Совершенство

Приходил в себя Эйдан тяжело. В голове стоял колокольный звон, а перед глазами плясали цветастые пятна. Кабину вездехода заливал яркий дневной свет, к тому же было чертовски холодно. Первым, что полярник увидел, открыв глаза, оказались тягучие клубы выдыхаемого пара, за которыми висело изображение американского флага на красном фоне. Эйдан с опаской затряс головой и зажмурился, однако это не помогло: прямо сквозь замёрзшее лобовое стекло в кабину заглядывали белые звёзды с синего крыжа.

Так и не пришедший в себя до конца Эйдан нащупал ручку и распахнул дверцу изрядно нывшей рукой. Неуклюже выбравшись на трак и едва устояв на затёкших ногах, он открыл рот от изумления разглядывая нависавший над собой хвост самолёта. Оторванная хвостовая часть фюзеляжа, – а это именно она высилась над вездеходом, – щеголяла ярко-красной краской, тогда как остальная часть уцелевшего корпуса была серой с сохранившемся чёрным бортовым номером.

Эйдан осмотрелся по сторонам, прикрывая глаза от слепящего снега, который, казалось, лежал чуть-ли не на расстоянии вытянутой руки. Сфокусировавшись, полярник понял, что комковатые сугробы и в самом деле совсем рядом, так как вездеход находится в неширокой рытвине, вспаханной разбившимся самолётом. Судя по отпечаткам гусениц, петлявших по дну глубокой рытвины, попавшая ночью в западню машина не смогла выбраться, и поползла внутри оставленной фюзеляжем канаве. Уткнувшись носом в наметённую стену снега у самого хвоста самолёта, вездеход заглох.

Стеная и охая от боли в плече, Эйдан кое-как вскарабкался на заснеженную крышу машины, однако даже с такой высоты ему не удалось заглянуть за высокие щербатые края рытвины. Осторожно спускаясь вниз, а именно, когда глаза поравнялись с крышей, он увидел пустые петлицы, в которые, ещё накануне крепил секции антенны.

Потрясённый Эйдан вернулся в кабину и с трудом завёл остывший двигатель, затем несколько минут сидел с закрытыми глазами. Изнутри полярника разъедала пустота, сил не осталось даже кричать. Мысль о том, что связи с норвежской базой он теперь точно лишился, ядом потекла по венам неся с собой смертельную апатию обречённого человека.

Потребовалось какое-то время, чтобы Эйдан начал двигаться и соображать. Пока подогревалась вода в чайнике, парень флегматично сжевал сухой исхудалый бутерброд (несколько тостов обнимают тонкий кусок сыра и крошки чипсов). После короткого чаепития и выкуренной сигареты, созерцая заснеженный хвоста самолёта сквозь оттаявшее стекло тёплой кабины, Эйдан почувствовал, как с плеч сползает нечто мрачное и тяжёлое, как в лёгкие набирается воздух, а мысли больше не тонут в депрессивном омуте. «Что за самолёт? – постепенно оживавшее сознание полярника проявляло любопытство. – Когда упал? Надо бы осмотреться».

– Разбудить не мог? – процедил Эйдан, обращаясь к притихшему «пассажиру», не отрывая взгляд от порядкового номера самолёта. – Чучело, бесполезное…

Пришлось пару сотен футов сдавать назад, чтобы найти место съезда в случайную западню. Осторожно, чтобы не перевернуть машину Эйдан заставил вездеход взобраться на крутой заснеженный вал, затем медленно покатил обратно к возвышавшемуся, словно красный ропак, хвосту самолёта. Примерно в миле на восток он увидел разбитый заснеженный фюзеляж и указывавшее в небо крыло с двумя турбовинтовыми двигателями. «Геркулес!» – идентифицировал Эйдан по облику военно-транспортную машину. Объехав оторванный хвост судна с другой стороны и внимательно осмотрев почти полностью занесённое снегом нутро хвостовой части, полярник направил вездеход вперёд, держа курс по целине к разбившемуся транспорту.

Пересекая заснеженную равнину, полярник мрачным взглядом провожал разбросанные на белой скатерти свидетельства катастрофы: разбитые при падении армейские ящики оказались и занесены снегом, и выпотрошенные ветром; мотки тканей, верёвки, стропы… Обрывки такелажных сетей едва угадывались в сугробах и, если бы не позёмка, трепавшая остатки ремней на поверхности, то вовсе скрылись бы из виду. Среди невысоких заструг виднелись разорванные части внутренней обшивки, целый ряд кресел, едва узнаваемый и искорёженный снегоход от которого практически ничего осталось. Чуть дальше из-под снега торчали выгнутые лопасти оторванного при падении двигателя и, казалось, подобно вытянутой из омута руке утопающего, взывали о помощи… Неподалёку виднелось второе крыло с уцелевшим двигателем, а рядом, обширное припорошенное снегом пятно керосина, вытекшего из расколотой гондолы запасного топливного бака. Ещё, на льду виднелись разбросанные тела… Вмёрзшие и занесённые неумолимым снегом тела людей.

Эйдан остановил вездеход неподалёку от страшной находки – он насчитал четыре тела. Озираясь по сторонам, полярник рыскал глазами среди заснеженных обломков, возвращался взглядом к покойникам и снова принимался обшаривать периметр. Не в силах перебороть страх и пересечь «ледяное кладбище», Ридз неловко сгрёб карабин одной рукой и, положив оружие на руль, стал разглядывать тела в оптический прицел. Страх вновь столкнуться с ожившим мертвецом заставлял человека действовать с опаской и осторожностью.

– Я бы выпил, – сказал он глухо, и вздрогнул от собственного голоса. Эйдан глянул на своего «попутчика» и облизнул губы. – Знаю: я просрал антенну, я заблудился… но я бы всё равно выпил! Взгляни сюда, Куп, как думаешь – они могут ожить? Или они уже своё отжили?.. Их тут четверо, Куп! Учитывая, что «морячок» был и мёртв, и весьма быстр, мне не справиться с четырьмя, приятель! Может стоит им всем заранее прострелить головы пока они вот так лежат смирно? Не знаешь? Вот и я не знаю… Выглядят они совсем тихими и не похоже, что собираются вставать…

Не сводя глаз с ближайшего к машине тела, Эйдан закурил и отвинтил крышку термоса. Отхлебнув остывшего чая, он глубоко затянулся, отметив, как сильно дрожат пальцы. Стрелять в погибших людей? Серьёзно? Вот так, – как в тире? Захватить в прицел цветастую куртку ближайшего покойника, определить, что именно из складок является капюшоном и открыть огонь?

Внезапно полярник сел прямо и отставил кружку на приборную панель. Ему показалось, что он нашёл выход из ситуации и даже знает, кого назначить виновным в надвигавшейся вспышке безумия.

– Что? О чём ты говоришь, чёрт возьми? – он повернул гневное лицо к манекену, едва не задохнувшись от ярости. – Ты хочешь сказать, что не было никакого мертвеца? Ты опять за своё? Ах, это ещё большой вопрос кого я пришил на том пляже! По-твоему, я схожу с ума?

Он привстал в кресле и схватил манекен за рукав:

– По-твоему и Ломака я убил?! – закричал Эйдан, брызжа слюной. – Значит теперь ты уже признаёшь, что Ломак лежит там подо льдом! Тогда, что я сделал с его лицом, агент Купер?! Я, может, и тронулся, раз разговариваю с дерьмовой куклой, но это только потому, что они, – он вытянул руку и указал на замёрзшие тела, – убивают живых!

Сняв карабин с предохранителя, Эйдан распахнул дверцу и вскинув оружие, нажал на курок. Раздалась короткая очередь, за которой последовал короткий стон самого стрелка. Вспышка боли в плече заставила опустить тяжёлое оружие, однако Эйдан тут же поднял карабин и закинул на распахнутую дверь. Беспорядочно отстреляв весь магазин по замёрзшим телам, он рухнул в кресло и захлопнул дверцу.

– Я должен был, должен был проверить! – шептал он, тяжело вдыхая пороховой смог в кабине. – Я должен был! Проверить должен был!

Эйдан съёжился на сидении, обхватив колени, руками. Он сидел и раскачивался какое-то время, шепча что-то нечленораздельное. Ему хотелось закричать и заплакать, но сил не осталось ни на что. Перед глазами стояли слабые всполохи снега, осыпавшегося с продрогших одёж погибших людей; фонтаны пуха, вырывавшиеся из пулевых отверстий. В ушах всё ещё стоял звук ложащихся в цель пуль – словно свинец прошивал высохшие на морозе доски.

Скрюченный Эйдан не сразу обратил внимание на торчавшее горлышко бутылки из-под водительского кресла. Он перестал раскачиваться и запустил под сидение руку.

– Спасибо, спасибо, спасибо, приятель! – затараторил он, благодаря Ломака за припрятанный некогда подарок.

Под сидением, сокрытая от глаз в складках обивки, лежала непочатая бутылка водки, а рядом с ней, будто венчая триумф от неожиданной находки, вплотную лежал шоколадный батончик с арахисом, подмигивая полярнику цветастой надписью на упаковке.

– И тебе спасибо! – откручивая пробку, Эйдан с благодарностью смотрел подушке «в лицо». – Правда, Куп, я рад что ты со мной!

Водка принесла огненную горечь и долгожданное чувство раскрепощения. Во рту и желудке бушевало пламя, в то время как до конечностей доходила лишь часть приятного тепла. Стало легче. Сквозь накатившие слёзы смотреть на мёртвые расстрелянные тела было не так страшно и горестно.

Вездеход медленно тронулся вперёд, по-кошачьи цепляясь за лёд резным протектором.

– Как думаешь, давно они здесь? – спросил тихо Эйдан у своего «попутчика», объезжая замёрзшие тела. Он направил машину к разорванному почти надвое остову самолёта. – Вот и я думаю, что недолго… Учитывая время года и ветер, тела замело совсем мало. Неделя, пара недель?

Чуть захмелевший Эйдан чертыхнулся, когда случайно выронил надкушенную шоколадку изо рта, и она, упав между сидением и консолью скрылась в тёмной нише.

– Сука! – прокомментировал он с горечью, запуская руку за сиденье и пытаясь нащупать потерю. Смакуя во рту уже подзабытый вкус шоколада, Эйдан вожделенно стонал и чавкал, безуспешно пытаясь нащупать пропавший батончик. – Ну, раз же откусил только, всего лишь раз!

«Военно-воздушные силы Соединённых Штатов» – значилось на фюзеляже рядом с кабиной. Предварительно объехав вокруг разбившегося самолёта и убедившись, что левый борт практически не имеет повреждений кроме оторванного крыла, Эйдан неторопливо вернулся к истерзанному правому борту. Какое-то время он пристально осматривал разбитый остов самолёта через лобовое стекло вездехода, в особенности тёмный разрыв ведущий внутрь воздушного судна. Несмотря на катастрофу, самолёт неплохо сохранился и высился над вездеходом Эйдана подобно стальному гиганту. Распростёртое в небо уцелевшее крыло лайнера словно призывало подойти поближе и обняться, прильнуть к изувеченному падением телу исполина, однако Эйдан не спешил идти в объятия погибшего самолёта. Вместо этого он навалился на приборную панель и сквозь лобовое стекло внимательно осматривал тёмные сохранившиеся ветровые стёкла кабины авиалайнера; изучал чудом уцелевший носовой амортизатор с лыжнёй, и глубокие рытвины во льду, оставленные тяжёлым судном. Слабый ветер легонько беспокоил большой лоскут оранжевой плёнки, фалдой свисавшего с пробоины в борту. «Словно ливер, – пронеслась мрачная ассоциация в голове. – Как у того медведя на пляже. Как в генераторной».

Эйдан развеял жуткий образ и, перезарядив карабин, робко открыл дверцу вездехода. Слуха сразу же коснулась тихая тоскливая песнь ветра, выпотрошившего внутренности павшего гиганта. Нагнетая похоронный мотив, «музыкант» двигал почти полностью оторванный закрылок, который утробно скрежетал, передавая звук всему надломленному крылу. С опаской спустившись с трака на снег и с трудом выставив перед собой карабин (всё же как следует держать оружие он не мог), Эйдан направился к разорванному брюху самолёта, отгоняя мысли о «возможно-невозможной» стрельбе.

– Из положения лёжа, – шептал он сосредоточенно, заглядывая внутрь. – Как учил отец… Падаем на спину, кладём ствол на колени – и стреляем одной рукой!

В грузовом отсеке царил полумрак, хаос и разруха. Закреплённые некогда контейнера сорвало с крепёжных замков и большинство из них оказались сваленными у левого борта, образовав труднопроходимую баррикаду. Уцелевшие такелажные сети зияли дырами и выглядели клочковатой осенней паутиной. Повсюду валялись разбитые боксы с вывернутым содержимым, мотки бинтов, склянки, несусветное количество разбитых и целых пробирок; с десяток ярких кислородных баллонов вперемешку с носилками и тюками термоткани…

Эйдан шагнул внутрь и успел сделать всего пару шагов по нанесённому внутрь снегу, как под ногами зазвенел метал. Наклонившись, полярник извлёк из-под снега стреляную гильзу, а внимательнее глянув под ноги, заметил ещё несколько таких же. Протиснувшись между контейнерами, он наткнулся на разбросанные по полу носилки и развешанные замёрзшие капельницы, пакеты которых висели прямо над иллюминаторами. По другую сторону борта, Эйдан увидел отсутствовавшие ряды кресел (он их встретил ранее снаружи, на подъезде к самолёту), разорванную внутреннюю обшивку, сквозь которую виднелся клочковатый утеплитель и рёбра шпангоутов; свисавшие вместе с кислородными масками плафоны освещения. Под ногами снова забряцал металл, но Эйдан даже не опустил глаза – он уже заметил следы пуль на уцелевшей облицовке салона и прекрасно знал, что именно под подошвой его ботинок.

Минуя оставшиеся ряды кресел, он направился к узкому проходу, за которым находилась кабина пилотов. Внезапно боковое зрение и натянутые нервы дали молниеносный сигнал опасности: Эйдан мгновенно повернулся и выстрелил, опрокидываясь на спину. Новая вспышка боли на секунду ослепила полярника и практически выбила оружие из рук. Эйдан, упавший между уцелевших кресел выстрелил снова, но с одной руки, дав короткую очередь, которая ушла в соседние кресла и потолок. За пороховым облаком он разглядел застывшего у иллюминатора человека в американской военной форме. Тот остался неподвижен, хотя и был сильно наклонён вперёд: его всё ещё удерживал пристёгнутый ремень безопасности. Человек оказался мёртв, причём ещё задолго до появления полярника, о чём говорила отсутствовавшая часть головы убитого и угольное лицо. Очевидно, когда в салоне началась перестрелка, – а Эйдан ни на секунду не сомневался, что самолёт потерпел крушение из-за неё, – пуля попала несчастному в голову.

– Что же вы тут не поделили, капрал? – спросил угрюмо парень, разглядев нашивки на форме. – Судя по вашей голове, вы то уж точно не оживёте…

Приоткрытая дверь в кабину пилотов имела повреждения и явные следы чьих-то намерений попасть внутрь. Встав на ступеньку лестницы, Эйдан с опаской заглянул в отсек управления. Несмотря на царивший внутри полумрак, он увидел на полу множество окровавленных бинтов, дюжину шприцов, пару пригоршен ампул и опустошенную аптечку. Большая часть окон оказалась завешана одеялами и верхней одеждой, а за креслом второго пилота просматривалась отвратительная куча замёрзших человеческих экскрементов. Прямо на столике штурмана покоилась гора пепла из которой торчали обожжённые куски пластика и проглядывалась обугленная ткань, а также наполнитель кресел.

Тихо присвистнув, Эйдан поднялся в кабину и прикрыл за собой дверь. «Здесь кто-то зимовал, – подумал он мрачно, осматривая почерневший потолок и закопчённую нишу, из которой некто соорудил камин. – Пытался зимовать, но потом ушёл! Ушёл, потому что выжил или потому что… умер?» Внимательно глядя себе под ноги, полярник шагнул на середину кабины и осмотрел покинутое кем-то убежище более детально. Его взгляд привлекла горстка одноразовых упаковок от печенья на спальном месте, а также несколько пустых бутылок сладкой воды. Эйдан потянулся к одной из них и случайно стянул с пульта управление наброшенное одеяло. К его удивлению, на электронном щитке приборов полярник обнаружил слабое свечение нескольких индикаторов. Бесцельно понажимав кнопки, тумблеры и переключатели, он случайно заставил светиться бортовой монитор тусклым светом. Сквозь иней, на небольшом экране среди надписей и цифр просматривалось предложение о воспроизведении последней бортовой записи. Стянув с руки перчатку и быстро разобравшись в диалоговом меню, Эйдану кое-как удалось прожать замёрзший сенсор экрана, оставив на стекле отпечаток пальца.

Тишину покинутого пристанища разорвал щелчок включенного микрофона и громогласный звук чьего-то тяжёлого дыхания, рвущего динамик внутри кабины. Эйдан в испуге не сразу сообразил, что помимо бортового динамика звук транслируется и в наружный громкоговоритель, упрятанный в гондолу переднего шасси самолёта. Полярник бросился колотить по замёрзшим кнопкам, но звук продолжал сотрясать тишину белых замёрзших холмов вокруг места падения. Казалось, что погибающий самолёт на последнем издыхании силится сказать своё предсмертное слово, захлёбываясь чрезмерной громкостью.

– Меня зовут Реймонд Дадс, – покатился по заснеженным просторам Арктики тоскливый обречённый голос, усиленный наружным громкоговорителем. – Я первый помощник потерпевшего крушения самолёта американских ВВС с бортовым номером «23112», – оставивший послание человек говорил с трудом, в его словах слышалось и отчаяние, и мука. – Очевидно, мне суждено совсем скоро погибнуть – данное обстоятельство вынуждает меня сделать запись… Помощи ждать мне уже не приходится, к тому же я ранен! Я заметил, что стал чаще терять сознание. Боюсь, что сил очнуться у меня уже не будет. – Пилот замолчал на какое-то время, а затем, совсем уж неожиданно коротко взвыл: – Человеком!.. Очнуться человеком! Это всё эти чёртовы эксперименты! Правительства, которые заигрывают с Богом… Бог, который позволяет над собой издеваться! Он терпел, – ибо терпение Его велико, но мы переполнили чашу терпения и теперь испьём сполна горя и отчаяния, и да простят нас мёртвые…

Из динамика донеслись сдавленные звуки и Эйдан понял, что мужчина плачет. От смертельной обречённости в голосе взрослого человека, да ещё и военного, от его отчаянных слёз, он почувствовал, как защемило сердце.

– Но они не простят! – заговорил снова пилот с болью в голосе. – Пресвятая Дева Мария, помоги моей жене, моим детям, защити их! Защити!.. Я обращаюсь к тем, кто будет слушать мои слова: я спрятал письмо для своей семьи в отсек для оружия. Это на случай, если с моим телом, что-нибудь случится… – мужчина замолчал и после непродолжительной паузы снова заговорил, тяжело роняя слова: – Девятого числа мы получили приказ вылететь в девяносто второй сектор и забрать раненых с военно-исследовательского судна «Тохинор» – корабля класса «Призрак», с которым была полностью потеряна связь. Взяв на борт несколько военных, мы совершили взлёт с Военно-морской базы Адамсбэй и взяли курс на северо-восток. Ещё на подлёте к сектору мы стали испытывать серьёзнейшие проблемы со связью и навигацией. Аномалия в виде мощнейшего северного сияния устроила глухую блокаду практически всем спутниковым и навигационным приборам – мы держали курс по заранее проложенному маршруту, а также ориентировались по инерциальному навигатору и физическим картам. Мы намеренно сменили эшелон и летели ниже десяти тысяч футов. Вскоре мы заметили зажатый льдами «Тохинор» и совершили посадку на лёд. В спешке началась перегрузка раненых моряков с судна. На борту самолёта был организован экстренный госпиталь, – все очень спешили! Джозеф Олдбор – капитан самолёта, и Курт Мельтцер – наш бортмеханик, отправились на «Тохинор», но дальше палубы их не пустили и велели возвращаться на борт. Мы неоднократно пытались выйти на связь с Адамсбэй, но безрезультатно. Я пытался разговорить военных, занимавшихся транспортировкой больных, но все оказались замкнуты и напуганы. Со мной никто не разговаривал. К вечеру на наш борт переместили семерых моряков в тяжёлом состоянии, а также два странных на вид контейнера с телами погибших. Нам сказали, что люди погибли от утечки аммиака. Это были металлические саркофаги с узкими стёклами, в которых были видны лица погибших людей. Джозеф сразу обратил внимание на неприспособленность контейнеров к перевозке тел, а также герметичность изоляционных коконов с семью отравившимися… Он предположил, что дело вовсе не в аммиаке, а в биологическом заражении. Так же на борт поднялись три фельдшера и два военных в штатском. Следуя лётному плану, мы должны были доставить пассажиров и больных на дрейфующую станцию «Арктика 9», а затем вернуться на авиабазу Туле. Такой крюк нам предстояло сделать не случайно: согласно расчётным данным, весь полёт мы совершали по периметру зоны блокады, углубляясь в неё не более чем на пятьдесят миль. Как нам ранее сообщило руководство: «Полёты над непосредственной зоной блокады чреваты отказом техники и всей бортовой электроники». Мы совершили непростой взлёт с льдины и набрали эшелон; расчётное время полёта составляло один час пятьдесят минут. Примерно через сорок минут полёта к нам в кабину ворвался один из военных (сержант) и стал кричать, чтобы мы снижались. Он был напуган и что-то нёс про давление в контейнерах, про утечку газа, напирал на меня с командиром, но был оттеснён в салон Куртом Мельтцером. Джозеф приказал военному покинуть кабину и начал снижение в допустимых пределах. Он так же велел мне и Мельтцеру разобраться в чём дело…

Рассказчик умолк экономя силы. В сухой громкой трансляции слышалось его тяжёлое обрывочное дыхание, на фоне которого отчётливо различался треск костра в кабине самолёта – такого же обречённого сгинуть в снегах, как и человека, которого он согревал.

– Я… я завесил окна одеялами, – вновь заговорил раненый, дрожащим голосом, – иначе ночью мертвецы видят свет моего костра и приходят к самолёту. Они пытаются вскрыть дверь… и тогда я включаю громкую связь. Я кричу в микрофон… Это выманивает их под кабину, и они через какое-то время уходят. – Слушая пропавшего пилота, Эйдан почувствовал, как под шапкой пришли в движение волосы. – Это проклятие, но я не знаю, что заставило мертвецов ожить! Потом я снова развожу огонь… Мне с трудом удаётся ползать по кабине – у меня сломаны ноги, я колю себе обезболивающие. Боюсь, что Господь не примет мою душу и я очнусь после того, как умру! У меня есть все основания так полагать… – пилот тяжело захрипел, но взял себя в руки и продолжил: – Когда мы с Куртом появились в грузовом отсеке, там царила паника и хаос. Стояла удушающая газовая завеса – все кашляли! Тот самый сержант прокричал нам, что из-за разницы давления из контейнеров происходит утечка газа и нам необходимо снижаться. Едва он успел это договорить, как крышка одного из контейнеров полетела в сторону и из гроба, – а это был, мать его, герметичный гроб! – выскочил человек и растаял в клубах газа. Тогда я думал, что это был человек… Не зная с чем, мы имеем дело я прижал кислородную маску к лицу и кинулся задраивать крышку контейнера. Курт бросился раздавать дыхательное снаряжение остальным. А потом на меня напал… Мертвец… Его чёрное лицо, втиснутое в шейный корсет… он напал внезапно! Выпрыгнул из газового тумана, явно метил мне в шею, но так как рукой я придерживал маску, зубами он ударился именно в руку. Мгновенно я лишился двух пальце – он отгрыз мне пальцы! Всё произошло стремительно, я помню пронзительную боль от макушки до пяток! Я содрогнулся, закричал! Я упал! Сразу началась паника… паника и крики! Меня оттащили к кабине, и тут кто-то начал стрелять. Один из военных в штатском стал кричать, чтобы стрельбу прекратили, но пальба только усиливалась. Очевидно, пули попали во второй контейнер – я так предполагаю, потому что произошёл несильный хлопок… С петель чёртового саркофага так же сорвало крышку и тут кто-то бросил гранату! От взрыва, в хвостовой части образовалась рваная дыра, корпус треснул, и за секунду самолёт лишился хвоста – мы стали падать! Я едва успел пристегнуть себя ремнём к шпангоуту и увидел, как ветер срывает обшивку со стрингеров по правому борту! Лист за листом! Очевидно, Джозеф до последнего пытался удержать тангаж, но нас стало закручивать в пологий штопор.

Раненый пилот взял вынужденный перерыв, оповещая окрестности хриплым дыханием из громкоговорителя. Эйдан сунул в зубы сигарету, но так и не подкурил, осматривая хмурым взглядом заиндевевшие приборы и потолок.

– Очнулся я уже на земле. Мельтцер накладывал шины на мои ноги, рядом крутился один из военных, кажется его фамилия Фоулэм… Он спросил, что случилось с моей рукой – и я соврал, что её покалечило при падении. Я не знаю почему я соврал, наверно почувствовал, что скажи я правду, – и от меня избавятся, как от бешеной собаки. Этот Фоулэм, он так внимательно смотрел на меня, на мою изуродованную руку… В его глазах я не видел сострадания, он просто выслушал, дал указания Курту и отошёл. Последнее, что я помнил при крушении, это рёв ветра при падении, исчезающие в дыре фюзеляжа контейнера и коконы с больными моряками… Они пропадали в ней один за другим, один за другим! Курт вколол мне морфий и отволок наверх в кабину. Он рассказал, что при крушении в живых осталось лишь пятеро, что Джозеф погиб до последнего пытаясь посадить самолёт. При падении, он сломал шею и Курт с остальными вынесли его из кабины. Мельтцер спешил, но я не сразу понял, что он собирается меня оставить… Он сказал, что фиксаторы смогли удержать лишь один снегоход, – другой разбился, и что он с выжившими военными собирается отправиться за помощью на ближайшую базу. Я умолял его остаться, говорил, что не выживу без его помощи, но он твердил, что вернётся! Что приведёт помощь!.. Повторял, что снегоход слишком мал даже для троих… Курт шепнул, что теперь командует этот военный в штатском – Фоулэм. Перед уходом он наскоро забинтовал мне искалеченную кисть, снёс мне все одеяла, а также весь запас еды и лекарств. Сказал, чтобы я запер дверь и не открывал её, кого бы я не увидел за ней. Он был напуган и не хотел пояснять свои слова, лишь твердил, что приведёт помощь. Обещал привести помощь… Я не виню его – нет. Наверно, я поступил бы так же…