно туда, откуда они вышли».

«Ты шутишь, а?» – спросил Ванапаган. Но Пётр ответил с прежней серьёзностью:

«На небе шуточками не бросаются».

«Тогда это означало бы конец всем былым начинаниям, усилиям и достижениям», – сказал, немного подумав, Ванапаган.

«Так и означало бы», – спокойно подтвердил Пётр и добавил: «Потому и было бы так важно, если бы ты пришёл на землю человеком, чтобы поставить эксперимент, действительно ли невозможно обрести спасение. Иными словами: в облике человека ты должен доказать, что не Господу его творение не удалось, а люди сами поганят свою жизнь, и что тогда справедливо и оправданно, если души их отправляются в ад».

«А ты полагаешь, что новых условий для получения душ не поставят?» – дотошно выпытывал Ванапаган.

«Этого не бойся».

«Тогда я сойду на землю человеком», – решил Ванапаган.

«Это отрадно для меня и для всего рая», – облегчённо вздохнул Пётр, и хотел было встать, но Ванапаган положил свою руку на его колено и попросил:

«Ещё один момент. Маленький практический вопрос: могу ли я прихватить с собой на землю и свою бабку?»

«Если она не будет там тебе обузой», – засомневался Пётр.

«Я не думаю. А коли это будет так, то я живо отправлю её обратно в ад».

«Тогда ладно, думаю, на это дадут согласие».

«Ещё кое-что: как ты считаешь, кем бы мне стать на земле – крестьянином, купцом, промышленником, рабочим, дипломатом, учёным, писателем, художником или священником? Кому сегодня легче всего обрести спасение?»

«Сложно сказать, очень сложно», – задумчиво произнёс Пётр. «Я был в своё время рыбаком, но ты и сам знаешь, как обстояли мои дела. Земледелие – вещь хорошая, но если начнутся войны, что опустошат поля, сожгут дома и уничтожат скот, поубивают твоих жён-детей, то ты непременно попадёшь в рай, ибо не будет тебе ни от кого милости и пощады, кроме как от Бога. Если же не случится войны, и ты начнёшь всё богатеть на разных государственных субсидиях, то ты захочешь жить, как какой-нибудь промышленник или купец, которые наживаются на высоких пошлинах во имя отечества. И тогда мало надежды, что ты помыслишь о спасении своей души, хотя будешь ходить в церковь и причащаться, как требует хороший тон, и будешь платить церковные налоги без нажима полиции. Рабочим стать не советую, ибо племя это в нынешнее время из-за своей многочисленности слишком заносчивое, чтобы ему хотелось попасть в рай. Делами в мире вершат биржевые маклеры и фабриканты-оружейники, но если тебе хотелось бы только языком молоть, то дипломатическая служба была бы очень подходящей. Со сферами умственного труда нынче гиблое дело. Когда-то дух влиял на власть, теперь же происходит наоборот. Как бы ты хотел учёным, писателем или художником приблизиться к Богу, когда властью правит мамона3, а тобою правит власть! Остаётся ещё духовное звание. Но ты и сам знаешь, что с давних пор у них на вооружении обряды, молитвы и золочёный крест, но не деяния. Ты же должен поступать наоборот, если хочешь спастись. Но я боюсь, что тебя забросают камнями, если ты поступишь наоборот. Я так считаю».

«А если бы мне захотелось при желании сменить профессию?» – спросил Ванапаган.

«Можешь», – ответил Пётр. «Можешь даже создать для себя новую подходящую профессию, если пожелаешь».

«Тогда ладно», – решительно произнёс Ванапаган. «Начну с земледелия, а там поглядим, что получится».

«Одно лишь помни: ты должен покинуть землю праведником, или не получишь больше ни одной души в ад».

«Помню, раз всё у меня поставлено на карту».

«Не только у тебя, но и у нас в раю», – поправил Пётр и поднялся. «О чём сегодня потолковали здесь изустно, об этом несколько дней спустя изложим письменно, чтобы было всё точно и ясно». Сказал и исчез за райскими вратами.

«Точно и ясно», – повторил Ванапаган, стоя в одиночестве на лестнице. «И чего они все только не выдумают! Ванапаган человеком да на землю! Ох, тяжёлые времена, безвременье!»

I

Вдали от людей и дорог, в лесной глуши, стоял одинокий хутор Чёртова Дыра4. Судя по всему, опустел он уже давно, потому как старый хозяин умер, а нового не находилось. Но в один прекрасный день случайный прохожий заметил, как из волокового оконца5 курится дымок. Так стало понятно, что кто-то там живёт. Но кто был этот кто-то, по правде говоря, никого особо не интересовало. Ну, кому какое дело до нового хозяина Чёртовой Дыры. Прошла уйма времени, прежде чем и местная власть прослышала об этом и потребовала от него самого внести ясность. Но бумаги у нового хозяина оказались исправны: имя Юрка, в христианским браке с Лизете, детей нет.

«Кто разрешил поселиться в Чёртовой Дыре?» – спросили у Юрки.

«Небесная канцелярия», – ответил тот.

«Но это же не их хутор».

«А чей же?» – спросил Юрка.

Из этих двух ответов в отношении Юрки и его жены Лизете пришли к выводу, что они какие-то раскольники, и что «чердаки» у них не в порядке. Стало быть, подходящие жильцы для Чёртовой Дыры, ведь люди с нормальным рассудком ищут общества себе подобных.

«Откуда узнал, что Чёртова Дыра опустела?» – спросили у Юрки.

«Там же не было людей», – прозвучал ответ.

«Да, в других краях они были», – пояснила старуха.

«И понравилось там?»

«Вроде бы так», – ответил Юрка.

«Название Чёртова Дыра тоже нравится?» – ухмыльнулся чиновник.

«Ещё бы», – серьёзно ответил Юрка.

«Ну, раз такое дело, то оставайся в Чёртовой Дыре за хозяина и можешь там забавляться, как Ванапаган со своей старухой – никто туда не придёт и тебе не помешает».

«Как Ванапаган6 со своей старухой», – вторил Юрка и разразился таким хохотом, словно лошадиное ржание грохнуло из бочки. Чиновник с изумлением уставился на него, ибо впервые в своей жизни он слышал подобный смех: да и не походил тот на человеческий.

Но, разглядывая Юрку, чиновник вскоре отметил, что едва ли он и видывал-то ранее подобного человека. Ростом хоть чуть выше среднего, зато грудь колесом, словно бочка какая, а не человек. Руки раскорячены по обе стороны от тела. Лицо широкое да приплюснутое, лоб низкий да плоский, почти вдавленный, голова большая и круглая, волос рыж и курчав, сливается по ушам с такою же бородою, растущей по шее чай до самой груди. Вообще, трудно сказать, где у этого человека может заканчиваться борода. И ноги-то, должно быть, покрыты всклокоченной шерстью. Весьма странно было видеть возле этого мужичищи приземистую, щупленькую, слегка сгорбленную, чёрную как смоль старуху. И как эти двое сошлись, и как уж они сладили! Да ведь сладили, так как чувствовалось, что это уже не молодожёны.

«Детей у вас нет», – напоследок отметил чиновник. «Деток бы надо, иначе смысла нет ни в хуторе, ни в труде».

«Так ведь пойдут», – молвил Юрка.

«Коли хлебца хватит, то и пойдут», – дополнила Лизете сказанное стариком.

«А до этого не хватало?» – спросил чиновник.

«Значит, не хватало, раз деток нет», – ответила старуха.

«Значит, не хватало», – пророкотал в бороду и Юрка.

«Даст Господь деток, подаст и хлебца», – продолжил чиновник.

«Вроде бы так», – ответствовал Юрка.

Выполнение формальностей заняло некоторое время, но казалось, что у новых хозяев Чёртовой Дыры времени в достатке: они не спешили и не ёрзали на месте, а сидели и терпеливо ждали. Время от времени старуха пыталась завязать со стариком беседу, но тот всякий раз обрывал её на полуслове, говоря:

«Не трезвонь, дело господское».

Старик сидел так тихо, что его одолел крепкий сон, но как только он добрался до того места, откуда храп уже должен был вырваться наружу, то получил от старухи тычок под рёбра вместе с бранью:

«Что же ты, скотина, сразу и храпеть! Не можешь нисколечко вести себя, как крещёные люди».

«Ась?» – спросил Юрка и неестественно вытаращил глаза.

«Не рычи, говорю».

Наконец, всё было окончательно улажено, так что обитатели Чёртовой Дыры могли бы и уходить, но старик вновь опустился на стул, словно бы ему здесь так сильно понравилось, что и уходить-то не хотелось. Старуха некоторое время стояла рядом, затем сказала:

«Ну, может, пойдём, дом-то ждёт».

«Вроде бы так», – произнёс в ответ старик, продолжая по-прежнему спокойно сидеть.

«Эй, да поднимайся же ты, чего ещё удумал», – понукала старуха, но так как старик не трогался с места, схватила его за рукав пиджака и затормошила, приговаривая: «Пора и честь знать, дорогу домой гнать!»

«Вроде бы так», – молвил старик и поднялся со стула.

Вдвоём – муж впереди, жена позади – они потопали к двери на выход. Таким же порядком зашагали и по дороге. Некоторое время никто из них не проронил ни слова, затем старуха начала толковать:

«Что ж, пристанище-то у нас теперь есть, а поросёночка, ягнёночка, тёлочки с курочками-петушками и нет. Вот достать бы сначала поросёночка, чтобы похрюкивал себе в закутке».

Старик молчал и вышагивал к дому. Но когда им навстречу попалась незнакомая старушка, Юрка остановил её и сказал:

«Моя старуха поросёнка просит».

«Батюшка желанный, нет у меня, у бедной, ни поросёночка и ничегошеньки», – ответила старушка. «Десять лет назад был у меня последний, да и тот от краснухи помер и боле не поднялся».

«А что, иногда поднимаются?» – спросил Юрка.

«У хозяина поднялся: вечером околел, а утром ел себе из корыта. Всех обуял страх, что никак Судный день7 близок – раз уж и животные воскресают из мёртвых8, то и людской час недалёко».

«Стало быть, не поднялся твой поросёнок», – промолвил Юрка.

«По сей день не поднялся, батюшка желанный», – ответила старушка.

«Тогда прощай», – сказал Юрка и, отвернувшись, продолжил путь со своей старухой, следующей за ним пятам, в то время как старушка провожала их взглядом.

Следующим встречным был старичок, которому Юрка повторил то же:

«Моя старуха поросёнка просит, так что…»

Деревенский несколько мгновений вопросительно разглядывал Юрку, словно бы не совсем понимая смысл этих слов, а затем спросил:

«Поросёнка хочешь купить, что ли?»

«Вроде бы так», – ответил Юрка.

«Издалека будете?» – осведомился незнакомец.

«Издалека… со старухой».

«Вы что, хозяева?»

«Вроде бы так».

«Своей свиноматки нет?»

«Пожалуй, нет».

«Большой хутор-то?»

«Вроде бы так».

«Как называется?»

«Чёртова Дыра».

«Так, значит, это ты новый хозяин Чёртовой Дыры?»

«Вроде бы так».

«И поросёнка ищешь?»

«По правде говоря, да».

«А корова есть уже?»

«Нет».

«А лошадь?»

«Тоже нет».

«Овечка?»

«Нет овечки».

«Что же ты станешь с этим поросёнком делать, если ничего у тебя нет. Откуда ему корма достанешь? Прежде корова, потом поросёнок – прежде курица заквохчёт, потом и петушок споёт».

Поучив так уму-разуму, незнакомец попрощался и пошёл своей дорогой. Юрка смотрел ему вслед, будто ждал, что тот обернётся, и, наконец, бросил ему в спину:

«Так как же с поросёнком-то?»

Незнакомец остановился, обернулся и сказал:

«Нет у меня поросёнка, у меня только лошадь, её бы я продал за хорошую цену».

Сказал и пошёл дальше. Но когда потопали и Юрка со старухой, то через несколько шагов и незнакомец, в свою очередь, окликнул их:

«Так не хочешь лошадь купить?»

Теперь остановился Юрка, обернулся, подумал и ответил:

«Пожалуй, нет».

Сказал и пошёл дальше, старуха следом.

«Сглупишь, коли не купишь!» – прокричал им вслед незнакомец, но Юрка больше не обращал внимания на его слова. Лишь немного времени погодя он заметил жене:

«Милый и любезный человек, общительный и всё такое, а поросёнка нет».

«Известное дело, милый да любезный, когда подсовывает другим свою дохлятину», – ответила старуха.

«Вроде бы так», – согласился Юрка.

Теперь какое-то время ничего не было слышно, кроме тяжёлой медленной поступи: шарк-шарк, шарк-шарк и врывающихся в неё частых шажков: шмыг-шмыг, шмыг-шмыг. Так и шагали, пока им, наконец, не повстречалась молодая шустрая бабёнка, у которой Юрка спросил:

«Моей бы старухе поросёнка».

«Ах, поросёночка ищете? У нашего соседа чудная свиноматка кучу поросяток принесла, с дюжину, а то и с чёртову дюжину. Хорошенькие, расчудесные у них поросятки, смотреть прямо душа радуется», – заливалась та.

«Стало быть, там и взять могли бы», – рассудила Лизете.

«Да куда там!» – воскликнула женщина. «Сама ходила пару-тройку раздобыть, да воз и ныне там, и в итоге с базара принесла, ведь что поделать, если видит око, да зуб неймёт».

«Стало быть, они себе всех оставили», – молвил Юрка.

«Да что ему с такой прорвой делать!» – завизжала она. «Хорошо, если там двум будет, чего дать поесть. Ведь поросёнок-то сам по себе не растёт, не жиреет, его то и дело корми – то молочка, то супчику остатки, то мучки, то картошечки. Даже мыть их надо, окаянных, как тех же ребятишек, а не то, глянь, зачахнет и не вырастет из них ничего. Потому как…»

«Так что, на поросёнка там надежды нет?» – вмешалась Лизете в разговор женщины.

«Нет, пожалуй, и ни в этом году, и не в следующем, и не через год, если только они о новой свиноматке не похлопочут. А старикан не похлопочет, на это и не надейся, такой уж это человек, что если сказал „нет“, то так тому и быть. И мне он во всеуслышание заявил: пусть она их хоть всех приспит да передавит, мне это без нужды, отведу её снова к хряку. Человек с годами стареет да умнеет, так может и у этой ума прибавится, чтобы больше их во сне не давила».

«Ах, сама же мамашка!» – не сговариваясь, воскликнули Юрка и Лизете.

«Сама мамашка», – подтвердила женщина, приблизилась на шаг и понизила голос, будто делясь тайной: «На кого ногой наступит, кого приспит – так всем и конец. Последний только сам, наверное, и помер. Хозяйка говорит, что с горя по другим или от чревоугодия, потому как хрюшка грузная и вымя полное молока, и всё одному, потому как других-то больше нет. Но только об этом и пикнуть нельзя, ведь многие считают, что свиноматке „сделано“9, а хозяйка говорит, что если и „сделано“, то нами. Помоги Бог, если нами, как будто кроме нас поросяток никто и не видел! Но хозяйка говорит, что моя свекровка видела свиноматку прямо перед опоросом и проронила мимоходом, что, мол, какая у вас чудная хрюшка, скоро получите кучу чудных поросяток. Ну, вот и получили они этих чудных поросяток! На совести твоей свекровушки они, говорит мне хозяйка, а если ты свою свекровушку защищаешь, значит, и сама такая же, как она. А я ей в ответ, дескать, а что в моей свекровушке не так, да она же милейшая женщина, мы с ней душа в душу живём. А хрюшкина хозяйка: да какая же она милейшая, ежели глаза у неё карие. Ну да, говорю я, верно, карие глаза у неё, и если это изъян, тогда конечно, но…»

«Да уж, счастливо оставаться», – сказал Юрка, удаляясь.

«И вам того же», – ответила, прервавшая рассказ на полуслове, женщина и добавила: «Но раз поросёнка нет, не желаете ли взять себе котика? У нас они чудные, серенькие. У старой кошки было пятеро, троих утопили в помойном ведре, двое ещё остались, одного можно бы отдать, можно бы и совсем даром, если людям хорошим. Если ребятишкам отдать, так затаскают котика, лишь у старичков из котёночка вырастет настоящий кот. Не знаю, много ли у уважаемых деток?»

«Да нет ещё», – сказала Лизете.

«Ну, тогда вы словно созданы для нашего котика. Хотите, пойдёмте к нам, возьмёте себе котёночка, он весом невелик».

«Что думаешь, старуха?» – спросил Юрка.

«Ну, раз поросёночка нет, в хозяйстве и вошь скотина», – решила Лизете.

Так они и отправились вместе за котёнком, свернув немного с дороги, и Лизете уже заранее радовалась, что в их избушке будет хоть что-то живое, кроме них самих. Но дело пошло несколько иначе, чем полагали Юрка со своей старухой, и чём говорила невестка. Потому как выяснилось, что свекровь была главой семьи, хотя формально хозяином был её сын. У говорливой невестки было лишь право говорить, работать же и действовать она могла лишь по указке свекрови. А та, лишь только сообразив, зачем явились в их усадьбу чужаки, сразу же спросила: