Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

Для того, чтобы понимать современный мир надо читать из зарубежных писателей Мишеля Уэльбека, а из «наших» Виктора Пелевина». Кризисздесь связан с тем, что происходит вокруг и одно неотделимо от другого.Американская славистка написала интереснуюкнигу. Я бы даже сказал, что это лучший анализ творчества Пелевина, с которым встречался. (Других бы, в том числе и «русскоязычных мародеров» я бы рядом не поставил). Конечно, тексты Пелевина не поддаются однозначной интерпретации и ниодна их трактовок не будет полной и правильной (такое вообще не по-постмодернистки!), но версия Хаги мне импонирует. На мойвзгляд, несмотря на все языковые завихрения, Пелевин продолжает критическиетрадиции Ф.М.Достоевского (в книге эта связь прослеживается); другое дело, чтописать о (пост)современном мире языком позапрошлого века было бы смешно.Используя художественно-философские методы, Пелевин гораздо глубже постигаетокружающий кошмар, нежели обществоведы с их позитивистскими подходами. Трактовать же творчество Пелевина в «квантово-буддийском»духе (все вокруг иллюзия) – это значительно обеднять смысл его произведений,что, впрочем, вполне отвечает целям недобросовестных и ангажированныхкритиков-мародёров.Самаисследовательница занимает по отношению к современному миру отнюдь ненейтральную позицию и в творчестве своего героя находит подтверждение своим взглядам.Мнимая объективность – это тоже позавчерашний день. Современность в трактовкеавтора – это крах свободы, разума иэтики. Для объяснения пелевинских текстов Хаги привлекает труды Г.Маркузе иМ.Фуко, а в предпоследней главе сравнивает Пелевина с Достоевским иСтругацкими. Помимо проблем постгуманизма, биополитики и пр., интереснойполучилась у Хаги часть, посвященная альтернативной истории.Да книгавышла насыщенной и богатой концептуально. Проблема в другом: с проседанием «культурки»здесь разбираемые проблемы понятны и интересны все меньшему количеству людей,как, впрочем, и сами романы Виктора Олеговича. Повторю, однозначная их трактовка невозможна, но вот, например,последняя компьютерно-имитационная модель ROMA3 так многое сейчас объясняет – гораздо больше,чем камлания соци-олухов и политоло-гав. Это не имеет особого практическогозначения, ведь тот же Достоевский все, что мог сказал о бесах в «бесах», что непомешало их дальнейшему триумфу. Период, о котором пишет Пелевин ознаменовалсяпереходм из антиутопии Оруэлла в дивный новый мир Хаксли, и это вызвало психологическийшок, новый, уже постоталитарный виток аннигиляции морали и желание «фаршпрокрутить назад». Надежды не сбылись, будущее превратилось в прошлое. Спасениев глубине мира индивидуальной души, но где ее найти среди черного пиара и оранусов? Некоторые прозрения Достоевского или Пелевина материализуются едва лине буквально (Вавилен и «банька с пауками»); зомби-апокалипсис пелевинскойфантастики – это уже не совсем фантастика, а совсем наоборот. Остается вопрос о сценариях «всхлипа» и «взрыва» (акции последнего стремительно растут). Еслиудастся (вдруг!?) все это предотвратить, то только благодаря тому, что, какпишет Хаги, Пелевину «нравится думать». Если бы это ещё понравилось некоторомучислу людей, которым бы удалось создать «критическую массу» контр-апокалипсиса.