Совершенство

Эйдан хмыкнул и подкурил сигарету. Он ткнул огоньком в лобовое стекло и склонился к «пассажиру».

– И вот на всей этой махине, под названием Вселенная, мы несёмся через это «непостижимое», закручиваемся в бездну небытия, чтобы рано или поздно сжаться до молекулы, а потом рвануть так, что вновь станем разлетаться и рассеиваться по этому «непостижимому», как разлетается краска на праздник Холи. Патетично? Соглашусь, пожалуй… И вот несясь через пространство, которое все мы ошибочно отслеживаем по циферблатам и называем временем, мы каждое мгновением оставляем в нём свой отпечаток: эдакий снимок вселенского масштаба. Мгновение – снимок! Снова миг – ещё один снимок и ещё… Секвенция! Секвенция – и есть наше движение! Высчитав скорость движения нашей планеты и отняв величину от текущего положения, можно узнать, где в пространстве Земля была на тот момент. И, если вернуться в те самые координаты, мы попадём в прошлое! Вуаля – я попутно изобрёл теорию путешествий во времени!

Эйдан усмехнулся довольный собой, но тут же закашлялся, отвыкший от крепкого табака. Борясь с ветром, он с трудом приоткрыл дверь и метнул окурок в ночь. Налив из термоса кофе, больше напоминавший грязную воду, Эйдан сделал глоток и с тоской в глазах пополоскал рот. За крепкий и сладкий кофе да хороший гамбургер он был готов на многое… Перед взглядом материализовалась картина из заставленных полок с припасами еды, боксами с крупами, консервами, а также картонные ряды полуфабрикатов; целая ниша, плотно набитая пакетами с чаем, а внизу – в тёмном углу сразу у входа – пузатый обрюзгший мешок с зёрнами кофе… «Как в трюмах у пиратов, – усмехался Ломак, показывая продовольственный склад Эйдану первый раз. – У тебя на корабле также было?» Спустя пару месяцев после той экскурсии, в примыкавшем к жилому блоку складе случился пожар и практически весь провиант сгорел, а через неделю пропала связь.

Слишком фрагментарно, чтобы картина казалась полной, перед взором явился погружённый во тьму продовольственный склад… Ещё Эйдан помнил чувство стыда, – оно то, как раз, фрагментарным не было, – оно было всецелым! В то злополучное тёмное утро оно даже притупило чувство голода, как только Эйдан украдкой зашёл на склад. Красть у своих товарищей Эйдану оказалось нестерпимо совестно, но и терпеть постоянное чувство недоедания становилось всё сложней! А ещё эти взгляды за обеденным столом!.. Эйдан не привык съедать так мало, – как вообще можно так мало есть в такой холод?! Даже Ломак, обладая своей комплекцией съедал в половину меньше Эйдана, не говоря о худощавом Корхарте, который только и делал, что провожал взглядом каждую отправленную в рот молодого полярника ложку… Сука! Корхарт – сука! И, да, он был прав – свечка всё-таки там была, но зажечь её Эйдан не успел, хотя и пытался! От зажжённой спички вспыхнула перчатка на руке (накануне молодой неопытный полярник неосторожно переливал топливо из канистр), которую парень поспешил струсить с ладони… Огонь поглотил стеллаж неожиданно и мгновенно, словно картонные коробки оказались в плену газового облака. Хотя… Хотя Эйдан видел это уже фрагментарно – быть может состояние ступора дало такой эффект и память сотворила дырявую нарезку из акта самого пожара, оставив в сознании чёткую картинку с нетронутыми полками продовольствия. Крупы, консервы, полуфабрикаты и плитки шоколада – так начиналось пребывание Эйдана на Коргпоинт, таким запомнился ему последний визит на склад.

После воспоминаний о сытом начале экспедиции, отощавший желудок дал сигнал мозгу, и тот попытался разделить количество некогда оставшейся еды для троих на одного человека – и тем самым высчитать проведённое в одиночестве время.

– Так о чём я? – Эйдан поспешил пресечь математический кульбит в своей голове. Он страшился этих расчётов, боялся получить на руки сухие цифры. Именно поэтому полярник не вёл календаря и подсчётов своему одиночеству – боялся… Боялся, что цифры лишь утвердят его подозрения о том, что по ту сторону льдов случилось нечто страшное и за ним никто не придёт. «Никто, кроме мертвецов!» – огрызнулось сознание, которому в очередной раз запретили считать.

– Итак, дежавю! – парировал Эйдан мгновенно, и затряс головой. – Дежавю, дежавю!.. Так как мы имеем бесконечные проекции самих себя в отдельно взятый миг, мы оставляем отпечаток своего разума во Вселенной – эдакую «вспышку сознания», – полярник повторил беззвучно последние слова несколько раз и повернул к манекену просиявшее лицо: – Слушай, а мне нравится этот термин! Нет, правда! Надумай я и впрямь писать книгу, я бы его использовал! Я сегодня просто в ударе, Куп! «Вспышка сознания»… Хм-м-м… Представляешь себе триллионы фотокарточек, выстроенных в ряд по пути движения планеты? В каждой находится такая «вспышка». В ней заключается одно мгновение, запечатлевшее всю Вселенную! Всё пространство вокруг забито этими карточками, но иногда, строй фотокарточек ломает нечто такое… Нечто такое, – нужно будет и для этого придумать термин, – нечто такое, что позволяет заглянуть в карточку со своим будущим событием. Случайно, заглянуть случайно… Что? Как такое может произойти? Откуда я знаю, Куп, эту часть теории я ещё не додумал. Не будь занудой! Так вот… Ты заглянул в такую карточку и память о ней у тебя осталась подсознательно. Поэтому, когда ты испытываешь дежавю, ты просто реальными событиями воскресаешь в памяти пережитые воспоминания. Ну, что, приятель, как тебе? Почему бред? Ты считаешь все современные…

Внезапно из динамика радиостанции обрушился громкий треск помехи, на фоне которого, слабо звучал женский голос. Эйдан подпрыгнул в кресле от неожиданности, ударившись о рулевое колесо коленями.

– Это плато Феертолл, полярная станция Коргпоинт! – заорал он в рацию, подстраивая ускользавшую частоту. – Вы меня слышите?! Говорит Эйдан Ридз! Вы меня слышите?!

Подобно песку из разбитой амфоры из динамика сыпались колючие слова неизвестного языка. Эйдан вдавил кнопку связи и затараторил, размахивая свободной рукой:

– Послушайте, послушайте! Говорит Эйдан Ридз! Это Коргпоинт! Мы испытываем проблемы со связью, ситуация экстренная! У нас заканчивается топливо и провизия, мы замерзаем! – взяв короткую паузу и вновь услышав монотонный поток непонятных слов, Эйдан закричал: – Свяжитесь с материком! Это станция Коргпоинт! У нас потеря связи, потеря связи! Дайте на Большую землю код: «Коргпоинт – двенадцать девятнадцать»! Код экстренной помощи! Станция терпит бедствие!

На другом конце трансляции словно и не замечали отчаянного призыва полярника. Спустя минуту возбуждённый Эйдан стал различать отдельные слова, которые как будто повторялись. Прислушиваясь к трансляции, он всё точнее и точнее в потоке незнакомых звуков улавливал слова, которые имели значение.

– Это послание… – прошептал он, пробуя триангулировать сигнал. – Они записали послание и постоянно его крутят!..

Язык без сомнения был норвежским, более того, в монотонной трансляции с ближайшей станции, Эйдан всё отчётливее различал слова «эвакуация» и «стоп», по крайней мере он думал, что слышит именно их. «Они и впрямь готовят эвакуацию! – пронеслась мысль в голове. – Как и говорил Ломак! А свою станцию позиционируют, как точку сбора! Но какого чёрта они транслируют это в эфир, да ещё и на норвежском? Где реальная помощь? Раз у них есть транспорт и связь, можно организовать облёт… Кажется Корхарт говорил, что у них нет вертолёта! Судно! Они готовят эвакуацию по воде, и собираются сделать рывок к побережью!»

Эйдан стал лихорадочно щёлкать переключателями радиостанции, пытаясь быстро отстроить частоту, с которой Ломак связывался с норвежской станцией. Наконец, закончив приготовления, он достал карандаш и блокнот. Нервно закурив, Эйдан бегло вспомнил кодировку знаков азбуки Морзе и нажимая кнопку связи отправил в эфир послание: «PSNR944», что в международной арктической классификации соответствовало каталожному номеру станции Каадегарда. Имея на руках название станции на норвежском языке, но не зная, как правильно отстучать его морзянкой английскими символами, он решил использовать международный индекс, тем самым призывая полярников выйти на связь.

– Надо было ещё тогда у Ломака спросить… – шептал он в темноте обозлённо, с надеждой вглядываясь в шкалу уровня сигнала. – Карайёль? Харайоль? Как, чёрт подери название станции будет по-английски?

Зелёные огни шкалы ожили, вторя грубому сигналу зажимаемой кнопки на том конце трансляции. Эйдан бросился записывать в блокнот поступающие символы. «PSNR944» расшифровал он сигнал через несколько секунд. Контакт состоялся – норвежская сторона ответила! Эйдан передал в эфир название своей станции и координаты, добавив, что нужна помощь. Довольно долгое время эфир оставался пуст, и Ридз не на шутку испугался, заподозрив потерю связи. Он даже выглянул наружу и проверил наличие антенны, испугавшись, что её сорвало бурей. Чтобы успокоиться, Эйдан отхлебнул бурбон из фляги Ломака и уже было убрал полегчавшую ёмкость во внутренний карман куртки, но порывисто открутил крышку и сделал затяжной глоток.

– Это… Это невозможно пить!.. – охнул он, хватая ртом воздух.

Контакт! Живые люди! Среди этих чёртовых льдов! Льдов и мертвецов! Эйдан едва не заплакал – то ли от нахлынувших чувств, то ли от крепкого алкоголя.

Шкала сигнала взволнованно запрыгала, а из динамика понеслись сухие щелчки нажатой за двести миль кнопки. Эйдан бросился записывать послание в блокнот. Через пять минут он с трудом расшифровал: «Осторожно. Мертвецы. Слушать сообщение». Дальше шли цифры, указывающие на какой именно частоте, следовало слушать сообщение, однако Эйдан лишь бросил мимолётный взгляд на цифры и передатчик.

– На хрена мне ваше послание, если я ни черта не понимаю?! – воскликнул он. – Я его уже слышал!

Эйдан стал быстро набрасывать в блокнот текст нового послания, однако эфир заволокло сильнейшими помехами и низкочастотным гулом. После десяти минут блужданий по безжизненному радиоэфиру, метаний по различным частотам, ему наконец удалось вновь поймать слабый сигнал. Спустя несколько минут в блокнот легла расшифрованная запись послания норвежцев: «Понятно? Английский ждать. „PSUS236“ ответьте. Изоляция».

– Да-да-да! «PSUS236» в полной заднице и изоляции! – застонал Эйдан, бегло перекодируя своё послание. – Что ждать? Чего ждать, мать вашу? «Английский ждать»… английский, английскую? Английскую флотилию? Английскую королеву? Что мне ждать, чёрт бы вас побрал!

Из динамика выкатился тоскливый вой затухающего сигнала и тут же звук стал гаснуть, просачиваясь между нервных пальцев полярника, в отчаянии накручивавшего ручки передатчика. Парень принялся громко ругаться и метаться по кнопкам радио модуля делая только хуже – всё дальше и дальше отдаляться от частоты, на которой произошёл контакт. В отчаянии Эйдан несколько раз ударил ладонью по приборной панели и влепил «Куперу» оплеуху, после чего снова принялся нажимать кнопки с надеждой всматриваясь в подрагивание приборных стрелок. Тщетно – по прошествии десяти минут радиоволна оставалась пустой и безлюдной.

– Коргпоинт, ответьте! – внезапно пробился в эфир женский голос.

От неожиданности, одичавший за столь долгий срок одиночества Эйдан несколько секунд сидел оглушённый, выпучив глаза в темноту за стеклом кабины.

– Коргпоинт, это Хара-Ой, ответьте! – повторил чёткий женский голос взволнованно. – «PSNR944» вызывает «PSUS236», ответьте! Очень важно… вы… поняли…

Низкочастотный гул помехи срезал фразу и полностью заткнул эфир. Уровень сигнала окрасился в красный цвет и лёг в зону перегрузки.

– Я здесь! Я здесь! – заорал запоздало в рацию Эйдан, привстав в кресле. – Коргпоинт! Это Коргпоинт!

Он принялся выкручивать точную подстройку частоты радиостанции, однако помеха шла массивным фронтом напрочь забивая все соседние частоты. Совершенно неожиданно на панели радиопередатчика вспыхнули сразу все индикаторы, а на цифровых указателях разом отобразились всевозможные комбинации чисел и символов, сделав их абсолютно нечитаемыми. В следующую секунду вся эта цветастая иллюминация погасла вместе с индикаторами приборной панели и бортовой сети.

– Нет… – прошептал Эйдан, потрясённо осматривая тёмные приборы. Он стал колотить по ослепшим панелям крича всё громче и громче: – Нет! Нет-нет-нет, твою мать, нет!

Над верхней гранью лобового стекла, даже несмотря на бурю, остервенело забрасывавшую машину снегом, разлилась зелёная река северного сияния. Сжав зубы, Эйдан лёг грудью на руль и заглянул вверх.

– Сука ты! – простонал он чуть не плача от бессилия, адресуя свою боль разыгравшейся буре. – Убирайся прочь! Прочь!

Полярник в сердцах повернул ключ зажигания, и машина ожила. Разом засветилась приборная панель и зарычал двигатель. «Надо обойти фронт! Проскочить его и забраться повыше! Нельзя упустить сеанс – норвежцы наверняка будут и дальше пытаться выйти на связь!»

Эйдан запахнул куртку и, затянув капюшон, выбрался наружу. Недосягаемый малахитовый мост, прокинутый через ночное небо, пурпурные башни сказочного замка у самого горизонта – вся эта призрачная красота наверху встретила человека ледяным дыханием бури у подножия. Полярник взобрался на крышу вездехода по короткой лесенке и, рискуя каждую секунду оказаться опрокинутым вниз, стал собирать антенну. Кое-как закрепив разобранные секции десятифутовой мачты в петли, Эйдан стал спускаться, но поскользнулся на обледеневшей ступеньке и едва не сорвался вниз, с трудом удержавшись за поручень. Острая боль в левом плече дёрнула с такой силой, что полярник вскрикнул и разжал руку. Словно безвольная кукла он упал на широкий трак машины и чуть было не свалился и с него.

Проклиная непогоду и всю Арктику, Эйдан с трудом вполз в кабину и захлопнул за собой дверцу здоровой рукой; левая висела вдоль тела как плеть и от самого плеча до кончиков пальцев горела так, словно в неё вставили раскалённый лом.

– Не стоит считать меня слабаком! – зло процедил парень, бросив взгляд на «пассажира» в соседнем кресле.

Корчась от боли, Эйдан приподнял правой рукой травмированную левую, и положил на колено. В пересохшем рту стоял отвратительный привкус крови; багряная слюна на ладони лишний раз послужила доказательством неудачного падения на гусеницы машины. Эйдан открутил крышку фляги и, собравшись с духом, сделал глоток.

– Ломак, чёрт бы тебя побрал! – произнёс он, едва ворочая прикушенным языком. Во рту бушевало пламя, словно Эйдан за щекой держал тлеющие угли. – Это же дрянь!.. Всё что ты пил – дрянь, сукин ты сын! Вот поэтому ты и жрал так мало – ты же алкаш!

Тем не менее, Эйдан был сильно напуган и даже потрясён; вся его тирада оказалась направлена лишь на отвлечение внимания от опасности всвязи с травмой руки. Мозг лихорадочно работал, пока окровавленные губы что-то говорили, а правая рука шарила в отделении под потолком в поисках аптечки. «Надо возвращаться! – внезапно завопил забившийся в угол сознания „Эйдан-трус“. – Остаться в этой пустыне с одной рукой – верная смерть! А если ты её сломал? Господи, как ты мог упасть, растяпа!» Как только нытик заткнулся, в голове зазвучал голос «Эйдана-растяпы» – чуть хмельной и возбуждённый: «Что ты стонешь? Ничего фатального не случилось. Вывих, не более того. Мы вышли на связь, – а это главное! Люди, там живые люди! Подумаешь, у нас есть тепло и транспорт!» – «Идиот! – перебил „Эйдан-трус“. – Любая внештатная ситуация превратит эту кучу железа в могилу и похоронит тебя! Если мы завязнем в снегу, как ты собираешься откапываться одной рукой?» – «Мне надо выпить! – потребовал твёрдо „Эйдан-алкоголик“. – Мне всё равно, что вы решите! Мне надо выпить!» Решительно и громко слово взял «Эйдан-прагматик», занудным голосом: «Никакого алкоголя! Нам нужен ясный ум, чтобы не заблудиться в этих чёртовы льдах!» – «Да уколи ты меня уже обезболивающим!» – рявкнул нетерпеливо из недр сознания давным-давно похороненный «Эйдан-наркоман».

Вытрусив содержимое аптечки себе на колени, полярник принялся перебирать ампулы и шприцы в поисках необходимого препарата. Его зубы отбивали дробь, а с губ текла кровяная слюна, густо окрашивая отросшую неряшливую бороду. С трудом оголив плечо, рыча и матерясь, Ридз кое-как сделал обезболивающий укол. Он поднёс инструкцию к глазам, надеясь в слабом свете салонной лампы найти сведения о быстродействие препарата.

– «Не мешать с алкоголем»! – прочёл он вслух, издав вымученный смешок. – Прямо, как инструкция к моей жизни!

Отбросив бумажку, полярник примерился к органам управления вездеходом одной рукой, и осторожно пошевелился в кресле.

– Нам надо выдвигаться в девятый квадрат, – сказал возбуждённо Эйдан, повернувшись к соседнему креслу. – Двадцать миль ходу, не больше! Что значит «зачем»? Куп, взгляни на карту! Посмотри, посмотри сам – ледник Аннараг, – он выше нас почти на сто футов! Пойми, я не могу упустить этот сеанс связи! Если норвежцы и впрямь готовят эвакуацию, то мне нужно с ними связаться! Иначе я даже не знаю… – полярник нервно отпил из фляги и скривился, но не от спиртного, а от нестерпимой боли в плече. – Иначе мы рискуем остаться в этой ледяной дыре навсегда!

Ехать сквозь бурю оказалось непросто. Вездеход кидало во все стороны и швыряло подобно лодчонке в шторм. Порой, плоская морда машины взмывала отвесно вверх, выкарабкиваясь из очередного ледяного колодца, затем резко заныривала всем корпусом вниз – и тогда, свет прожекторов едва успевал нащупать опору. Эйдан понимал, что рискует, двигаясь напролом ночью, да ещё и в такую непогоду, однако в голове всё ещё слышался женский голос, вызывавший его по рации. Голос! Женский голос, который его звал!

Эйдан почувствовал, что его сердце забилось быстрей; боль в руке пульсировала в унисон с грохотом в груди, несмотря на сделанный ранее укол болеутоляющего. Голос, женский голос! Он словно напомнил Эйдану, что тот ещё жив… Что на том конце радиоволны одиночество растает, стоит лишь протянуть руку! Протянуть и дотронуться до человеческого тела. Женского тела…

Эйдан сделал очередной глоток спиртного, – и гримаса боли вцепилась в лицо полярника – левая рука парня обездвиженная покоилась на коленях. Сломал? Эйдан протянул спиртное своему «соседу» и, когда тот не принял щедрого предложения, снова отхлебнул.

– Знаешь, я ведь ненавижу холод! Можно сказать, я ненавижу всё связанное с холодом и с Севером, а вот волею судьбы оказался в этой дыре… Что? А при чём здесь океан? Сравнил, тоже мне!.. Океан живой, он дышит, и он разговаривает – тебе никогда не бывает одиноко с ним, он бы никогда не дал сгинуть в собственном безумии… – Эйдан с трудом, но пошевелил пальцами травмированной руки, затем угрюмо всмотрелся в темноту за окном. – Океан всегда в движении, а здесь что? Здесь сплошные могилы, одна ниже, другая выше… и все безымянные! Мы и сейчас едем к одной такой. Мне остаётся подняться на высоту, остаться там ненадолго, затем умереть и всё – жертва готова! Жертва Северу – жуткому ледяному людоеду!.. «Капа коча» состоялась! Листьев коки у меня, конечно, нет, зато обезболивающего в крови хватает, – Эйдан хохотнул, довольный тем, что боль отступает, да и хмель в голове притуплял чувство опасности. – Север… Ломак восхищался им, говорил, что это спящее божество, укрытое ледяным покрывалом. Поэтично, чёрт возьми! Может оно и так, только посмотри, как всё для него закончилось. С другой стороны, у рыжебородого осталось четверо детей, представляешь! Учитывая сколько, он брал с собой на зимовку выпивки, предполагаю, что Ломак просто сбегал ото всех. Я сбежал от Испанца, Ломак – от жены и детей! А учитывая дрянное качество пойла, делаем выводы, что Луковая голова сгребал выпивку в спешке и по дешёвке. Что мы имеем в итоге? Тайна дерьмового бурбона раскрыта! Это же какой-то «дерьмобон»!

Машину сильно тряхнуло и Эйдан едва не выронил полупустую фляжку из руки. Он удивлённо глянул на тряпичный манекен:

– Прости, прости, дружище! Отличный виски! – громко сказал он, адресуя свои слова погибшему начальнику станции. Эйдан подмигнул «агенту Куперу» и развязано прижал палец к губам. – Четверо… – прошептал он, – четверо детей, понимаешь?

Эйдан глянул через боковое стекло вверх и окинул нетрезвым взглядом колышущееся в небе зарево, которое не только не уменьшилось, а даже расползлось ещё дальше. В изумрудном полотне аномалии появились синие и красные нити и, казалось, само неведомое божество, о котором говорил Ломак, ткёт невероятный саван, готовясь забрать в своё царство крохотного человечка.

– Вся эта толща только выглядит красиво, – зло процедил Эйдан, сопровождая взглядом высоченную цветную стену за окном. – Видишь красное свечение наверху? Оно как заря. Это значит, что такой «пирог» высотой в пару сотен миль! Радиосигналу не пробиться через него! – полярник положил фляжку себе на колени и неуклюже подкурил сигарету, действуя одной рукой. – Индейцы верили, что эти огни – души животных и людей. Если так, то где-то здесь блуждает душа Ломака, да и Корхарта тоже. Быть может уже вообще никого не осталось во всём мире и это души умерших по ту сторону льдов…

Эйдан зевнул и затряс головой. Ему чертовски хотелось спать. В затуманенном сознании мелькнула мысль, что, очевидно, не стоило мешать транквилизатор и алкоголь, однако на защиту такой комбинации встала мысль о том, что без подобного «коктейля» он навряд ли решился бы сделать подобный рывок.

– Погоди, Куп, ты считаешь, что это всё из-за бабы? – внезапно нашёл к чему зацепиться Эйдан и наставил на подушку сигарету. – Ты думаешь, что я еду в этот грёбаный девятый квадрат из-за её голоса? Приятель, поосторожнее с выводами! Это был просто бабский голос – он не стоит того! – полярник задумался и хмельно подмигнул «агенту». – Хотя, знаешь… На такое я бы решился ради Нэнси Бёрк. О, да! До сих пор помню запах, которым она благоухала, помню запах волос… Нет, описать не смогу, но уверен, что из всех запахов в мире я смогу узнать её аромат даже сейчас! – Эйдан нахмурился и покосился на «соседа», словно это именно он стёр блаженную улыбку с лица пьяного водителя. – А, что Паула? На хрена ты вспомнил эту суку? Да, красивая, ну и что? Конечно, помню, как она пахла… Дурак ты, Куп! С ней я спал, обладал ею, а Нэнси – она как мечта, а мечту не трахают! Так-то!

Довольный собственной философией, Эйдан по-приятельски похлопал «Купера» по плечу с видом старшего товарища. Осмотрев недокуренную сигарету, полярник не нашёл ничего лучше, чем попросту плюнуть на тлевший огонёк.

– Дай-ка вспомнить… Мне было лет тринадцать, когда Нэнси приехала на пару недель с родителями к нашим соседям – мистеру и миссис Онтинно. Кажется они были родственниками, а с Джеймсом – их сыном – я ещё и учился в одном классе. Нэнси тогда было восемнадцать или девятнадцать, и за те две недели пока она жила у Онтинно, я влюбился в неё по уши. Я доставал Джеймса каждые пять минут, лишь бы этот прыщавый мудак выдумал предлог, чтобы я мог провести время в доме его родителей. Господи, как же она была красива! Ты в курсе, что подростковая любовь отличается от любых других последующих влюблённостей, – что она не такая? Говорю тебе: в том возрасте всё совсем не так! Моими гормонами можно было начать третью мировую – и выиграть её – но понимаешь, когда тебе тринадцать, тебя не интересует размер груди, форма задницы или длина ног. Ты ничего этого не замечаешь! Тебе важны улыбка, глаза, изгиб шеи, голос, смех! Я до сих пор помню её смех и как она пила «Кока-Колу». Знаешь, перед тем, как обнять горлышко губами, она слегка высовывала кончик языка и на меня это действовало, как удар хлыста! Её волосы пахли ванилью, а кожа молоком… И когда Нэнси случайно меня касалась, мне казалось, что я готов сдохнуть от счастья!

Голос Эйдана становился всё тише и тише, отяжелевшие веки полярника открывались всё с большим интервалом лишь для того, чтобы опьяневшие глаза могли бросить нечёткий взгляд на однообразный ландшафт впереди.

– Перед её отъездом я здорово подрался с Джеймсом, – продолжил Эйдан, едва ворочая языком. – Несмотря на то, что этот бугай был меня немного старше и весьма крупнее, я его здорово поколотил. Почему? А он сказал, что подсматривал за Нэнси в душе и дрочил! А это всё равно, что с ней переспать – так он сказал! Я был в бешенстве! От обиды и от того, что на месте Джемса был не я… Что это не я подсматривал за ней в душе… Что?.. Ах, вот ты о чём! Да, брось! Все мальчишки это делают! Ты не такой? Ха-ха!.. Да если бы продюсеры надумали снять фильм о юности Дейла Бартоломью Купера, то половину фильма заняли сцены, где ты, тренируешь своего «индейца» собрав из одеяла вигвам! – Эйдан сонно улыбнулся и с трудом оторвал подбородок от груди. – Вот и тайна Чёрного вигвама раскрыта, Куп! – добавил он едва слышно, уже не открывая глаз.

Кроя траками нетронутую целину, разрезая бурю лучом прожектора и светом фар, вездеход упорно полз вперёд, практически никем не управляемый. Спустя двадцать минут, машина вскарабкалась на плоскую часть ледника, чудом избежав падения в глубокий обрыв, и устремилась на север. Откинувшись в кресле и всё ещё цепляясь безвольной рукой за неуправляемый руль, хмельной полярник дремал озаряемый с высоты ночного неба изумрудным северным сиянием…