ТЕПЛО ТВОИХ РУК

Посвящается

Адель,Ленар,Басыйр,Бриллиант, Дильбар,Ханифа,Тахир,Альфия,Малика,Умедхан,Влад,Светлана,Дмитрий,Александр

СПАСИБО ЗА ТО ЧТО ВЫ ЕСТЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Дорогой читатель!

Перед вами – не просто книга. Это – дверь. Дверь в мир, где самое сильное чудо – это человеческое милосердие. Где самый пронзительный роман разворачивается не на цветущих лугах, а в холодных больничных палатах. Где самый главный триллер – это битва за очередное бьющееся сердце.

Эта история родилась на границе двух миров – между светом жизни и тенью смерти. Её герои – не вымышленные картонки, а живые люди, в чьих руках ежесекундно находится вечность. Врач, которая готова бороться до конца. И полицейский, который знает о финале всё.

Вы будете замирать от напряжения в сценах реанимации. Улыбаться трогательным и ироничным диалогам. Задаваться вопросами, на которые у человечества нет ответов: что милосерднее – продлить жизнь или прекратить страдания? Где проходит грань между надеждой и упрямством? И что сильнее – предопределённость судьбы или сила человеческого духа?

«Тепло твоих рук» – это больше, чем роман. Это – чувство. Чувство того, что кто-то держит тебя за руку в самый тёмный час. Что даже в конце пути тебя может ждать не холод и пустота, а тихая, умиротворяющая тишина и добрый Проводник.

Мы гарантируем: начав читать, вы уже не сможете остановиться. А закрыв последнюю страницу, вы по-другому взглянете на свою собственную жизнь. Потому что эта книга не отпускает. И никогда не отпустит.

Готовы перевернуть первую страницу? Ваша жизнь уже не будет прежней.

ГЛАВА 1

Тёплый пакет с молоком, который я вынесла из дома, согревал ладонь, резко контрастируя с утренним морозцем. Я шла на утреннюю смену своей привычной дорогой – через сквер, мимо старого кирпичного здания котельной.

Из-под картонной коробки, прижатой к стене, показался знакомый влажный нос, а за ним – весь щенок, бело-рыжее существо с виляющим от радости хвостом.

– Буся, привет, – моё лицо расплылось в улыбке.

Я присела на корточки, вылила молоко в жестяную мисочку. Он принялся жадно лакать, тыкаясь мокрым носом в ладонь.

Именно в этот момент я его заметила. На обледеневшей скамейке у тополя сидел незнакомый мужчина. Скрюченная поза, взгляд, устремлённый в асфальт, пустые руки. Он не просил, просто сидел, превращаясь в ещё одну деталь зимнего пейзажа.

Я уже сделала несколько шагов к больнице, но что-то заставило обернуться. Не мысль, не жалость – чистое физическое ощущение, будто невидимая нить натянулась и дёрнула за сердце.

«Ладно», – вздохнула я про себя и, изменив маршрут, направилась к круглосуточному ларьку на углу.

Пять минут спустя я вернулась к скамейке. Мужчина не шелохнулся. Я молча протянула ему небольшой пакет – внутри были два горячих пирожка, тысяча рублей, салат, вода и пара толстых носков, купленных наугад.

Он медленно поднял глаза. В них не было ни удивления, ни благодарности – лишь непонимание. Его пальцы, синие от холода, с трудом сомкнулись вокруг пакета.

– Согрейтесь, – тихо сказала я и, не ожидая ответа, повернулась к Бусе.

– Всё, теперь точно бегу, – потрепала я щенка за загривок, чувствуя, как крошечное семя тепла проросло где-то под рёбрами, несмотря на пронизывающий холодный ветер.

Я шла к больнице, к миру с иглами, трубками и предсмертными хрипами. А в особо радостные дни – к внезапно открывшимся глазам, улыбкам и тем, кто уходил из больницы на своих двоих. Но теперь у меня был этот маленький запас человечности – купленный за пять минут в утренней суете. Его должно было хватить, чтобы снова смотреть в глаза смерти и не отводить взгляд.

Я вошла в больницу, и дверь захлопнулась, отсекая внешний мир. Здесь пахло своим, больничным: антисептиком, страхом и усталой надеждой.

Первым делом – проведать Анну Михайловну. Палата 314. Онкология. Терминальная стадия.

Она лежала неподвижно, как и всегда в последние недели. Кожа – пергаментная, прозрачная, глаза закрыты. Но монитор показывал устойчивый ритм. Дышал за неё аппарат ИВЛ.

Я положила руку ей на лоб – ритуал, привычный, как дыхание. Сначала я проверяла температуру кожи, как любой врач. А потом прислушивалась к себе. Искала тот самый, ни на что не похожий холод, что шёл не от тела, а словно из самой вечности. И сегодня я почувствовала его. Не сильный ещё, фоновый. Как тихий звон стекла, который слышен только в полной тишине.

«За 8 дней до дня рождения», – мелькнуло у меня в голове.

Я поправила капельницу, проверила дренажи. Всё чисто, всё работало. Я делала всё, что положено. Вводила питание, антибиотики, корректировала параметры вентиляции. Я поддерживала в ней жизнь. Но какую жизнь? Тело, которое уже забыло, как дышать само. Сознание, которое, возможно, давно уплыло в тихие, безболезненные миры.

«Она хочет жить», – сказала я себе, как мантру. Это не отговорка. Это кредо. Пока в глазах пациента есть искра, пока родные приносят фотографии и шепчут «мама, мы с тобой» – я не имею права сложить оружие.

Но вчера вечером её дочь, заплаканная, сорокалетняя женщина, спросила меня в коридоре: «Доктор, а она… она вообще что-нибудь чувствует? Не мучается ли?»

Я ответила то, что положено: «Мы контролируем боль. Всё, что в наших силалах».

Но сейчас, глядя на это угасающее тело, я снова задала себе тот же вопрос, что терзал меня уже много ночей подряд: что милосерднее – дать ещё один день или позволить уйти без мучений?

Я – солдат на этой войне, и моя задача – держать оборону до последнего. Но я всё чаще ловлю себя на мысли: не упёрлась ли я в стену, за которой уже нет ничего, кроме собственного упрямства и страха признать поражение?

«Чудеса случаются, – напомнила я себе, выходя из палаты. – Я сама их видела. Люди, обречённые статистикой, вставали и уходили домой».

Но чудеса были так давно и так редко.

По пути я заглянула к Семёну Игнатьевичу из 205-й. Тот самый, что капризничал с завтраком.

– Ну что, герой, суп сегодня будем? – пошутила я, беря его за запястье, чтобы пощупать пульс. Его кожа была тёплой, почти горячей от возмущения. Обычная человеческая теплота. Ни одного намёка на тот подкожный лёд, что я могла почувствовать даже сквозь лихорадку.

– Не буду! – буркнул он, но в глазах прыгали искорки. Он злился, ругался, но цеплялся за жизнь изо всех сил. И его тело, его дух – ничего не предвещало скорой развязки.

В ординаторской, за глотком холодного кофе, я машинально пролистала список тяжёлых пациентов, поступивших за последнюю неделю. Мозг сам выхватывал даты.

Сергей Н., 45 лет. Остановка. Поступил 3 декабря. День рождения – 10 декабря. За 7 дней до.

Мария К.,62 года. Массивное ЖКК. Поступила 5 декабря. День рождения – 12 декабря. За 7 дней до.

Молодой парень,ДТП. Поступил вчера. В тяжёлом состоянии. День рождения… 31 декабря. За 8 дней до.

Я откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Это не было совпадением. Это была статистика. Жестокая, неумолимая, которую я собирала по крупицам годами. Сначала думала – паранойя. Потом – закономерность. Теперь – аксиома. Астральное тело, биополе, душа… Неважно, как это называть. Факт оставался фактом: за 5-9 дней до своего дня рождения человек становится уязвим. Его жизненная сила, его связь с этим миром истончается, как натянутая струна, готовая лопнуть.

И самое страшное было в том, что это знание не помогало его спасти. Оно лишь заставляло смотреть на дату в графе «Дата рождения» с леденящим душу предчувствием. Ты знаешь, что шторм придёт. Но не знаешь, чей корабль он утащит на дно в этот раз.

Я снова вышла в коридор. Мой собственный день рождения был через неделю. И я чувствовала, как моя собственная «струна» натягивается, становясь тоньше и звонче. Сегодня будет трудно. Холод будет липнуть к пальцам после каждого прикосновения к тем, чьи сроки подошли к опасной черте. Но я должна была работать. Потому что если я вижу закономерность, значит, кто-то должен быть на посту, чтобы встретить тех, кого эта закономерность затронет.

Я подошла к раковине, с силой потёрла руки под струёй почти кипятка, пытаясь согреть кончики пальцев. Не помогало. Холод шёл изнутри. От знания, которое стало частью меня.

Я познакомилась с ней в шесть лет, когда в 2004-м случился у отца первый инфаркт. Врачи в Москве предлагали пересадку сердца, говорили – осталось три месяца. Он вернулся домой умирать. Но Смерть тогда лишь присела на порог, кивнула и отошла в тень.

Потом пришел 2017-й – панкреатит, выжигающий отца изнутри, оставляя лишь кожу да кости. Я видела, как он таял на глазах, а в венах его бушевала война, где калий упал до двух – цифры, что до сих пор отзывается в моих снах ледяным уколом. 2018-й принес жкб, холецистит и операцию, после которой от отца осталась тень.

Она стала моей тихой соседкой. Сидела на скамейке возле нашего дома, стояла у порога, смотрела в окно. И я, ребёнком, научилась жить под её взглядом. Благодаря этому та шестилетняя девочка смогла вырасти рядом с отцом, узнать его – сильным, смешным, любящим – и побывать частью настоящей семьи.

А потом пришёл 2019-й. За три месяца до инсульта мне приснилось, как он падает. За день до – я сидела над ним и рыдала, спрашивая: «Пап, что мы будем делать, если ты умрёшь?» Он смеялся. А за три часа до того, как он рухнул на кухне на моих глазах, я проснулась от чёткого, холодного голоса: «Вставай». Я вышла – и увидела, как падает его тело. Я была единственной, кто не спал в ту ночь. Кроме него. И кроме Неё.

Позже, работая медсестрой в кардиохирургии, я прикоснулась к руке пациента, который шутил час назад. Мои пальцы обжег лёд. Через полчаса его не стало. Хотя всё было «хорошо». Так я окончательно поняла: смерть – не враг. Она – тень, что идет рядом с одними и обгоняет других.

Сначала я боролась с ней, ненавидела её. Потом поняла – все это время она просто сидела на скамейке возле моего дома и смотрела, так и не заходя, хотя могла. Она проявила милосердие.

И теперь я спрашиваю себя: отнимаю ли я её работу, идя в реанимацию? Нарушаю ли я естественный ход вещей? За все время учёбы в ординатуре я поняла: можно сделать максимум, а человек умрёт. Но есть те, кто выживают вопреки всему.

Эта фраза отзывалась эхом в моей голове, пока я глядела в тёмное окно приёмного отделения. Ночь была моей стихией. Тишина, прерываемая только щелчками мониторов и тяжёлым дыханием умирающих этажом выше. Постоянные подъёмы по лестнице давали о себе знать нахлынувшей усталостью.

Я уткнулась в телефон, пытаясь за четыре часа до конца смены посмотреть новые анализы папы, которые пришли уже днём, в обед. Время посмотреть появилось только сейчас. Так… Мочевина и креатинин пришли в норму, лейкоцитоз снизился… гомоцистеин 22,29. Я разозлилась от этого. Наладила сахара, сейчас инсулин не скачет, но он упал с кровати, и на ноге раны. Постоянно лечу, но где-то всё равно дыра возникает. ХПН 3А стадии. Три месяца назад было 162, сейчас 133, хронический панкреатит, артериальная гипертензия, ОНМК в анамнезе, ишемическая болезнь сердца, сахарный диабет второго типа, инсулинозависимый, фибрилляция предсердий, стеатоз печени и, господи, повышен билирубин… Я хочу его спасти, он хочет жить, но я словно бегу каждый раз впереди смерти, чтобы обхитрить её, и боюсь, что однажды просто не успею.

И вдруг – грохот.

Двери приёмного отделения распахнулись, впуская холодный зимний воздух. Двое санитаров вкатили каталку с окровавленным мужчиной, а рядом… Он. В полицейской форме, с лицом, на котором читалась вся тяжесть ночи. Рядом с ним ещё двое полицейских.

– Доктор! – его голос прозвучал как выстрел, властно и чётко. – Нашли на трассе. Рядом лежал нож. Дышит еле-еле.

ГЛАВА 2

Вот и всё, конец спокойной смены. Мужчина, тридцать лет. Мало. Слишком мало для того, чтобы тут лежать. Подходим.

Кожа землистая, влажная. Дыхание… Господи, это же агония. Ловишь его, как рыбу на берегу – хриплое, прерывистое. Это не дыхание, это предсмертная запинка.

«Нашли на трассе. Рядом нож».

Всё. Картинка складывается сама. Нож. Трасса. Значит, не медицинская история. Значит, травма, криминал. Может, пьяная драка, а может, и что похуже. Мозг уже рисует картину: кровотечение, пневмоторакс, тампонада. Где рана? Ищем.

Руки сами собой скользят по телу, по груди, животу. Мокро, но не от пота. От крови? Нет, пока чисто. Значит, внутреннее? Или просто успели?

Окликаю его. Ноль. Шкала Глазго – три балла, если дышит. А он почти не дышит. ABC… Airway. Дыхательные пути. Беру ларингоскоп – холодный металл привычно врезается в пальцы. Интубация. Делаю. Всё на автомате. Голова пустая, только алгоритм.

«Подключить к ИВЛ! Катетер – две периферии, желательно толще! Взять кровь на газы и группу!» – команды отдаю своим, голос как из жести. Спокойный, ровный. Внутри – тишина.

Санитары уже раскатывают дефибриллятор, медсёстры готовят лекарства. Работаем как единый механизм, без лишних слов.

И тут… Монитор. Из ровной синусоиды – хаос. Желудочковая тахикардия. Переходит в фибрилляцию.

Остановка.

«Остановка!» – кричу я, и мир сужается до квадрата метра вокруг этого тела.

Протокол. Непрямой массаж. Ребра хрустят. Это всегда хрустит. Звук, который не привыкнешь.

«Заряжаем! Отойти! Разряд!»

Тело вздрагивает. Смотрим. Нет. Всё та же беспорядочная черточка на экране.

Адреналин. Снова массаж. Глубже. Давишь изо всех сил, пытаешься протолкнуть жизнь по пустым сосудам. В голове стучит: «Тридцать лет. Всего тридцать. Почему? Из-за какого-то ножа на трассе?»

Делаем второй разряд.

И…

Монитор. Ритм. Слабый, но есть. Синусовый. Похож на нормальный. Давление подползает с 40 до 60. Он… вернулся. Сердце бьётся. Мы его вытащили. С этой трассы, из этой остановки. Выдох. На секунду.

А потом он открывает глаза.

Сначала просто стеклянные, ничейные зрачки. Смотрит в потолок. А потом… взгляд фокусируется. На мне.

И всё меняется.

В этих глазах нет благодарности. Нет. Он не видит врача. Он видит угрозу.

«Держи…» – не успеваю договорить.

Он – как пружина. Рывок. Его тело, которое только что было безвольным грузом, теперь – сгусток дикой силы. Руки, только что лежавшие по швам, взметнулись.

Одна срывает с лица маску, царапает когтями по коже. Другая – впивается в горло. Пальцы, сильные, как тиски.

Шок. Белая вспышка в голове. Не боль. Не страх. Глупая, детская мысль: он же только что был мёртв. Как он может быть так силён?

Задыхаюсь. Темнеет в глазах. Слышу крики санитаров, грохот падающего столика. Но всё это – как сквозь воду. Мир сузился до этого лица, искажённого гримасой, и до жгучей боли в шее.

Интубационная трубка. Сорвёт трубку – умрёт.

Мысль холодная, клиническая. Она прорезает панику. Мои руки не пытаются оторвать его. Они хватаются за его запястье, упираются, чтобы он не порвал вены. Это уже не самозащита. Это продолжение реанимации. Не дать ему убить себя, пытаясь убить меня.

Я пыталась оторвать его руки, но они были как из чугуна. В глазах поплыли чёрные пятна. И сквозь этот нарастающий гул в висках я увидела его.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Он не бежал. Он возник. Как тень, как сгусток сконцентрированной энергии. Его лицо было маской холодной ярости, но движения – выверенными, точными, без единого лишнего жеста.

Одной рукой он вцепился в запястье мужчины, что сжимало мою шею, – не пытаясь оторвать, а перекрывая кровоток, заставляя мышцы ослабнуть. Большой палец впился в нервный узел. Пальцы пациента рефлекторно разжались на долю секунды – и этого хватило.

Вторым движением, плавным и неумолимым, полицейский провернул его руку за спину, прижал всем телом к каталке. Металлический лязг наручников прозвучал финальным, безоговорочным аккордом в этом хаосе.

Только тогда я смогла вдохнуть. Воздух ворвался в лёгкие обжигающим, болезненным спазмом. Я откашлялась, оперлась о стену, дрожа всем телом.

Он не смотрел на пациента, который теперь слабо боролся в его железной хватке. Его взгляд был прикован ко мне. Серый, пронзительный, почти физически ощутимый. Он дышал ровно, но ноздри его были слегка расширены, а в глазах бушевала буря – гнев, смешанный с чем-то другим… С беспокойством?

– Успокойся, – его голос прозвучал негромко, но с такой ледяной властью, что по моей спине пробежали мурашки. Он обращался к пациенту, но смотрел на меня, будто проверяя, цела ли я, жива ли.

Мир медленно возвращался в свои рамки. Звон в ушах отступал, сменяясь привычными звуками отделения. Но призрачное кольцо на горле и тяжесть его взгляда оставались со мной, как клеймо этой ночи.

Он валит на кушетку. Тиски на горле ослабевают. Я глотаю воздух, кашляю.

Глаза его всё ещё горят ненавистью. Он бьётся, плюётся, хрипит что-то нечленораздельное.

Рука сама тянется к столику. Шприц. Диазепам.

Делаю укол. Быстро, резко. Почти так же, как он атаковал меня.

Его глаза медленно тускнеют. Ярость тонет в химическом сне. Он обмякает.

Тишина.

Стою, опершись о стену. Дышу, как после марафона. В горле горит. В зеркале напротив вижу своё отражение – растрёпанная, белая как полотно, с красными полосами на шее и синяком, который только начинает проступать.

И на его лице – уже не злоба. Теперь он просто спит. Ребёнок. Тридцать лет.

Подхожу, проверяю зрачки. Снова врач. Снова алгоритм. Давление, пульс, трубка на месте.

Он стабилен.

Поднимаю с пола шприц, протираю кожу антисептиком. Резкий запах спирта.

И понимаю, что та тишина в голове, что была до этого, – она лопнула. Теперь там навсегда останется этот след. Отпечаток его пальцев на моей коже. И знание, что мы вытаскиваем их с того света, а они, проснувшись, могут принести нам этот ад с собой. Прямо в приёмный покой. Прямо в горло.

В тот же миг полицейский оказался между нами. Перехватил его руку, надел наручники.

«Успокойся», – сказал он тихо, но так, что по коже пробежали мурашки… Когда тот мужчина схватил меня за горло, мир на секунду поплыл. Но полицейский был быстрее.

Теперь он стоял передо мной, всё ещё адреналиновый, но голос мягкий:

– Вы в порядке? – его взгляд был пристальным, слишком внимательным. Он изучал моё лицо, как будто читал по нему – скользнул по глазам, губам, остановился на шее, где остались следы пальцев, снова вернулся к глазам.

– Да… спасибо, – я сглотнула, всё ещё чувствуя призрачное сжатие на горле.

Я распорядилась отвезти пациента в реанимацию, поставить капельницу, вызвать психиатра, взять анализы на наркотики. Он вышел за дверь вместе с другими полицейскими следом за пациентом.

К этому времени завели ещё одного пациента, и снова воцарилась тишина. Только через два часа, как только санитары унесли того пациента, я снова сидела за столом и снова достала свой телефон. И вдруг кто-то зашёл, и перед глазами появился он. Немного нерешительно, он подошёл и сказал:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.