Совершенство

«…И делал это по-своему. Да, это был мо-о-ой пу-у-у-уть», – едва дождавшись финальных слов песни, ветер с силой захлопнул дверь в помещение. Ему не хватило смелости вновь заглянуть во влажную липкую темноту, ставшую для Ивлина Ломака смертельной западнёй.

***

Пожалуй, самым страшным оказались даже не очертания безжизненной станции, с тёмными провалами окон-глазниц, – и не распахнутая настежь дверь, уже порядком обросшая снегом – самым страшным оказалась тишина, с которой станция встретила Эйдана. Безмолвие и заброшенность, лишь жалобный стон призрачного ветрогенератора всё ещё выполнявшего свою обязанность, но уже явно проигравшего беспощадному холоду. Зацепив ещё поутру слабый радиосигнал, Эйдан поначалу подумал, что злая судьба издевается над ним и дразнит, давая мнимую надежду на спасение, однако вычислив источник, он понял, что судьба предлагает честную сделку. На остатках топлива (как говорил отец – «на выжимках») Эйдану практически удалось дотянуть до источника сигнала, а точнее, как показали расчёты, машина заглохла где-то совсем рядом. Этого оказалось достаточно, чтобы сквозь линзы бинокля он мог различить в вечернем небе очертания «Высоты двести шесть».

Покинув «загнанный» вездеход, предварительно съев все запасы еды, – пригоршню крекеров и оставшийся кусочек чудом найденой в снегу куропатки, – Эйдан встал на лыжи и двинулся к возвышенности. Несмотря на слабость, двигаться становилось всё легче и легче, а когда ледяная гора и вовсе нависла над человеком, указывая своим вытянутым основанием в сторону базы, – окрылённый близким спасением, Ридз понёсся по заснеженному полотну, по которому совсем недавно Ломак двигался навстречу своей смерти.

Чуть более часа понадобилось Эйдану, чтобы полному надежд, да ещё и налегке, добраться до полярной станции, и менее нескольких секунд, чтобы понять всю чудовищность открывшейся перед ним картины.

– Что же это такое… как это понимать? – тараторил он, съезжая на лыжах с пригорка. Цепкий тревожный взгляд шнырял между тёмных окон корпуса станции, осматривал похороненные в снегу сваи и искал хоть малейшие признаки жизни на безжизненной «планете» Коргпоинт.

Встав напротив распахнутых дверей и даже не успев отдышаться, молодой полярник с отчаянием позвал Ломака. С грохочущим сердцем и горящими лёгкими, Ридз взял карабин на изготовку. Предчувствуя самое страшное, Эйдан сошёл с лыж и переведя оружие в режим стрельбы очередями, вошёл в помещение жилого модуля.

Внутри хозяйничал ветер, рассовывая по углам снежные намёты. В столовой царил мрак, однако Эйдан сумел разглядеть на столе разорванные морозом чашки, а в углу присыпанную снегом печь. Где-то внутри комплекса слабо хлопала дверь, растревоженная заплутавшим сквозняком, скрипела на промёрзших петлях – хотела напугать и без того потрясённого человека. Отворив осторожно шкаф, Эйдан нащупал фонарик. Луч света оказался слабым и сонным, таким же продрогшим, как и всё вокруг.

Комната Корхарта оказалась пустой, она встретила молодого полярника неуловимым запахом горя и необъяснимым роем птичьих перьев из-под ног. Ещё был нелепый рисунок ржавого цвета над кроватью, который на минуту приковал взгляд Эйдана. Нечёткие лини на покрытой инеем стене несли в себе угрозу и предостережение. Следуя взглядом за линиями, а также, беря в расчёт соседство с кроватью Корхарта, Эйдан ни на минуту не усомнился в авторстве жутковатого послания. Дверь в комнату начальника станции поддалась с трудом: примёрзшие петли крепко охраняли тайну последних дней станции. Заметив на кровати Ломака ворох оставленной верхней одежды, сердце Эйдана оборвалось – с начальником случилась беда! «Он сбежал, он меня бросил, их сняли со станции? – ощущение катастрофы и грядущего одиночества сметало мусорные мысли в один совок не давая сосредоточиться и взять себя в руки. – Он подумал, что я погиб? За ним пришли? Куда он делся?» Попытка проникнуть в помещение генераторной через соединительный коридор ни к чему не привела, и Эйдан поспешил на улицу. Огибая строения, он заметил открытую настежь дверь сарая, но не придал этому значения, поглощённый тяжёлыми тревожными думами.

Одного взгляда на умолкшие двигатели генераторов было достаточно, чтобы понять – произошла непоправимая катастрофа! Замёрзшие фонтаны эмульсии, застывшее кристаллизованное масло, разорванные радиаторы и ледяной каток в пару футов толщиной на полу. Не в силах сдержать поток брани, Эйдан стал обходить помещение инспектируя лучом фонаря порванные трубы с замёрзшим маслом, обросшие инеем бесполезные батареи… Осторожно переступая по зеркальному скользкому полу, полярник с отчаянием фиксировал факты, приведшие к непоправимой трагедии, и никак не мог отыскать причину произошедшей катастрофы. Случайно подо льдом, в зыбком луче света, он заметил вмёрзший в толщу фонарик и ледоруб, а рядом нечто напоминавшее перекрученный шарф, вытянутый в одном направлении. Парень по инерции шагнул в сторону своей находки, отслеживая лучом фонаря, – и внезапно увидел страшное изуродованное лицо, застывшее в прозрачном льду!

Эйдан вскрикнул и резко отшатнулся, упав на скользком полу. С минуту он сидел, вжавшись в стену, выставив в дрожавшей руке фонарик – слабый луч света плясал на искрившемся льду. Тяжело уняв сбитое дыхание, Эйдан поднялся и, едва преодолевая истерику, шагнул к страшной находке. Несомненно, он нашёл мёртвого Ломака. Вмёрзшее в лёд тело оказалось сильно изувечено, особенно лицо, от мягких тканей которого, ничего не осталось. Эйдан зажмурился и принялся стучать ладонью по лбу, пытаясь вытрусить из головы жуткие пустые глазницы, оскал обглоданной безносой маски подо льдом. «Не смотри! Больше не смотри ему в лицо!» Потупив взгляд, он увидел задранный к шее свитер погибшего, оголённый и разорванный живот из чрева которого вилась требуха, которую Эйдан принял за шарф…

Выскочив на улицу, он согнулся в спазме боли и рвоты, но отощавший, за время скитаний и недоедания, желудок, не хотел расставаться с едой. Ридз стоял на коленях, и согнувшись, отплёвывал горькую слюну да утирал слёзы; волком выл на высокие звёзды, в бессилии запрокинув голову. Отчаяние, захватившее все мысли полярника, припёрло к стенке и, взяв за горло, спрашивало голосом Ломака: «Что же ты будешь теперь делать, салага?»

Воздвигнутая, незадолго до гибели, начальником станции печь шумно и жадно ревела, пожирая в своей раскалённой утробе доски, некогда являвшиеся частью дивана. Мысль о том, чтобы спать на месте, где раненый Корхарт истекал кровью, казалась Эйдану отвратительной и пугающей. «Дышать тяжело, мне дышать тяжело!», – звучал испуганный голос Рона в ушах, пока молодой полярник с остервенением срезал обивку и брезгливо косился на тёмные бурые пятна. После, Ридз долго сидел у нагретого железного бока Грудастой Молли, смотрел в блики пламени на дощатом полу и пил чай. Время от времени, он подымал глаза и осматривал запертую изнутри входную дверь. Отчаяние уже не хватало за горло и не пыталось говорить голосом мёртвого начальника, но в каждом тёмном углу помещения, – куда бы Эйдан не повернул голову, – он видел облик Ломака, с тоской смотревшего из темноты. С вопросом на живом (слава богу!) лице: «Знаешь, как это случилось?», уже мёртвый начальник станции растворялся во мраке, будто тонул в чёрной воде. Эйдан угрюмо кивал в знак согласия и запивал кивок чаем. Воображение рисовало жуткую развязку в техническом помещении и каждый раз добавляло всё новые и новые детали (детали, сука!) среди которых одна, всё же, оставалась неизменной – мертвец, нападающий на человека! Необъяснимое и, тем не менее, жгучее чувство вины давило где-то внутри, мешало дышать и обдумывать дальнейшие планы. «А ведь ты догадывался… догадывался, – шептал внутренний голос осуждающе. – Ты никогда не мог отстоять свою точку зрения! Ты же чувствовал, что с Корхартом что-то не так, что он не просто умирает, а увядает, сражённый тем, чем его заразила псина! Старина Ломак был слеп, – он слишком дорожил своим другом, чтобы увидеть очевидное, – но ты, ты-то не слепой!»

Эйдан придвинул к себе карабин и погладил холодную воронёную сталь.

– Выходит, что слепой, – произнёс он тихо, мрачно вспоминая, как ещё вчера обследовал все закоулки станции в поисках тела Корхарта, но так его и не нашёл.

Проснулся Эйдан от холода. Парень тяжело отходил ото сна, мотал головой и бессмысленным взглядом осматривал сумрачное помещение, таращился в подостывшую печь у которой и уснул пару часов назад. Медленно восстанавливая в голове цепочку событий, полярник сидел на скамье с опущенной головой, наматывая на грязный палец длинный клок бороды. По иронии судьбы, чем длиннее отрастали волосы на лице молодого полярника, тем чаще и гуще они приобретали рыжеватый оттенок… С силой дёрнув за бороду, Эйдан угрюмо рассматривал зажатые между пальцев рыжеватые волоски, от вида которых парню стало не по себе.

– Салага… – протянул он, имитируя голос погибшего начальника, и едва не заплакал.

«А что, если ты и есть Ивлин Ломак, застрявший на полярной станции? Ты просто сошёл с ума и выдумал Эйдана Ридза, которого никогда не существовало? Ты его выдумал, чтобы убедить себя в том, что не сошёл с ума! Что не ты убил Рона Корхарта и не закопал его где-нибудь в снегу, а теперь твой мозг отказывается принимать реальность!»

Эйдан схватил со стола уцелевший термос и с тревогой вгляделся в искажённое зеркальное отражение; нервно запустил пятерню в волосы, ощупал лицо.

– Я, Эйдан! – произнёс он уверенно. – Эйдан Ридз!

Подбросив в топку побольше дров и кое-как позавтракав, – не делить провиант с товарищами оказалось ещё страшнее, чем необходимость его делить, – полярник засобирался в путь. Облачившись в двойной комплект белья, скрипя сердцем сунув за пазуху фляжку с бурбоном Ломака, Эйдан вышел в утреннюю вьюгу.

Обжигающий холод отрезвлял, щипал щёки и заставлял действовать. Возвращаться в замёрзшую генераторную с телом начальника подо льдом вовсе не хотелось, но Ридз взял себя в руки и, встав на лыжи, подкатил к двери. Стараясь не смотреть в сторону дальней стены, Эйдан в спешке отыскал в полумраке небольшую канистру топлива и выволок прочь на мороз. Ещё две канистры побольше полярник с трудом разместил на санях, накрепко привязав. Сложив из верёвок импровизированные ремни, Эйдан встал на лыжи и, сжав зубы, закинул меньшую канистру за спину; нагруженные тяжёлые сани нехотя двинулись за своим хозяином, утопая в кристальном снегу.

Запоздалые, едва заметные звёзды, мерцали и перемигивались, провожая человека насмешливыми взглядами, однако Эйдан этого не видел, склонённый весом своей ноши. С ностальгией и грустью он вспоминал, как по прибытию на полярную станцию радовался своей сумасшедшей езде на снегоходе, с какой радостью выкручивал ручку газа и хватал ртом колючий воздух. Обхватив бёдрами широкое сидение и сжимая в руках тугие рукоятки быстрой машины, заснеженные и выбеленные мили вокруг не казались таким уж бескрайними, а Арктика такой уж опасной, как о ней все говорили… Вскоре, оба снегохода сломались один за другим, да так, что их не смог починить ни Ломак, ни Корхарт. «Докатался!» – ворчал последний, метая в Эйдана колючие взгляды. – «Ты ломаешь всё, к чему прикасается твоя задница, салага!» – удивлялся добродушно Ломак, но потом хлопал по плечу и тихо добавлял, что снегоходы капризничали ещё с прошлой зимовки. Поначалу Эйдан частенько задавал вопросы полярникам относительно прошлого станции, самого пребывания на Коргпоинт двух друзей, – и не всегда получал ответы. Особенно это касалось крайней экспедиции. Нехотя отвечая на невинные расспросы Ридза, мужчины переглядывались, тянули с ответами и уводили тему в сторону, как могли. Эйдан был заинтригован и даже пытался проникнуть в тайну столь странного поведения коллег, но потом случился «Большой молчок», – как назвал потерю связи Ломак, – и жизнь на станции круто изменилась…

Завидев брошенный вездеход ещё издали, Эйдан почувствовал облегчение и прибавил в темпе. Переход к машине дался тяжело, неожиданно тяжело, для молодого человека. Многочисленные долгие привалы, прикладывание к фляжке и мрачные мысли об одиноком и зыбком существовании, не способствовали скорому прибытию, на которое рассчитывал Эйдан. Время тянулось и тянулось, забирая у человека силы, – и довольно незаметно, если не сказать подло, – стало укрывать небосвод тёмным покрывалом с ярким узором из звёзд. В нелёгком походе короткий арктический день пролетел незаметно, стёртый из сознания мрачными мыслями и расстоянием. Эйдану казалось, что за спиной он тянет вовсе не топливо для вездехода, а неподъёмную ношу одиночества и осознания опасности, притаившейся где-то в бескрайних снегах в виде очертаний человеческой фигуры. Мозг всё ещё отказывался верить в произошедшее, однако врезавшийся в память облик оборванного мертвеца в свете прожекторов посреди ночи, будто давал пощёчину и требовал собраться. «Можешь, так же, сходить в компрессорную, – говорил полярник сам себе, – и заглянуть под лёд!»

С облегчением и стоном освободившись от тяжёлой ноши, Эйдан пару минут охая да гримасничая разминал окаменевшую спину, затем полез в кабину. Спустя полчаса, заведя машину и усевшись за руль вездехода, Ридз с минуту разглядывал в дали остроконечную макушку «Высоты двести шесть» на фоне угасающего горизонта. Карабкаясь взглядом на льдистую гору, парень размышлял о том, что, разместив на верхушке ледника радиомаяк, Ломак спас его от неминуемой смерти. «Глыба, – вспоминал он о начальнике, посылая вездеход вперёд по собственной лыжне. – Человеческая глыба – вот кем он был! Такой же несгибаемый и высоченный посреди Арктики, как и эта ледяная гора. Настоящий мужик, который всю жизнь провёл на войне с Севером – и на этой же войне и остался!»

Заключительная мысль далась особенно трудно – перед глазами возникло видение, в котором во мраке подо льдом застыло нечто, даже отдалённо не напоминавшее лицо начальника. Эйдан вспомнил фразу, которую Ломак любил приговаривать, попивая чай: «Запомни, салага: здесь убивает не холод, а страх перед ним. Страх убивает твой мозг, лишает возможности здраво мыслить и оставаться человеком, а холод лишь держит… Держит, чтобы ты отсюда никогда не ушёл!»

– Но тебя-то убил не холод… – произнёс вслух Эйдан, обращаясь к погибшему начальнику, высматривая в потяжелевшем тёмном небе яркие созвездия. И вдруг, неожиданно даже для самого себя, не щадя ни связок, ни натянутых нервов, заорал во всё горло, неистово сжимая руль: – Тебя убил не холод! Тебя убил не холод! Тебя убил страх! Страх принять очевидное! Принять! Принять! Принять всё это!.. Тебя убил страх, ты меня слышишь? Ломак, твою мать! Как ты мог? Я же салага, я не выживу здесь один, твою мать! Ты понимаешь, – не выживу! Неужели ты не видел в кого он превращается? Как ты мог так обмануться? Что я буду делать, что я теперь буду делать один?!

Истерика молодого полярника закончилась через несколько минут так же внезапно, как и началась. Эйдан истуканом сидел за рулём, слепо уставившись перед собой и, казалось, вездеход едет сам по себе никем не управляемый, подминая под траки свежий след лыжни. Не чувствуя ни боли в натруженной спине, ни горячих слёз, запутавшихся в бороде, Ридз медленно катил к полярной станции, на которой его никто не ждал.

– БОБ! Какой к чёрту БОБ? – вопрошал Эйдан, разведя руки в стороны, сидя за общим столом.

Его неряшливая косматая голова была полна хлебных крошек и обрывков салфеток, которые, даже, путались в отросшей и слегка порыжевшей бороде; серое помятое лицо пьяницы, грязный пятнистый свитер и сальные пальцы с чёрными ободами ногтей… Разнузданный вид полярника, стойкий запах немытого тела, а так же тяжёлый муар натопленной печи – всё, ровным счётом всё говорило о том, что Коргпоинт более необитаема, а горевший в углу очаг и слабое человеческое бормотание – ни что иное, как недоразумение.

Напротив Эйдана виднелось нарисованное на засаленной подушке мужское лицо, грубо выполненное обуглившейся деревяшкой, именно ему полярник адресовал своё удивление. Подушка держалась на собранном из брусков каркасе, упакованном в штаны и свитер, под которым имелся ворох тряпок. Вся эта гротескная (и пугающая) конструкция восседала за столом на стуле, имитируя человека. Рядом «сидело» похожее чучело, однако нарисованное лицо выглядело по-другому: кудрявые волосы походили на горстку червей, которую придавила ковбойская шляпа, – автору она удалась особенно плохо и смахивала на обгоревший дом с проваленной крышей. Однако для Эйдана всё это казалось не важным. Он прекрасно знал кто перед ним и в корне был не согласен с концепцией сериала, который он закончил смотреть на служебном компьютере Ломака. Получаемой энергии от израненного, но всё-таки работавшего ветрогенератора, с трудом хватало на запитку радиостанции, пары ламп освещения и компьютера, однако и этого было достаточно, чтобы Эйдан чувствовал себя не так скверно, как в первые дни страшного одиночества на станции. Случайно обнаруженный заряд, – казалось бы, в разряженных батареях, – вселил надежду в полярника, а загоревшаяся мягким ровным светом лампочка и вовсе показалась каким-то чудом! После нехитрых манипуляций с проводами и клеммами, а также после отключения всех фильтров, обхода всевозможных нагрузок и подключения аппаратуры напрямую к накопителю, Эйдану удалось добиться постоянной работы лампочек и единственной радиостанции. Отключая освещение днём и накапливая электроэнергию в батареях, уже вечером, он мог недолго пользоваться компьютером, на котором и был случайно обнаружен архив с видео. Время потекло быстрее, и вскоре перестало измеряться только светлой частью суток, а приобрело вид градуированной шкалы прибора заряда и цифровой панели, показывающей накопленный ампераж батарей.

– Давай, между нами, – продолжал Эйдан, понизив голос и наклонившись вперёд, – тебе не кажется, что вся эта история с БОБом притянута за уши и похожа на латание дыр в сценарии? Иными словами, агент Купер, у меня создаётся впечатление, что вас кто-то слил! Подтверждение? Серьёзно? Вы правда хотите это услышать? – парень оценивающе посмотрел на пару подушек перед собой, словно раздумывая – достойны ли они ответа, – и выдал: – Если ты не обладаешь «безупречной храбростью», какого хрена соваться в Чёрный Вигвам? Даже если этого не знать, то сам факт того, что ты в него вошёл говорит о том, что ты ею обладаешь, и тогда, ты не можешь быть пойман в ловушку Вигвама! И потом, всё время мы наблюдаем за высокоморальным агентом ФБР, за его борьбой, за его духовным ростом, а также блистательным интеллектом… и что в итоге? Имеем придурковатого и поверженного БОБом человека перед зеркалом с дебильной рожей, который спрашивает, где Энни?

Эйдан, с раздутой грудью и удивлённо приподнятыми бровями сверлил подушку пристальным взглядом, затем, не сводя глаз с нарисованного лица, прикурил.

– Вас, – он обвёл «собеседников» грязным пальцем, – отдали на заклание рейтингу, и виноваты в этом дерьмовые сценаристы! Маркетологи, аналитики и прочие пиявки, которым кроме денег ничего от вас не надо: либо с тебя можно доить и на тебя идёт зритель, либо с тобой надо побыстрее заканчивать, пока зритель ещё не ушёл. «Кто убил Лору Палмер?», – повысил он голос. – Следовало бы поставить другой вопрос: «Кто убил Дейла Купера»? А вам, мистер Труман, – Эйдан ткнул пальцем в подушку с нарисованными кудрями и «сгоревшим домом» сверху, – следовало бы это выяснить. И, да, Гарри, ты же шериф! Какого хера ты не понял, что Купера подменили? Возьми, к примеру, меня: я сразу догадался, что Корхарт заражён, но не смог этого доказать! Не смог, но ведь догадался, чёрт возьми! Или, вот, возьми другой пример: я сразу сопоставил, что псину убил выстрел в голову, поэтому и бил «морячку» прямо в глаз… Как только увидел того «босоногого» и понял, кто передо мной в темноте… Начал стрелять, когда…

Замолчав, Эйдан вновь через силу вернулся в памяти к той ночи, когда ему пришлось встретиться с мертвецом. По шее пробежал знакомый озноб, как только перед глазами возникла искалеченная тощая фигура посреди снегов. Эйдан неоднократно вспоминал леденящие детали встречи, нехотя разглядывал жуткий непостижимый образ на свету прожектора, и каждый раз подобные «вылазки» в «Ночь Креспаль» – полярник так обозначил страшное событие в своей жизни, – заканчивались вопросами без ответов, депрессией и оглушительной дозой спиртного. Мысль о том, что где-то, возможно даже неподалёку, бродит мертвец-Корхарт, пугала и заставляла парня от каждого шороха за стеной хвататься за оружие. Памятуя о жуткой встрече с «босоногим», Эйдан с дрожью вспоминал истерзанные тела белых медведей, до мельчайших подробностей помнил раны на высушенном морозом теле моряка. С кривой усмешкой, больше похожей на спазм, он думал о том, что мертвец ловил медведей «на живца». «Оксиморон, которым пошутил сам Господь», – Эйдан представлял агонию непобедимого животного, которое начинало метаться в смертельных объятиях, понимая, что угодило в нечто пострашнее капкана…

– Ваш вишнёвый пирог, мистер Купер, – Эйдан придвинул к разрисованной подушке упаковку с горсткой печенья, и поднялся.

Разместившись в кресле комнаты связи и водрузив на голову наушники, он долгое время слушал однообразный сигнал в эфире. За время, проведённое в одиночестве на Коргпоинт, Эйдан уже привык к этому жутковатому стону, затерянному на просторах безлюдных радиоволн. За последние дни, а именно когда скупая видеотека Ломака была отсмотрена, Эйдан озадачился раскрытием тайны происхождения помехи. Два дня назад он сделал открытие – сигнал, всё же, повторялся! Сравнив поступавшую информацию, и отобрав файл с определённой частотой, Эйдан отыскал такой же сигнал в архиве, который составлял ещё начальник станции. Такое неожиданное открытие позволило Эйдану сделать вывод, что сигнал, всё же, является посланием, а не помехой, как настаивал Корхарт. В поисках цикличности, два последних вечера он провёл в кресле связиста с наушниками на голове и бутылкой спиртного на столе. Под тихий заунывный сигнал, Эйдан придавался воспоминаниям, а когда водка обволакивала сознание и мысли, следом накатывала жалость к самому себе, и Ридз горько плакал, погружённый в собственное одиночество.

Полдень следующего дня выдался ясным и морозным. Высоченное пустое небо опиралось на горизонт всей тяжестью своего бездонного существования, сфокусировавшись на крохотном человечке посреди белой скатерти, словно гигантское увеличительное стекло. Смотрел ли кто-то через стекло на него, Эйдан не знал и даже не думал об этом, обходя на лыжах расставленные накануне силки. Чертыхаясь и матерясь, то и дело прилипая глазом к оптическому прицелу, он с надеждой покрывал милю за милей в поисках пленённых животных.

С самого утра, – а если быть точным, с того момента как ему пришлось побывать в помещении генераторной, – его не оставлял пугающий образ вмёрзшего в лёд Ломака. Нет, он вовсе не искал встречи с покойником у дальней стены, просто чёртова капель с утра в тёмном помещении напугала человека и заставила вспомнить безгубый оскал страшного слепого лица. «Дом постепенно прогревается, – размышлял Эйдан, разглядывая вдалеке едва заметный дымок, – и оттаивает. Тёплый воздух распространяется под потолком, ползёт по системе вентиляции и размораживает трубы. Масло экраны нагреваются медленнее, но и температуру держат лучше. Если так дело пойдёт и дальше, то Ломак оттает, и мне придётся его хоронить!»

Слово «хоронить» в голове звучало надтреснуто и фальшиво. Для того чтобы похоронить человека среди вечных льдов и снегов существовало не так уж и много способов, но внегласно, Эйдана устраивал только один… Перетянуть тело в сарай и оставить там – он не мог. Не представляя механизма «пробуждения» мертвецов, Эйдан до ужаса боялся встретиться лицом к лицу (нет у него лица, нет!) с очнувшимся начальником станции. Никакие уговоры самого себя о том, что убитые белые медведи оставались мёртвыми, не могли заставить Эйдана согласиться с вариантом оставить тело в сарае. Была ещё мысль заранее прострелить покойнику голову, но здравый смысл, который ждал спасения в лице экспедиции, запротестовал и резонно заметил, что потом слишком сложно будет объяснить такой характер ранения. Оставался один способ обезопасить себя, но и его Эйдан страшился, всячески уповая на то, что до этого не дойдёт. В памяти родилось воспоминание о том дне, когда два человека стояли на фоне высокого дымного пламени; ноздрей словно коснулся отвратительный запаха горелой плоти и шерсти, а под ногами полярник явственно увидел выскользнувшее из пламени бедро и хвост собаки.

Эйдан затряс головой, прогоняя образ и, нацепив солнечные очки, больше напоминавшие маску, двинулся в сторону полярной станции. Весь оставшийся путь его мучила неясная назойливая мысль, на которой Эйдан никак не мог сосредоточиться. Похожая на постоянно ускользавшую мелодию в голове, мысль билась о стенки сознания подобно накрытому банкой мотыльку. Какого-то чёрта перед глазами снова и снова маячил образ оборванного и выцветшего спасательного жилета в руках, с истлевшим названием судна. Эйдан ускорил темп, повинуясь нечёткому, но настойчивому ритму в голове: «Крес-паль», «Крес-паль», «Крес-паль»!