Итальяно Мазуте

Акари-тян работала безошибочно: наливала, улыбалась, бранила кофемолку за то, что она снова «придумала новую философию помола». И всё бы ничего, но я заметил странность.

Она слишком часто поправляла прядь розовых волос, убирая её за ухо. Слишком тщательно разглаживала складку на фартуке, проходя напротив спрятанного меня. Её движения были отточенными и быстрыми, но в них появилась какая-то ненужная, почти девичья суетливость.

Она продолжала всё так же. Лавировала между клиентами, как капитан тонущего корабля, улыбаясь и одновременно отдавая приказы:

– Столик два – латте! Столик четыре – не спорьте с меню, оно вас переживёт!

Я любовался этим хаосом, потому что знал – она его держит. Весь.

Своими руками. Без страха.

Без пафоса.

А я стоял в конусе и философствовал.

«Слежка – это искусство быть никем. Конус – это вершина дзен. В нём нет гордости, нет боли. Есть только жара и медленное осознание, что тебе действительно нужно в туалет».

15:00 – 18:00.

Затишье. Самое коварное время.

Акари-тян вытирала стойку и смотрела в окно. Один раз её взгляд скользнул по улице и задержался – ровно на моём конусе.

Я затаил дыхание. Она видит. Она точно видит.

– Нет, – шепнул я самому себе, – я – идеальный конус. Без лица, без души, без позывов… ну, почти.

Мимо прошла пара школьников. Один ткнул в меня пальцем:

– Мам, смотри, новый арт-объект!

– Это Токио, милый, – ответила женщина. – Тут всё – арт-объект.

И тут дверь кафе распахнулась. Акари-тян вышла – не оглядываясь, с обычным пакетом мусора.

Она поставила его прямо рядом со мной.

На секунду её рука коснулась пластика – едва, как ветер.

– Если уж нечем заняться, – сказала она тихо, будто в пустоту, —То хотя бы вынеси мусор. И пей меньше кофе.

Затем вернулась внутрь, будто ничего не произошло.

Я остался стоять в конусе, облитый жаром, кофеином и смущением.

Она знала. Всё это время знала.

Но, как и всегда, решила не вмешиваться.

Вот за это я и любил Акари-тян.

Некоторые женщины улыбаются, чтобы спрятать тайну. Акари-тян улыбается, чтобы я догадался – но не раньше, чем она того захочет.

***

Акари-тян вечером начала заканчивать работу, я, затекший и пропахший асфальтом, сидел за газетным киоском.

Бросить слежку?

Нет.

Да, мне потом придётся ей всё объяснять. Но не сейчас.

Сейчас я был как мой дед, Джузеппе, который мог просидеть три дня в засаде на кабана, питаясь только оливками и злобой. Pazienza, как он говорил. Терпение. Ждать автобуса, ждать пасты, ждать, когда твой враг совершит ошибку.

Хозяин киоска, хмурый старик, ушёл на ужин, оставив стопки свежей прессы.

Я нацепил на себя передник, притворившись новым, очень уставшим продавцом. Думаю он был бы не против не стоять же в простое делу.

Мой уставший взгляд, привыкший выискивать подвох в каждом штрихе, упал на заголовок одной из газет:

«БЕЗУМНАЯ ПОГОНЯ НА СКОРОСТНОМ ШОССЕ: ПИКАЧУ, РИКШИ И ПИНТБОЛЬНЫЕ ПУЛИ!»

Внизу было размытое фото, на котором угадывался мой жёлтый силуэт в рикше деда. Очевидцы рассказывали невероятные истории. Один клялся, что видел, как Пикачу стрелял молниями. Другой – что это была постановка для нового боевика.

Кто-то про провокацию русских, был слышен русский рок. Абсурд достиг уровня городской легенды.

Я горько усмехнулся. По крайней мере, моя маска попала в историю.

И тут я увидел.

Акари-тян, выйдя из кафе, направилась не домой, а в соседний переулок.

И там её уже ждал он.

Господин Танака.

На нём был тот самый костюм хомяка, но на этот раз без головы, которая, видимо, мешала серьёзному разговору.

Он нервно теребил галстук, а она… протянула ему кружку с кофе навынос. Словно это было встреча отца и дочери, а не встреча заговорщиков.

Я приблизился, слившись с тенью и запахом типографской краски. Они стояли так близко, что я должен был слышать каждое слово.

Но дождь, будто нанятый самой судьбой, принялся барабанить по крышам и асфальту с таким усердием, словно природа решила аккомпанировать этому допросу и заглушить все улики.

Рядом со мной присел Сиямото-сан.

На нём была обычная гавайская рубашка с попугаями и шорты, но на голове красовался похожий дорожный конус, под которым я простоял полдня.

– Мальчик плачет, девочка бежит, а волки воют на луну, которую съел жадный дракон, – произнёс он загадочно, глядя на парочку в переулке.

– Дракон, – вздохнул я, не отрывая взгляда от парочки, – теперь мучается изжогой от неона и одиночества. – Помнится, ты когда-то умел читать по губам. Или это знание тоже смыло дождём сомнений?

– Умел? – он фыркнул. – Дорогой Итальяно, я не «умел». Я – венец творения в этом искусстве. Я могу прочитать по губам рыбу сквозь стекло аквариума. Но… за отдельную плату.

Я вздохнул, чувствуя, как мои сбережения тают быстрее, чем сахар в холодном кофе.

– С меня, – сказал я вспоминая меню, – один торт «Сердце вдребезги» и какао с двойной порцией зефира. Без дополнительных зефирок. Экономия – крест.

Сиямото-сан торжествующе улыбнулся, поправил свой головной убор и уставился на губы Акари и Танаки.

– Приступаю к дешифровке, – прошептал он. – Готовься удивляться.

– Хорошо… Танака-сан что-то говорит про… «непредвиденные обстоятельства»… и… «восемь глаз смотрят»… Нет, погоди, «восемь хвостов, рук»?.. Странно. Теперь он говорит: «Они не должны узнать про…» – Сиямото-сан нахмурился. – Про «последний мазок». Или «последний шанс»? Дождь, чёрт возьми! “ Безумный Ксерокс”…? А он тут причем…

Он помолчал, вглядываясь.

– Акари-тян… отвечает. Смотрит прямо на него. Говорит: «Скубрия…»

– ОТЕЦ?! – Сиямото-сан бросил на меня взгляд, полный фальшивого драматизма. – Слышишь, Мазуте ? «Отец, рискует…»

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Всё сходилось и одновременно разваливалось.

– Теперь он… кричит? Нет, просто сильно артикулирует. «…единственный способ исправить…» Исправить что? «…её наследие». Её? Моны Лизы? Художника? – Сиямото-сан жестом показал, что это догадка.

– Акари качает головой. Говорит: «Люди пострадают». Очень чётко: «Лю-ди-по-стра-да-ют». Танака машет рукой… пренебрежительно. Теперь он тычет пальцем в её кружку… Сравнивает кофе с чем-то… «Горькой правдой»? Акари отступает на шаг. Я вижу… она говорит: «Я не позволю…».

Последнее, что она делает, смотрит в нашу сторону и что-то бормочет.

И уходит.

Быстро. Танака остаётся один, сжимает кулаки. И так же уходи.

Всё

Сиямото-сан снял конус с головы вытер со лба пот, будто только что пробежал марафон по пустыне с грузом житейской мудрости за плечами.

– Ну что, сыщик? Хватит тебе этой порции правды за «сломанный» торт? Это всё, что я могу сказать… остальное пусть останется в тени.

Я не ответил.

Задумавшись над этими обрывками: «отец», «наследие», «люди пострадают». И в этот самый момент дождь, как на зло, взял и прекратился.

Резко.

Словно небесный кран перекрыли за ненадобностью. Вместе с его барабанной дробью исчез и весь антураж тайны, загадочности и нуарной поэзии, который он так любезно предоставлял. Остался лишь обычный, промокший и немного пошлый Токио, пахнущий мокрым асфальтом и влажностью.

В этой внезапной, оглушительной тишине мой вопрос прозвучал особенно нелепо:

– Сиямото-сан… А тебе что-нибудь известно про эти… восемь рук? Или хвостов? Есть хоть какие-то догадки? Что-то слишком часто стали они встречаться… Я почувствовал, как тишина стала гуще.

Он четыре медленных вдоха; воздух будто отвечал за него.

– Ммммм… – сказал он наконец, и пока он держал паузу, я мысленно прикинул стоимость ещё одного торта «Сердце вдребезги».

Наконец, он начал что-то искать по карманам своей гавайской рубашки, извлекая оттуда смятые салфетки, обертку от леденца и, наконец, потрепанную фотографию.

– Вот, смотри. Не уверяю, что это он, но проверить стоит.

На фото был стилизованный логотип: упитанный осьминог, который всеми восемью щупальцами с комфортом держал восемь кофейных кружек. Под изображением располагалась надпись: «Общество Восьми Теней».

– С тебя дополнительные зефирки, – тут же заключил Сиямото-сан, видя мою заинтересованность.

Логотип выглядел как нечто среднее между винтажной эмблемой и современным хипстерским дизайном. Эта чернильная мордаха была на удивление проработанной.

– И что? В Токио сотни таких логотипом с осьминогом. – Смотри даже тут вокруг: осьминоги – фаст‑фудный бренд города. Есть лавки, где осьминог держит терияки, есть где он варит кофе. Почему это – заведение особенное?

– Говорят, ходят слухи, что владелец – большой поклонник старой школы авангарда. И в последнее время они часто начали заказывать фломастеры. И самое главное только они во всем городе называют себя «Общество Восьми Теней».