Джокер в пустой колоде

– Было дело, – махнул рукой подполковник. – А дочерей своих он уже увез в Москву. Мы с ними не успели поговорить. Девчонки были перепуганы насмерть, мать им врача вызывала.

– Ну, судя по материалам дела, эти девушки нам ничем не помогут. Абсолютно случайные люди, так что, увез, и хорошо. С ним не придется встречаться. Только парня этого, – Дубовик заглянул в бумаги, – Неродько, надо вызвать.

– Он, товарищ майор, приходил, спрашивал, можно ли и ему уехать. Одна из сестер его невеста, – пояснил Воронцов.

– Поговорю, и пусть едет. Что-то он ведь видел, пусть даже сквозь сон. Надо попытаться даже из таких воспоминаний что-нибудь выжать. У меня был такой случай – разоблачали одного агента, но ничем прижать его не удавалось, пока соседка его не вспомнила абсолютную мелочь – всегда курил папиросы, а она случайно среди них, буквально мельком, заметила сигарету. Ну, увидела и забыла, ей не было до этого дела. А когда я с ней второй, третий раз беседовал, просил что-нибудь вспомнить, она вдруг и выдала! С этого, казалось бы, пустяка и потянули ниточку. Вот так-то! Поэтому беседовать буду с каждым обстоятельно. – Он опять заглянул в папку с документами. – Чижов этот какой-то мутный тип, тем более, лечился у Шаргина. Желтков не допрошен. Каретникова искать необходимо, тоже не последняя скрипка в оркестре. В общем, работы хватит нам с вами. И еще, – он повернулся к Гулько, – тебе… – Валерий Иванович, – подсказал тот. – Да, извини, Валерий Иванович, тебе придется, – он покосился на Воронцова, – сходить на похороны молодых людей. Убийцы часто приходят посмотреть в последний раз на своих жертв. Психология у них такая. Слышали? – все согласно покивали головами. – Сделаешь несколько снимков, вдруг кто-то не впишется в это окружение – проверим. С родственниками тоже надо будет побеседовать. Вон как получилось, – опять посмотрел на Воронцова, – извини, Константин, погубили собаку, пришлось посылать тебя в командировку – не пошел на свидание, погибла девушка, потому что видела, как кто-то убивает хозяина собаки. Вот какой клубок завернулся.

– Я бы тоже хотел присутствовать на похоронах, – Воронцов посмотрел на Дубовика воспаленными глазами. Тот понял, что парень действительно очень переживает, согласно кивнул:

– Да-да, конечно. Может быть, и сам кого-нибудь заметишь.

– Завтра приедет эксперт из института, где работал Полежаев. По работе профессора даст заключение. – сказал Сухарев.

– Хорошо. Нам это очень важно, – закивал удовлетворенно Дубовик.

Глава 15.

Калошин с Дорониным прибыли в К*** ранним утром. От реки, вдоль берега которой раскинулся небольшой городок, плыл голубоватый туман, до восхода солнца оставалось еще много времени, но темнота уже совсем отступила. По тихим улочкам доехали до местного отделения милиции. Заспанный дежурный долго приходил в себя, стараясь сообразить, что от него требуется. Посмотрев на часы, предложил гостям отдохнуть в комнатке, находящейся позади дежурной части. Там стояли два дивана, обтянутых стареньким дерматином, столик с плиткой и чайником. На стене висел шкафчик с небольшим набором посуды.

– У нас здесь все командировочные отдыхают, если в гостиницу не едут. Бывает, что и некогда добираться до нее. Так что располагайтесь, часа через два прибудет начальник, я вам сообщу.

Начальник приехал раньше, оказывается, о приезде оперативников его еще с вечера предупредил Сухарев. Он вошел бодрым шагом в каморку, где отдыхали Калошин с Дорониным. Представились друг другу, пожали руки. Муравейчик – так назвал себя пришедший подполковник – предложил сначала попить чаю, а во время завтрака спросил о цели визита. Когда узнал, зачем офицеры пожаловали, сказал, немного растягивая слова, как будто вспоминал то, о чем его спрашивали:

– Да, я помню, это в апреле случилось. Сначала мы думали, что это убийство, но потом оказалось – несчастный случай.

– Почему так решили? Что вообще произошло? – Калошин, допив чай, с удовольствием затянулся. За ним последовали Муравейчик с Дорониным. Немного помолчав, вдыхая сизый дым папирос, продолжили разговор.

– Это случилось в воскресенье на перроне железнодорожного вокзала. Шаргин собирался ехать в Москву, а в выходные дни всегда очень много народа, толкотня, вот он и упал нечаянно под колеса электропоезда. Когда нам позвонили, дежурный по вокзалу сказал, что зарезали какого-то врача, мы было подумали, что была поножовщина, но оперативники сразу же поняли – просто несчастный случай. Конечно, никто ничего рассказать толком не мог. Свидетелей уйма, но в такой ситуации, можно сказать, – ни одного. Допросили добрый десяток, но все сходились в одном: толкались все, кто стоял рядом – никто не помнит, человек просто упал и все. Такое у нас, к сожалению, происходит часто – электропоездов пока не хватает, а население-то растет.

– Так, с этим более- менее понятно. Нам бы почитать протоколы допросов и акт освидетельствования трупа. – сказал Калошин. Муравейчик ответил, что дело закрыто за отсутствием состава преступления и отправлено в архив, но пообещал к обеду его обязательно привезти в отдел.– Ну, что ж, отправимся в лечебницу. – Майор затушил сигарету и поднялся. Спросил, как проехать к больнице. Улицы и дома городка постепенно окрашивались в золотисто-розовый цвет утренней зари. Прохладный воздух освежал и бодрил, немного добавляя настроения.

Лечебница располагалась в большом сосновом бору. Крыша двухэтажного здания возвышалась над толстым кирпичным забором, обнесенным колючей проволокой. У массивных ворот из кованой решетки находилась небольшая будочка охранника. К ней и вела довольно хорошая асфальтированная дорога. От ворот она разветвлялась на две – одна вела к подъезду главного здания, а другая, немного сужаясь и огибая забор лечебницы где-то в глубине леса, по-видимому, к другим воротам. Навстречу оперативникам из будки вышел невысокий, но очень крепкий, мужчина пожилого возраста. Выслушав их, он молча развернулся и скрылся в своей будке. Через минуту послышался его грубый громкий голос, докладывавший кому-то о приезде гостей. Вскоре на крыльце здания появился мужчина в белом халате. Он быстрыми шагами прошел по дороге до ворот, вышел к оперативникам. Протянул мягкую теплую ладонь:

– Доктор Хижин Борис Иванович. – Был он высок, полноват, коротко стрижен и необыкновенно симпатичен – совершенно русский тип лица, добрый и немного близорукий взгляд: – Чем могу быть полезен? – Внешне спокойно посмотрел удостоверения, но Калошину показалось, что он немного напрягся, тем не менее гостеприимно показал на ворота: – Прошу!

Через небольшой холл с несколькими скамейками и огромным фикусом все трое прошли по коридору, пахнущему обычными запахами подобных заведений, в кабинет доктора Хижина. Хозяин кабинета сел за большой стол, показав гостям на уютный диван с высокой спинкой. Подняв телефонную трубку, попросил невидимую Клавдию Семеновну принести чай, показал на большую пепельницу в виде лежащего леопарда:

– Курите. Сам я не балуюсь. – Достал из тумбочки початую бутылку коньяка, три рюмки и блюдечко с тонко нарезанным лимоном, разлил янтарную жидкость. – Прошу, угощайтесь. – И перехватив вопросительный взгляд Калошина, заулыбался: – Для работоспособности весьма полезный напиток, – повертев в руке рюмку, добавил: – в небольших дозах. Как врач рекомендую. – После таких слов отказываться было неудобно – дружно выпили, закусив ароматными дольками.

В кабинет вошла, нет – вплыла – большая пышнотелая женщина с ярким румянцем на щеках, неся в руках поднос с чаем и огромными безумно вкусно пахнущими пирогами, поздоровалась мягким кивком головы, молча поставила поднос на приставной стол и вышла, бесшумно закрыв за собой дверь. Калошин не удержался:

– У вас здесь все такие крупные и добрые? – и сам засмеялся. Доктор тоже раскатился веселым смехом:

– Это моя жена. По себе подбирал. Поваром здесь работает. – Кивнул на блюдо: – Перекусите, не пожалеете, она ба-а-альшой мастер печь пироги, и именно такие – один съешь и сыт.

Немотря на то, что гости совсем недавно позавтракали в компании Муравейчика, отказаться от такого угощения не было никаких сил, к тому же трудно было сказать, когда придется пообедать. Во время чаепития вели разговоры на отвлеченные темы. Хижин был по-прежнему как будто спокоен, улыбался и довольно остроумно шутил. Но когда Калошин, отставив пустой стакан, наконец перевел разговор в нужное русло, сразу подобрался, стал серьезен:

– Я, конечно же, понял, в чем состоит цель вашего визита. Мы общались с вашим коллегой, но он интересовался лишь нашими пациентами. Вопрос о том, кто кого лечил, у нас с ним не стоял. Те трое были пациентами Шаргина. И насколько я могу догадываться, вы каким-то образом связываете гибель доктора именно с этими людьми? – Калошин только утвердительно кивнул, не желая пока раскрывать все карты, но сказал, что доктор должен рассказать им все подробно и о жизни, и о работе погибшего врача, а также о тех людях, с которыми он тесно контактировал.

Хижин кивнул и, подойдя к окну, показал куда-то рукой:

– Вон там у нас находится второе здание лечебницы. Мы с вами потом обязательно туда пройдем. Там и работал Шаргин. Номинально главным врачом числился именно он, но все хозяйственные и организационные дела уже ода два доктор ненавязчиво переложил на мои плечи. Я не противился, так как видел и понимал, что он некоторое время назад начал заниматься вплотную научными исследованиями. У него появилась интересная литература. Человеком он был необыкновенно талантливым и увлекающимся.

– У него что там, лаборатория? – решил уточнить Калошин.

Хижин покачал головой: – Не только, – и, как бы собираясь с мыслями, решая, можно ли это говорить, произнес: – Я понимаю, товарищи офицеры, что не праздное любопытство привело вас сюда, и многое из того, что я знаю, скорее всего, обязательно поможет вам, но я очень прошу сохранения некоторых медицинских тайн, и хочу, чтобы вы пообещали не использовать мои слова во вред ни мне, ни нашим пациентам, если в этом не будет жизненноважной необходимости, тем более, что публика у нас в основном, – он указал пальцев вверх, – из ученых, политических деятелей. – Помолчав, добавил: – В противном случае, у вас может оказаться недостаточно информации, а я буду обвинен в сокрытии сведений, необходимых для следствия.

Калошин поморщился:

– Борис Иванович, ну не портите вы впечатление о себе! Перестаньте торговаться! Нам по роду деятельности приходится выслушивать тайны десятков, а то и сотен людей, и поверьте мне, ни я, ни мои подчиненные, еще ни разу не нарушили данного офицерского слова. В противном случае мы бы здесь не сидели. Говорите все, и так, как вам удобно. Если что-то будет непонятно, мы уточним.

Хижин, заметно покраснев, извинился, приложив крупную ладонь к сердцу.

– Ну, что ж, тогда я начну с небольшого экскурса в область психиатрии. Так вам будет понятнее, что происходило в этих стенах. – Он удобнее устроился на стуле и, сложив руки лодочкой на столе, начал говорить:

– Я постараюсь доходчиво вам все объяснить, может быть, немного утрировано. Видите ли, все психические заболевания разделены на две категории: это невротические и психотические. Вообще, очень трудно в психиатрии определить грань между нормальным и болезненным состоянием. Болезнь начинается, когда у человека рвется связь с внешним миром, он как бы выпадает из реальности, его сознание перестает нормально функционировать. Но если при невротическом развитии заболевания симптоматика более мягкая, неярко выраженная, то при психотическом – все наоборот. Невротическое заболевание лечится проще, и выздоровление, то есть восстановление разрушенной связи, наступает практически всегда, а психотическое, как правило, заканчивается слабоумием. Вот именно поэтому, наши пациенты разделены по категориям: те, кто больны неврозами, с маниакально-депрессивными синдромами лечатся там, – он махнул рукой на окно, – здесь же находятся люди, страдающие шизофренией и эпилепсией. В этом здании люди остаются, практически, навсегда, поэтому, если правильно выражаться, лиц своих никто не прячет. Они их, в принципе, уже не имеют. Ко многим приходят посетители, родные. А вот те, кем занимался доктор Шаргин, в большинстве своем, просто вынуждены скрывать факт своего заболевания, они, как я уже сказал, почти всегда возвращаются к нормальной жизни, и, по понятным причинам, заболевание их остается в тайне. Шаргин определил круг обслуживающего персонала, сам строго отбирал всех медработников, хотя их там всего лишь несколько человек. Вход отдельный. Вы, наверное, обратили внимание, что туда ведет другая дорога. – Калошин с Дорониным дружно кивнули. Хижин продолжил: – Мне, конечно, известны имена пациентов Шаргина, для меня он тайн из этого не делал, в лечении и первых, и вторых мы с ним принимали обоюдное участие, всегда друг у друга консультировались. Да, представьте, Шаргин при своем таланте врача никогда не гнушался обращения за помощью ко мне, а у меня опыта, скажу честно, гораздо меньше. Так вот. – Хижин натужно откашлялся, взяв тем самым тайм аут в своем повествовании, видимо, все еще сомневался, правильно ли поступает, открывая тайны своего погибшего коллеги. Оперативники терпеливо ждали.

– Туров и Чижов к категории психических больных не принадлежали изначально, но Шаргин сказал мне, что и у того, и у другого полная амнезия в результате черепно-мозговых травм. Это подтверждали и повязки на их головах. Поступили они в разное время, но судя по методу наложения повязки, создавалось ощущение, что травмы у них идентичны. Разумеется, об этом и еще о многом другом я Шаргину ничего не сказал. Кроме того, я понял, что именно амнезия интересует доктора в его исследованиях, лишь поэтому эти два человека оказались на его вотчине, ведь в социальном плане они выпадали из нашего контингента. В истории болезни, которую мне передал Шаргин для отчетности, было понятно, что амнезия возникла от органических причин, то есть от черепно-мозговой травмы, причем, речь в обоих случаях шла о дорожно-транспортном происшествии. Даже описывались синяки и ссадины, которыми сопровождаются подобные случаи. То, что я не увидел ничего подобного, даже комментировать не стану. Но однажды доктор допустил непростительную для него ошибку: он оставил на столе истинную историю болезни одного из этих пациентов, не помню, кого именно. Это случилось, когда я сидел у него со своими бумагами. Он мне их подписывал. В этот момент его позвала старшая медсестра, причем, по ее голосу можно было понять, что случилось нечто неприятное. Доктор буквально сорвался с места и убежал. Нет, не подумайте, что я стал заглядывать в его бумаги, но вам, наверное, и самим не раз доводилось читать текст вверх ногами. Конечно, если бы на моем месте был бы кто-то другой, то он навряд ли понял хотя бы слово из написанного Шаргиным. Но я знал и его почерк, и медицинские термины. Так вот, вся первоначальная симптоматика походила на отравление снотворным. Я, чтобы доктор ничего не заподозрил, прикрыл каким-то листом то, что прочитал. И, представьте, правильно сделал – Шаргин возвратился тем же быстрым шагом, что и вышел, как будто вспомнил, что оставил на столе открытыми документы, и с беспокойством подошел к столу, но видно было, какое облегчение он испытал, увидев, что все в порядке. – Хижин остановил свой рассказ, налил воды и залпом выпил. При этом Калошин заметил, что руки его немного подрагивали. – Я не очень вас утомил? Может быть, что-то непонятно?

– Нет-нет, Борис Иванович! Продолжайте! Все это очень даже интересно и важно, и даже вполне понятно. – Калошин посмотрел на Доронина, тот подтвердил слова начальника кивков головы.

– Через несколько недель с разницей в два-три дня оба пациента были выписаны. Если бы я совершенно точно не знал об их амнезии, я бы заподозрил, грубо говоря, шарлатанство. Но однажды мне довелось поговорить с одним из них. Я могу совершенно точно сказать – на тот момент была практически полная потеря памяти. Но дело в том, что при возвращении памяти все события возвращаются в хронологическом порядке, но вот воспоминания последних дней стираются, как правило, навсегда. Поэтому спрашивать самих пациентов о том, что предшествовало потере памяти, бесполезно, а, значит, мы должны брать за веру именно то, что нам представит врач.

– Так, погодите, если это было ДТП, то в милицейских протоколах это было отражено. Правильно? – Калошин кивнул Доронину на записную книжку, тот сделал пометку.

– Ну, насчет протоколов ничего не скажу.

– Если не было синяков и царапин, тогда значит и повязки на голове были фиктивные?

– Вот как раз они-то были настоящие. Через бинты в определенных местах проступали пятна желтоватого цвета, какие бывают, когда раны смазаны йодом. Кроме того, у больного Турова на воротнике халата были такие же следы, видимо при обработке раны капли попали на ткань. Хочу подчеркнуть, что у обоих пациентов проступающие пятна были в одних и тех же местах, – Хижин потряс указательным пальцем.

– И что это может обозначать? – нетерпеливо спросил Доронин.

Хижин оглянулся, как будто кто-то мог их подслушивать и заговорчески произнес:

– Только одно – им была сделана операция на мозге. А для этого их лишили насильственно памяти, и, скорее всего, с помощью снотворного.

Калошин с Дорониным потрясенно смотрели на врача, не зная, как им отреагировать на эти слова. Первым опомнился Калошин:

– Как они были опоены лекарствами, это, я думаю, мы узнаем. А вот каким образом и зачем были сделаны операции, вы можете сказать?

– Я ведь вам сначала сразу сказал, что Шаргин занимается научными исследованиями. Как я понял, это связано с восстановлением памяти путем хирургического вмешательства на мозг. Невероятно, но все указывает именно на это.

– Но ведь операцию должен был проводить хирург?

– Так он наверняка и был. Я ведь не зря объяснял вам, что вход в то здание совершенно обособлен. Кто, когда и как туда приходил, почти никто не видел. А если учесть, что Шаргин жил при больнице – семьи у него не было, то и работать он мог в любое время суток.

– Хорошо. Но для этого нужна операционная. Или с этим у него тоже было все в порядке?

– Там действительно есть операционная, соединенная с лабораторией. Осталась она с сороковых годов, когда еще были разрешены операции по лоботомии, но в 1950 году их запретили, но операционная осталась. Из нее даже оборудование не увезли.

– Если операции на головном мозге запрещены, значит, то, что делал Шаргин, было преступлением? Поэтому он так тщательно все скрывал?

– Ну, это как посмотреть, насчет преступления, – Хижин, заметно волнуясь, встал из-за стола и принялся расхаживать нервно по кабинету. – Понимаете, если бы Шаргин смог доказать пользу от проведенных операций, то, может быть, это был бы прорыв в медицине. А так… – Он как будто углубился в свои воспоминания, опустил большую голову и застыл. Было что-то в его позе драматическое и даже красивое. Но Калошин вынужден был прервать раздумья доктора:

– Борис Иванович! У нас по делу, некоторым образом, проходит один ученый физик. У него в доме были найдены статьи о психиатрии и биофизике, а у Шаргина , вы сказали, появилась какая-то новая литература. Что именно, вы помните?

– Эти книги и журналы сохранились у него в шкафу, там вы сможете все посмотреть. Но журналы по биофизике и нейрохирургии как раз отвечают направлению исследований доктора.

Калошин и Доронин очень внимательно слушали Хижина, их все больше заинтересовывало все, о чем он им рассказывал.

– Но причем здесь физика? – вопросительно приподнял плечи Доронин.

– О. молодой человек! Самое что ни на есть прямое. Видите ли, живая природа, как вам, наверное, известно, вся, включая нас с вами, состоит из молекул, протонов, нейронов, одним словом, частиц, изучаемых физикой. И вот как раз биофизика изучает физические процессы, протекающие в различных биологических системах, в том числе, и в головном мозге. И она может ответить на вопросы влияния физических факторов на человеческую память, которая является сложной нервной цепью, состоящей из тех самых нейронов. Так что, если был задуман именно такой эксперимент, о котором я вам сказал, то участие физика вполне логично, тем более, что лично мне непонятно, каким образом оказывалось влияние на мозг испытуемых, может быть, физический аспект был направляющим.

– Почему же были запрещены операции на мозге? – решил уточнить Калошин.

– Ну, после лоботомии часто возникали осложнения, приводящие к слабоумию, некоторые операции дали неудовлетворительные результаты, и, потом, согласитесь, само вмешательство в мозг человека являлся неэтичным. – При этих словах Доронин взглянул на Калошина, тот прочитал в его глазах: «Это то, о чем говорил Каретников?» – в ответ на этот немой вопрос майор незаметно кивнул. Хижин сел рядом с оперативниками на диван, вздохнув, предложил:

– Давайте сделаем маленький перерыв – я отчего-то вдруг устал.

Решили прогуляться по парку.

Время было предобеденное, и некоторые больные в серых тяжелых халатах медленно бродили между скамейками или тихонько сидели в тени высоких сосен.

Доронин и Калошин молча курили, Хижин чертил прутиком что-то на песке. Каждому из них было о чем подумать.

Глава 16.

В то же время в Энске.

Майор Дубовик задумчиво курил, сидя у стола Калошина, заваленного снимками и бумагами. Пересмотрев все еще раз, он пытался построить логическую цепочку произошедших событий. Многое в этом преступлении не вязалось с общей картиной. Если гибель молодых людей была хоть как-то объяснима, то в смерти профессора было столько загадок, что, решив одну, наталкиваешься на две неразрешенные. Когда эксперт Карнаухов принес заключение о смерти Полежаева, наконец-то стало понятно, каким образом убийце удалось увести его на озеро. Тут следует, сказать, что абсолютно прав был Доронин, когда о перемещении профессора из кабинета на берег употребил слово «унесли», потому что идти сам он в тот момент уже не мог – у него случился обширный инфаркт. «Значит, – размышлял майор, – профессор видел убийцу, и это напугало его, в самом прямом смысле, до смерти, но тогда непонятно, зачем вообще надо было его куда-то уносить? Если целью преступника была смерть Полежаева, то, в «умыкании», собственно, даже не самого профессора, а его почти бездыханного тела, смысла не было никакого. Или все-таки что-то толкнуло ЕГО на это?» – Дубовик пошуршал бумагами, вынул из кипы фотографий снимок убитой собаки: «Здесь как будто все понятно, кость была, по заключению эксперта, напичкана снотворным из группы барбитуратов. Преступник бросил ее собаке; примерно через 20-30 минут, как пишет эксперт, такие препараты начинают действовать – пес уснул, и его зарезали. Но тут возникает еще один вопрос: если, как сказал Карнаухов, снотворного было достаточно, чтобы это количество убило животное, тогда к чему такой садизм? Или целью было не только простое устранение пса, как охранника, но и явилось средством устрашения? Тогда не следовало бы спешить с убийством профессора, как, скорее всего, и случилось бы, если бы Полежаев не пошел в милицию. Кто мог об этом знать? Сосед Каретников? Но его в тот день не было дома. Хотя алиби, как сказал Моршанский, у него не безупречное. Дождемся следователя и узнаем точно. Кто еще?» – Майор встал, походил по кабинету, закурил. – «Да кто угодно, – ответил сам себе. – Круг фигурантов у нас, практически, не очерчен. И все, и никто».

В это время вернулся Воронцов. Дубовик посылал его за подшивкой «Вечерней Москвы».

– Вот, товарищ майор, принес. – Он положил на стол газеты, сшитые простым обувным шнурком.

– Ну-ка, ну-ка! – Дубовик резво поспешил за стол, сел и стал быстро перелистывать страницы. – Вот! – торжествующе произнес он. – Читаю: «Вчера в 10.30 утра в своем доме по улице… так, так, был найден труп известного хирурга Берсенева Григория Яковлевича. Так… так… Несчастный случай. Упал в межлестничный проем… Черепно-мозговая травма…» Это понятно. – Дубовик пробежал пальцем по строчкам, пропуская часть текста. – А вот это уже интересно: «… в свое время работал в институте физики и биофизики, которым руководил академик Лазарев. В последние годы много занимался научной работой… под руководством… Самостоятельно проводил операции… так, та-ак… перенимал опыт… хирургическое лечение некоторых форм психических заболеваний». Ну, вот, Костя, это уже кое-что. Надо бы установить его связь с доктором Шаргиным. Полежаев знал их обоих, судя по реакции на некрологи. Значит, можем допустить, что и Берсенев с Шаргиным знали так же друг друга. Поручим Калошину это узнать, пока он там.

В середине дня в отделении появился, приехавший из Москвы, коллега Полежаева, доктор физико-математических наук Викентий Маркович Городецкий – маленький лысый толстячок с необыкновенно красивыми умными глазами. Он, не теряя времени, занялся изучением всех бумаг, привезенных из дома профессора. Вывод его был однозначным: ничего общего с нейробиологией, хирургией, психиатрией исследования Полежаева не имеют. Появление у него соответствующей литературы можно объяснить многими причинами, в том числе, и обычным увлечением.