Осетинские этюды. О художниках, поэтах, музыкантах и мастерах сцены Осетии.

Предисловие от авторов

Есть на свете земля, где искусство рождается не из формы и не из замысла, а из дыхания самой природы. Эта земля – Осетия. Здесь свет ложится на холсты так, будто помнит древние горные тени; слово звучит так, будто его повторяют ветры перевалов; а музыка течет, как горный поток, в котором отражается небо.

Осетия всегда жила в пространстве искусства. Художники, писатели, музыканты – они не просто творили, они вслушивались в ритм своей земли, превращая е е дыхание в краски, строки и мелодии. Их творчество – это зеркало гор, в котором человеческая душа видит себя очищенной и вознесенной над временем.

Настоящий сборник – пятнадцать этюдов о свете и звучании осетинской культуры. Каждый из них – это не биография, не очерк, а размышление: о том, как вдохновение превращается в судьбу, как национальный мотив становится частью вечного искусства. Здесь соединяются философия и поэзия, документ и созерцание, память и мечта.

Есть особая тишина, в которой рождается искусство. В ней слышен не только зов гор, но и шепот веков, отзвук тех голосов, что творили до нас. В каждом подлинном произведении искусства живет воспоминание о предках – тех, кто строил мир не из камня, а из смысла, не из звука, а из души. И потому художник – не просто человек, он посредник между временем и вечностью, между мгновением и глубиной.

Когда кисть касается холста, когда перо выводит строку, когда звучит первый аккорд – это не просто акт творчества, это свидетельство существования духа, который сильнее пространства и времени. Искусство – это форма памяти, где не исчезает то, что было создано искренне.

Мы живем в эпоху перемен, когда шум времени пытается заглушить тихий голос красоты. Но истинное искусство не исчезает – оно лишь затаивается, чтобы однажды вновь прозвучать, как эхо в долинах, как свет на вершинах. И тогда человек снова обретает чувство дома – духовного, того, где корни становятся крыльями.

Мы стремились рассказать о той внутренней музыке, что звучит в каждом подлинном творении. Эти страницы – не столько повествование, сколько приглашение к диалогу, в котором свет и смысл неразделимы.

Пусть этот сборник станет данью уважения всем, кто несет в мир огонь осетинского духа – художникам, поэтам, композиторам, дирижерам, актерам и актрисам. И пусть каждый этюд станет лучом, отражающим их живой, неповторимый свет – свет, в котором соединяются память и вдохновение, земля и небо, человек и вечность.

Этюд 1. Голос гор

Арфа Коста Хетагурова

Голос Коста Хетагурова – голос гор, впитавший в себя запах горных трав, звон копыт на горной тропе и вечернюю тишину над аулом. Он не был просто поэтом. Он был тем, кто научил слово смотреть в глаза правде и не отводить взгляда.

В его стихах горы оживали не как фон, а как свидетели и судьи. Они стояли рядом с ним, когда он писал о бедности и унижении, о красоте и достоинстве, о родной земле, которая может быть суровой, но никогда – чужой. В этих строках жила арфа – невидимая, но ощутимая, с тугими струнами, натянутыми из страданий и любви народа. Каждый удар по ним отзывался в сердце Осетии.

Коста писал, как будто слышал музыку, которой не слышали другие. Это была музыка неба над Казбеком, шепот горных рек, стук молота кузнеца, пение женщины над колыбелью – и все это сливалось в один аккорд. Он умел превращать боль в свет, а простое слово – в клятву.

Философия его поэзии – в верности истине. Он был арфой, но и зеркалом, в котором каждый осетин видел себя. Иногда отражение было светлым, иногда – горьким, но всегда – честным. Коста говорил: народ, лишенный правды, – это народ, лишенный будущего. Его голос звучал не только в стихах, но и в поступках: в помощи обездоленным, в открытых письмах, в непримиримости к несправедливости.

И потому он стал духовной матрицей нации. Не в том смысле, что создал народ, – но в том, что научил его помнить себя, даже когда все вокруг склоняет к забвению. Коста Хетагуров – это не просто страница в книге, это тихий, но неугасимый свет, горящий внутри каждого, кто хоть раз читал его строки.

И когда в горах поднимается ветер и начинает играть в каменных ущельях, можно подумать, что это сама арфа Коста отзывается на вечный зов: струны из боли, струны из надежды, струны из мечты. И горы слушают. И народ слушает. И каждый, кто слышит этот голос, уже не может остаться прежним.

Этюд 2. Между светом и тенью

Искусство Максима Цагараева и Ахсара Гассиева

К картинам Максима Цагараева и Ахсара Гассиева возвращаешься снова и снова, словно к окну, из которого открывается вид, меняющийся с каждым днем. Их полотна не просто отражают мир – они разговаривают с ним, всматриваются в него, находя скрытые смыслы там, где взгляд привык видеть лишь привычное.

Свет и тень в их творчестве – это не техника, а философия. У Цагараева свет часто мягок, как дыхание утра, он обнимает предметы и людей, не вырывая их из тени, а позволяя быть в ее полутоне. У Гассиева свет иной – резкий, почти резонирующий, пробивающийся сквозь тяжелые облака, как внезапная истина, от которой невозможно отвести взгляд. Оба художника знают, что свет без тени – слеп, а тень без света – безликая пустота.

Их картины – это внутренняя вселенная, где каждая деталь имеет значение. Философия цвета в их работах сродни языку поэзии: у Цагараева – это приглушенные, глубокие тона, как строчки, сказанные вполголоса, но от этого еще более пронзительные. У Гассиева – яркие акценты, которые вспыхивают, как эмоциональные кульминации в стихах, пробуждая зрителя от привычного восприятия.

Вглядываясь в их полотна, начинаешь понимать: они не просто изображают реальность – они открывают ее новую грань, словно снимая завесу. Тот самый луч солнца, пробивающийся сквозь облака, у них становится не только пейзажным элементом, но и метафорой – пробуждением духа в человеке, прозрением, которое приходит не сразу, а как тихое откровение.

Их живопись – это форма молчаливого диалога с вечностью. Художники, подобно хранителям, несут не только образы, но и то, что за ними стоит: воспоминания народа, его боль, его радость, его стремление к свету. В их работах можно найти и нартовскую гордость, и смиренную красоту горных селений, и ту тонкую грань между земным и небесным, которая делает Осетию неповторимой.

Время в их картинах течет иначе. Оно не торопится. Оно дает возможность рассмотреть отблеск солнца на воде, трещину в старом камне, дым, медленно поднимающийся из печной трубы. И в этих деталях – та самая философия бытия, где свет и тень не враждуют, а вместе создают пространство, в котором душа находит форму.

И, может быть, именно поэтому их искусство остается с нами. Потому что, выходя из галереи или закрывая альбом с их репродукциями, мы уносим с собой не только увиденное, но и услышанное без слов – тихое, но глубокое напоминание: дух просыпается там, где свет и тень встречаются, чтобы стать единым дыханием.

Этюд 3. От формы к смыслу

Сияющие миры Ацамаза Харебова

Иногда художник не просто пишет картины – он открывает пространство света, где человек словно впервые встречает самого себя. Искусство Ацамаза Харебова именно таково: оно изображает мир, и раскрывает его сияние, делает видимым невидимое.

Картины Харебова – это отражения иных измерений, где материя становится светом, а свет – дыханием. В них нет границ между реальностью и воображением, между видимым и ощущаемым. Каждое полотно словно рождено на границе сна и пробуждения, где цвета не просто краска, а энергия, способная изменять внутреннее состояние зрителя.

В его живописи есть что-то от древних мифов и что-то от будущего, которого мы еще не достигли. Это искусство памяти и предчувствия. Здесь сквозь абстрактные формы проступает космос души, а линии напоминают о первоэлементах – огне, воде, воздухе, земле и свете. Художник словно заново выстраивает вселенную – не ту, что за окном, а ту, что внутри человека.

Свет у Харебова – не просто визуальный эффект, а смысловой центр. Он не освещает предметы, а рождает их. Каждая вспышка, каждый переход тона – это движение духа, поиск гармонии между хаосом и порядком. Этот свет живет и дышит, он не статичен: он то вспыхивает, как вдохновение, то замирает в прозрачной тишине, как мгновение откровения.

Его миры – это пространство созерцания. В них нет места суете, шуму, случайности. Здесь все подчинено внутреннему ритму, похожему на дыхание вселенной. Зритель словно вступает в диалог с самим светом, ощущая его не глазами, а сердцем. И в этом – суть искусства Харебова: оно не рассказывает, а пробуждает.

В каждом полотне есть ощущение пути – из тьмы к свету, из формы к смыслу, из хаоса к гармонии. Этот путь универсален: он проходит через человека, через его внутренние сомнения, страсти и надежды.

Может показаться, что его живопись абстрактна. Но на самом деле она глубоко реальна – просто реальна иначе. Это реальность света, энергии, сознания. Художник словно напоминает: истина не в том, что видимо, а в том, что сияет внутри.

Так рождаются его сияющие миры – миры, где цвет становится мыслью, а линия – молитвой. Это пространство чистого чувства, где нет границ между искусством и бытием.

И потому, глядя на картины Харебова, мы вдруг понимаем: свет, который он изображает, – это свет, живущий в нас самих.

Этюд 4. Симфония покоя

Феликс Алборов и тишина звука

Некоторые композиторы стремятся к блеску и громогласности, к мощным аккордам, что захлестывают зал, подобно волне. А есть те, чья музыка тиха и светла, но в этой тишине – целый мир. Феликс Алборов принадлежал к последним. Его творчество – это не вызов и не демонстрация силы, а тихая беседа с душой, в которой каждое слово-звук весит столько же, сколько целая жизнь.

Он родился среди гор, и, кажется, именно они стали его первой школой музыки. Не партитуры и не наставления учили его гармонии, а шум ветра, шелест листвы, мерный стук дождя по крыше дома. С детства он понял, что музыка – это не только то, что записано на бумаге. Это дыхание мира, которое можно услышать, если уметь молчать. Возможно, поэтому музыка Феликс Алборова никогда не была шумной – она была глубокой, как озеро, в котором отражается небо.

В своих произведениях Феликс Алборов никогда не стремился к излишней театральности. Его произведения – это скорее путешествия внутрь, чем демонстрация внешнего блеска. В основе его музыкального мироощущения лежала простая истина: музыка должна исцелять.

О нем порой говорили, что он композитор камерных пространств, но такое определение слишком ограничивает. Феликс Алборов свободно владел и крупными формами, наполняя их внутренним дыханием и естественной пластикой. Он понимал тайную природу голоса, который способен звучать, как многоголосая память народа, и тонко чувствовал драматургию, где музыкальная линия становится судьбой.

Особая сила его стиля – в органичном соединении национального и академического начал. Осетинский напев, мягкая лиричность и точность формы в его музыке не вступали в противоречие, а сливались в единый живой поток.

В жизни Феликс Алборов был человеком немногословным. Но стоило ему коснуться клавиш или открыть чистый лист нотной бумаги, как тишина вокруг вступала с ним в незримый союз. Он умел слушать паузы между звуками – и именно там, в этих паузах, рождалась настоящая музыка.

Феликс Алборов оставил после себя не только партитуры, но и особое чувство – что мир может быть гармоничным, если научиться его слышать. Его музыка не стареет, потому что она обращена не к моде, а к человеческой душе. И, возможно, именно поэтому, слушая ее сегодня, мы чувствуем то же, что чувствовали его первые слушатели: как в нас прорастает тихий свет, а сердце начинает дышать в ритме вечности. И мы видим в себе тот самый свет, который он умел превращать в мелодию души.

Этюд 5. Сердце, поющее сквозь время

Жанна Плиева – поэтика композитора

В музыке Жанны Плиевой нет границы между прошлым и настоящим. Она словно живет в двух мирах одновременно: в мире древних напевов, которые звучали у костров и на свадебных торжествах, и в мире тончайших гармоний, рожденных в залах консерваторий и концертных площадках. Ее искусство – это мост, перекинутый через время, по которому может пройти каждый, кто готов слушать сердцем.

Жанна Плиева выросла среди звуков родной земли: песен, в которых женщины оплакивали близких или благословляли молодоженов, мелодий, которыми пастухи отзывались друг другу в горах, торжественных и грустных мотивов праздников. Эти звуки она пронесла через всю жизнь, превратив в основу своей композиторской речи. Но она никогда не копировала фольклор буквально – она вплетала его в ткань своих произведений, как тонкую золотую нить, придающую блеск и глубину.

Ее мелодии имеют удивительное свойство: они одновременно узнаваемы и непредсказуемы. Словно в них спрятан древний код, который отзывается в сердце каждого, кто слышит, – даже если он никогда не был в Осетии и не знал ее песен. Плиева соединяет ясность народного мотива с современным музыкальным языком: неожиданные гармонические повороты, сложные ритмические рисунки, прозрачные, как горный воздух, оркестровки.

Особое место в ее творчестве занимает работа с голосом. Песня у нее – это не просто вокальное произведение, а диалог человека с миром. Она может звучать как тихая исповедь, а может – как мощный, почти эпический призыв. Но всегда в основе – человеческое чувство: любовь, тоска, надежда.

В оркестровых произведениях Жанны Плиевой слышно дыхание пространства. Там нет случайных звуков: каждый аккорд – как шаг по каменной тропе, каждый тембр – как оттенок неба в разное время дня. Ее музыка строится не на спешке, а на созерцании, и потому она действует глубоко и надолго.

Философия Плиевой проста, но требует внутренней честности: прошлое нельзя заморозить, его нужно прожить заново в настоящем. Только тогда оно сохранит силу и будет способно говорить с будущим.

Слушая ее произведения, можно почувствовать, как две реки – река традиции и река современности – сливаются в одно течение. И в этом течении есть место каждому: и тому, кто ищет истоки, и тому, кто устремлен в будущее. Музыка Жанны Плиевой – это не просто звуки, а сердце, поющее сквозь время, и это сердце говорит на языке, который понимает любой человек, где бы он ни жил.

Этюд 6. Звук власти и вдохновения

Валерий Гергиев – дирижерская воля

Валерий Гергиев стоит на подиуме так, будто в его руках сосредоточено все движение мира. Один взмах – и медные трубы вспыхивают, словно горные рассветы; легкий поворот кисти – и струнные замирают, как вечерний воздух над рекой. Его дирижирование – это не просто координация оркестра, это энергетический поток, в котором сливаются воля, страсть и миссия.

Его жесты экономны, но полны внутреннего напряжения. Он не распыляется, не разбрасывается эмоциями – он направляет их точно в цель, как опытный стрелок. В оркестре под его рукой нет лишних звуков: каждый аккорд – это выверенная мысль, каждая пауза – осознанное дыхание.

Но Гергиев – не только музыкант мирового уровня, он и культурный дипломат. Его концерты в разных странах становятся посланиями без слов. Он умеет говорить языком музыки о вещах, которые трудно выразить иначе: о достоинстве, о памяти, о праве народа быть собой. И потому неудивительно, что в трудные времена, когда решалась судьба Южной Осетии и ее народа, он не остался в стороне. Он открыто поддержал свою малую родину, выступая с заявлениями, давая концерты в знак солидарности, привлекая внимание мировой общественности. Для него это было не жестом вежливости, а долгом чести.

В этом проявилась еще одна сторона его миссии: он стал мостом между Осетией и миром. Его имя открывало двери крупнейших концертных залов, и через эти двери он вел в мир частицу своей родины. Он не просто представлял Осетию на мировой сцене – он делал так, чтобы мир слышал ее голос.

Его энергия – это не только сила рук, управляющих оркестром, но и сила сердца, способного держать в себе память и верность. В каждом его выступлении есть то, что невозможно отрепетировать: внутренний ритм, соединяющий в себе и биение сердца музыканта, и дыхание его народа.

Когда он стоит перед оркестром, можно представить, что за его спиной – горы, а перед ним – весь мир. И в этот момент он действительно становится тем самым мостом, который соединяет их, – мостом, по которому музыка идет от истоков к бескрайнему горизонту, не теряя своей силы и правды.

Этюд 7. Тишина, ставшая звуком

Вероника Дударова – дирижер времени

В истории дирижерского искусства немало громких имен, но путь Вероники Дударовой – особенный. Она вошла в профессию, когда для женщины стоять за пультом перед оркестром считалось почти невозможным. СССР знал дирижеров-мужчин, знавших силу и славу, но не видел женщины, способной управлять этим кораблем музыки, где каждая партия, каждый инструмент требует точности, характера и безусловного авторитета. Дударова стала первой – и сразу навсегда изменила представление о границах.

Ее история – это путь сквозь недоверие, предвзятость и сомнения. В начале ее карьеры находились те, кто открыто говорил: «Это не женское дело». Но она не спорила словами – она отвечала звуком. С каждым концертом, с каждым репетиторским часом она доказывала, что дирижирование – это не вопрос пола, а вопрос внутренней силы и ясности художественного замысла.

Вероника Дударова обладала особенным стилем управления оркестром. Ее жесты были точными, но не холодными, полными пластики и уверенности. Она никогда не пыталась копировать мужскую манеру – ее дирижирование было утонченным, но насыщенным энергией, а ее внутреннее пламя чувствовалось даже в самых тихих пассажах. Она умела заставить оркестр играть так, чтобы в музыке слышалась не только техника, но и дыхание живого чувства.

Ее биография – это летопись достижений, но и летопись преодолений. За каждым большим концертом стояли годы упорного труда, за признанием – сотни часов в зале, где она одна против целого мира доказывала свое право стоять за пультом.

Дударова говорила, что дирижер – это не только музыкант, но и философ. И действительно, ее трактовки произведений были глубоки и осмысленны. В ее исполнениях чувствовалась не только музыкальная логика, но и история, стоящая за каждой нотой.

Она была дирижером времени – умела управлять не только ритмом музыки, но и течением смысла. Ее концерты оставляли в памяти ощущение, что ты прикоснулся к чему-то неизмеримо большему, чем просто исполнение произведения.

Вероника Дударова доказала, что внутреннее пламя способно растопить самые холодные стены сомнений. И сегодня, вспоминая ее, мы видим не только первую женщину-дирижера в СССР, но и человека, который научил музыку говорить новым голосом – голосом, в котором тишина стала звуком, а сила – красотой.

Этюд 8. Танец, обращенный к небу

Светлана Адырхаева – балет и дыхание вечности

На сцене она появлялась так, будто не выходила из кулис, а рождалась из света. Ее движения были точными, как рисунок резца, и одновременно текучими, как горная река весной. Светлана Адырхаева не просто танцевала – она превращала каждый шаг в слово, каждое движение в фразу, каждый поворот в паузу, полную смысла. Ее искусство было выше техники, выше блеска – оно касалось области, где тело и дух перестают быть разделенными.

С детства в ее судьбе был ритм – не только музыкальный, но и ритм внутренней дисциплины. Балет требует жертв, и она знала об этом. Но для нее эти жертвы были не утратой, а обретением: каждое утро у станка, каждая репетиция были шагами на пути к идеальной форме – не ради красоты, а ради истины.

В ее танце чувствовалась Осетия. Не в прямых цитатах фольклора, не в намеренных жестах, а в самой природе ее движения – гордой, открытой, устремленной вверх. Она несла в себе ту особую горскую осанку, когда спина прямая не из-за выучки, а из-за внутреннего чувства достоинства.

Адырхаева умела превращать сцену в храм. В ее исполнениях были роли, где трагедия и ликование существовали рядом, как две стороны одного мига. Она могла взлететь – и это был не просто прыжок, а жест освобождения, как если бы душа сбросила с себя тяжесть тела. Могла замереть в неподвижности – и в этой тишине зритель слышал целую историю.

Философия ее танца была проста и безупречна: балет – это молитва в движении. Не перед кем-то, а перед самим понятием красоты и гармонии. Танцуя, она не играла, а жила на сцене. Каждое ее па-де-де, каждый арабеск были разговором с невидимым собеседником – может быть, с небом, может быть, с вечностью.

Вечером, когда спектакль заканчивался, зал еще долго не отпускал ее. А в памяти зрителей оставался тот образ, который невозможно забыть: тень танцовщицы, летящая по мрамору сцены, легкая, как дыхание, и свободная, как душа, которая наконец нашла путь в небо.

И, возможно, именно поэтому имя Светланы Адырхаевой стало символом того, что искусство способно преодолеть земное. Оно может стать мостом к вечности – если в него вложено все, чем живет человек: труд, вера, любовь и бесконечная устремленность вверх.

Этюд 9. Голос, открывающий Вселенную

Вероника Джиоева и сила лирической мощи

Одни голоса просто звучат, другие же преображают пространство – в них рождается дыхание смысла, которое меняет все вокруг. Голос Вероники Джиоевой – из тех, что не просто наполняют зал, но раскрывают в нем целую Вселенную. Она выходит на сцену, и привычное время перестает существовать: остаются только музыка, дыхание зала и тот свет, который рождается из ее пения.

Для Джиоевой опера – это не жанр, а форма духовного преображения. Она не «играет» героиню – она становится ею. Каждое ее исполнение – это алхимия звука и чувства, где нота – это не технический элемент, а крошечная вселенная со своим цветом, температурой, ароматом. Ее голос может быть мягким, как бархатный вечер над горами, и в то же время пронзительным, как первый крик новорожденного.

Она владеет редким даром – петь так, что за музыкой слышится жизнь. В ее ариях слышны радость и горечь, отчаяние и надежда, победа и утрата. Это не просто интерпретация – это проживание. И зритель верит ей, потому что она поет не для демонстрации голоса, а для передачи правды.