Солнце на газоне

Азъ Есмь

Пенсионер Иван Иванович слыл чудаком, потому что разговаривал с тенью. Все нормальные люди болтали с телевизором, а он любил излить душу своей безмолвной спутнице, обращаясь к ней ласково – Ваньша. Жил пенсионер одиноко и бедно: жена умерла, дети разъехались и вспоминали о нём редко.

Днём Иван Иванович уходил в парк, садился на лавочку и сначала просматривал бесплатные газеты, которыми нынче были переполнены все почтовые ящики. Потом наблюдал за беготнёй неугомонных малышей, искоса поглядывая на их моложавых бабушек. В кармане его потрёпанного всесезонного пальто обязательно находился ломоть ржаного хлеба для бездомного пса Дружка. Перепадало и прожорливым голубям, и уткам, что деловито плескались в городском пруду.

Когда на парк опускался вечер, и световую эстафету подхватывал возвышавшийся около лавочки фонарь, аллеи пустели. Иван Иванович ещё какое-то время грустно рассматривал под ногами свою тень, потом командовал: «Домой, Ваньша!» – и понуро брёл шаркающей походкой к круглосуточному продуктовому магазинчику, чтобы купить очередную буханку. Тень покорно сопровождала его, скользя по тротуарной плитке, сторожа каждое его движение и словно вслушиваясь в неразборчивое бормотание.

Сегодня Иван Иванович засиделся в парке дольше обычного. Весь день ему нездоровилось, и он всё никак не мог решиться встать со скамьи и пойти домой. Сидел, прикрыв глаза и считая гулкие толчки крови в голове…

Пятиклассник Штырь получил такое прозвище после того, как случайно напоролся скулой на кусок арматуры. Своего отца он не помнил, а мать с утра до вечера работала без выходных и праздников то на заводе, то где-то ещё. По этой причине Штырь посещал школу редко, предпочитая проводить время с компанией, которой верховодил великовозрастный парень по кличке Гнус. Они собирались в душном подвале одноэтажного недостроя. Бетонная коробка скрывалась в глубине парка – она заросла высокой травой, примелькалась, и горожане её практически не замечали. Малолетки курили, обменивались похабными анекдотами, пересказывали истории бывалых сидельцев, нюхали клей.

Наступил вечер. Парафиновые свечи в грязных жестянках теснились на картонке в центре мальчишеского круга и немного разгоняли темноту подвала. В какой-то момент одурманенному клеем Штырю стало чудиться, что тени пацанов на разрисованных граффити стенах – живые. Они плясали, гримасничали и были похожи на жутких монстров, которые тянулись в сторону выхода, словно хотели убежать. Больше других старалась собственная тень Штыря. Она как будто извивалась и шипела по-змеиному в ухо: «Пойдём со мной! Тебе понравится…»

Поддавшись искушению, Штырь (последовал за тенью и выбрался из подвала. Поёжился от вечерней прохлады, огляделся. Всё – как в тумане. В парке веяло вечерней прохладой, но местность казалась парню знакомой и незнакомой одновременно, и трудно было остановить взгляд на чём-то. Наконец его взгляд остановился на освещённой фонарём одинокой фигуре, сидящей на лавочке спиной к недострою. Штырь потерял свою тень из виду, но чувствовал, что она не покинула его, а неподвижно и молча стояла в сумраке и зловеще ухмылялась. Он нащупал в кармане куртки спички и пузырёк с бензином и двинулся вперёд.

За миг до того, как огонь полыхнул на спине Ивана Ивановича, он уловил шум возле скамьи и странную трансформацию своей тени: у неё появилась ещё одна голова. Он не растерялся, снял пальто, бросил на землю и стал тщательно его затаптывать. Ваньша трудился рядом. По аллее в сторону домов убегал мальчишка. Светлое пятно его куртки из пёстрой ткани быстро таяло в темноте.

Иван Иванович посокрушался, разглядывая огромную тлеющую дыру на единственной своей тёплой вещи, и тихо предложил тени: «Пойдем-ка, Ваньша, домой».

Придя домой, он выпил в честь своего спасения сто грамм и пояснил молчаливому собеседнику:

– Запросто мог бы сгореть, и к бабке не ходи. Да-а, а пацан-то совсем пропащий…

Старика знобило, он сидел в накинутом на плечи безнадёжно испорченном пальто. Рукава топорщились. Глядя на стену с выцветшими обоями, можно было подумать, что Ваньша превратился в ангела с большими, сложенными на спине крыльями.

Утром Штырь, вспомнив, что сжёг человека, испытал небывалый до этого ужас. От страха, что он совершил что-то непоправимое, у него даже заболел живот, и пришлось наглотаться активированного угля. В школе Штырь примерно отсидел все уроки, не понимая ни слова и считая минуты до конца занятий.

Прибежав в парк, он ринулся к злополучной скамье. На ней сидел, закинув ногу на ногу, лысый мужик с бутылкой пива в руке. На коленке у него покоилась кепка. Штырь присел на краешек скамьи.

На газоне чернело пятно, как будто на этом месте разжигали костёр. Штырь подумал: «Если и был вчера какой „мусор“, то дворники его убрали». Он представил сгоревшие человеческие останки, и ему снова стало плохо.

– Будешь? – мужик протянул ему бутылку.

Штырю очень хотелось глотнуть хоть чего-нибудь, но он отказался:

– Не-е… – слабым голосом произнёс он.

А потом спохватился и добавил:

– Спасибо. А вы, дяденька, не знаете, что это за пятно? – Мальчик качнул ногой в сторону обгоревшего участка.

– Листву, наверное, жгли. А тебе, пацан, зачем? Потерял что-нибудь?

– Так просто… А вы дедушку не видели? Он тут собак всегда кормил.

– Собачонка вертелась, врать не буду… Да-к ты деда, что ли, ищешь? Из дома ушёл? Так пусть твои родители заявление в полицию напишут. Деменция – штука серьёзная.

Мужик допил пиво, пристроил бутылку рядом с урной и переместил кепку с коленки на голову.

– Не расстраивайся, пацан. Может, твой дед к бабке какой завернул. Нагуляется – вернётся. Ну, бывай.

Вскинув по-военному ладонь к голове, мужчина ступил на тротуар и пошёл по аллее свободным размашистым шагом. Штырь смотрел ему вслед и завидовал: так хотелось ему поскорее вырасти, стать сильным и независимым, чтобы никакой Гнус не смог им командовать.

Стоило ему вспомнить про Гнуса, как тот в сопровождении свиты показался в конце аллеи. Штырь поспешно спрятался в кусты и, втянув голову в плечи, задворками выбрался из парка. С него хватит! Больше с дурной компанией – ни-ни! Это из-за Гнуса он сжёг человека. Штыря вновь затрясло так, что застучали зубы и навернулись слёзы. И старика жалко, и себя жалко: Гнус никого из своей малолетней банды не отпускает просто так.

Тем временем Иван Иванович, то и дело натужно кашляя, пил маленькими глотками кипяток. Угораздило же его простудиться! Но сейчас уже полегче. Соседка Зина накормила его супом, сходила за лекарствами, принесла мужнину старую куртку, смахнула пыль с мебели. Взгляд Ивана Ивановича скользнул по шкафу и наткнулся на угол коробки, которую соседка, видимо, сдвинула при уборке. Теневой театр… Этот подарок он когда-то приготовил для внуков, да так и не вручил: не спешат к нему дети в гости – всё им недосуг.

А Штырь каждый день приходил в парк, устраивался на скамье и подолгу глядел на исчезающий в сухой траве черный след. В его голове настойчиво прокручивался сюжет, в котором пузырёк с бензином летит мимо старика. Дворняжке, что всегда оказывалась рядом, Штырь скармливал котлеты из школьной столовой. Школу он теперь не пропускал, хотя ему было трудно от непривычки долго сидеть на одном месте.

…Стылый осенний воздух прибил ржавую листву к земле, и злополучный темный островок затянулся, как старая рана. Штырь положил перед знакомой дворнягой припасённые котлеты, а сам с ногами забрался на скамейку, поджал колени и замер, наблюдая, как собака с аппетитом поедает угощение. Вдруг она с визгом бросилась навстречу прохожему, лицо которого было закрыто капюшоном добротной куртки. Тот наклонился и потрепал собаку по загривку.

– Ну, здравствуй, Дружок, здравствуй.

Дворняга запрыгала, энергично виляя хвостом, словно, наконец-то, нашла хозяина. Штырь радостно вскочил, подбежал к старику и порывисто обнял.

– Ты жив, деда! Ты жив!

Иван Иванович опешил от такой горячности и слегка отстранил мальчика. Перед глазами мелькнула пёстрая куртка, исчезающая в темноте аллеи. Вот так встреча!

– Как же тебя зовут, малец?

– Ваня я. Иван!

– Тёзка, значит. А что ж это, Ваня, у тебя синяк под глазом, губы разбиты и рукав в лоскуты? Обидел кто? – почувствовав родственную душу, мягким и тёплым голосом произнёс старик.

– Да вмазал я тут одному, чтоб не приставал, – мальчик зло смахнул кулаком нечаянно выскочившую слезу и шмыгнул носом.

Иван Иванович понимающе кивнул.

– Замёрз, небось? – Ещё больше смягчился старик, почувствовав прилив жалости к мальчику, как к заблудшему, дрожащему всем телом щенку.

– Есть чутка. Да я привычный…

– А пойдём-ка, Ваня, ко мне в гости. Умоешься. Куртку зашьём. Чайку попьём. У меня и развлечение для тебя найдётся. Знаешь, что такое «теневой театр»?

– Нет.

– Я тебе покажу. Занятная штука этот театр, игра света и тени…

Старик с мальчиком ушли, а Дружок остался сторожить место, куда они обязательно вернутся.

Яблочный Спас

«Медовая китайка», до того прозрачная в пору зрелости, что просвечивают зернышки, – лакомство для внучек.

Окно в спальне было открыто. Густой аромат цветущей яблони смешивался с запахом лекарств. Старик лежал на кровати и следил за пчелой, которая словно вертолет барражировала по комнате. При облёте она каждый раз секунд на пять зависала над тумбочкой с пахучими бутылочками и словно с досадой зудела: «З-з-замечательные з-з-запахи… з-з-закрыли… не з-з-залезешь…»

Взгляд старика переместился на окно. Сад жалко. Без него сад погибнет и внучки останутся без витаминов.

Терпко-горький «Кингстон»1 годится только для яблочного вина.

В прошлом году «винная» яблоня заболела. Тля опутала её листья и цветы паутиной и высушила их до того, как завязались плоды. Чем только он ни потчевал вредителей: и нашатырём, и дёгтем, и махоркой – всё напрасно.

На самом деле он просто упустил нужный момент: уже тогда ему часто нездоровилось. И зима нынче была такая морозная, что погибли аж три яблони. Его время уходило вместе с садом, который для него – и пища, и достаток, и услада, и даже защита. Во всяком случае, так он думал в страшном тридцать восьмом.

«Белый анис» и «Грушовка» – для продажи и подношений.

…Мирон бросил на заплёванный пол комковатый матрас, сполз на него вдоль стены и закрыл глаза. Снова с грохотом открылась и затворилась дверь, рядом шлёпнулся ещё один матрас, и на него с тяжким вздохом опустился человек. По густой смеси запахов махорки, чеснока и пота Мирон понял – это Игнат, по милости которого он и загремел под расстрельную статью.

Мирон заведовал продовольственным складом, а Игнат работал там же уборщиком помещений. Заметив, что один из мешков прохудился, Игнат стал «доить» его в ведро, сметал туда же мусор, выносил и, после просеивания, почти каждый день имел пару пригоршней гороха. Наполовину опустошённый мешок обнаружил учётчик и донёс начальнику. Пока Мирон раздумывал, что делать с Игнатом, у которого пятеро малолетних детей пухли с голоду, учётчик доложил куда следует, и «голубчиков» в ту же ночь арестовали.

Помочь Игнату Мирон ничем не мог, самому бы остаться в живых. Одна у него была надежда – на председателя горисполкома Пахома Силыча. Уж сколько яблок ему перепадало каждый сезон из Миронова сада – не сосчитать. А сколько малины, вишни, сливы! Всем делился, надеялся, что когда-нибудь пригодится. Наивный! Пахом Силыч даже не пытался его вызволить. Вот и делай добро людям.

Игната осудили, а Мирону просто повезло. Пока он сидел, ожидая своей участи, вышло Постановление, запрещающее органам НКВД и прокуратуры производить какие-либо массовые операции по арестам и выселению. Мирон вышел на свободу, а когда в сорок первом началась война, даже получил бронь как руководитель предприятия стратегического назначения…

Солнце скрылось за облаками. Собиралась гроза. Порыв ветра вздыбил пузырём штору и вытянул её наружу. Зацепившись за гвоздь, она стала хлестать по дощатой стене дома кружевным «подолом», точно приговаривая: «хлОпоты… у хозяина хлОпоты… хватит хлопОт…»

Напичканная от природы витаминами «Антоновка» – для здоровья.

Старик взглянул на стену, украшенную двумя фотографиями. Портрет сына они с женой Лизонькой – царствие ей небесное! – заказали в фотоателье как раз накануне войны. А через полгода получили на (него) похоронку. Портрет на стене, фронтовое письмо-треугольник да казенный бланк – вот и всё, что осталось на память о наследнике.

В победном сорок пятом они с Лизонькой взяли на воспитание Раису – самую младшую из дочерей Игната, который ещё до войны умер от воспаления лёгких в пересыльной тюрьме. Его жена вскоре ушла вслед за ним, и сирот определили в детский дом. Увеличенный чёрно-белый любительский снимок девочки был вставлен в простенькую рамку. Раису в белом летнем платьице, белых гольфах и с белыми же бантами в косичках сфотографировали на фоне раскидистой «Антоновки». Девочка, улыбаясь, в одной руке держит яблоко, а другой показывает большой палец в одобрительном жесте. Уже вполне упитанная, хотя ещё заметны тёмные круги под глазами.

Похожая на гроздья рябины «Ранетка» – для варенья, джемов и компотов.

Яблочное варенье у Лизоньки получалось божественной вкусноты. Священнодействие происходило в саду, куда выносился керогаз, и медный таз наполнялся тягучей янтарной массой. Раиса всегда была при Лизе: приучалась к домоводству. Мирон нёс дежурство около радиолы: ему поручено было менять пластинки с романсами Вертинского. Лизонька его обожала. Вместе с ней «обожал» Вертинского весь квартал. Мирон стойко нёс вахту, любуясь женой из распахнутого настежь окна…

Сверкнула молния и, спустя несколько секунд тишину разорвал резкий раскат грома. Раиса зашла в комнату, закрыла окно. Яблоневые ветви тотчас забарабанили по стеклу: «тук! так! там! темь!..»

Отец немигающими глазами смотрел в сад. В левом уголке губ запеклась слюна.

Мелочи жизни

– Доброго дня, гражданочки!

– И вам не хворать, – нестройно ответили женщины на скамейке.

– Разрешите представиться: Носов Геннадий Петрович, ваш новый участковый.

Коренастый мужчина невысокого роста в форме полицейского снял маску, чтобы предъявить гражданкам усы и нос-картошку, и потом снова надел её. Женщины тоже были в масках. Как их различать?

– А документ имеется? – с угрозой в голосе спросила гражданка в жёлтой вязаной шапочке с коричневыми розочками по краю.

– Разумеется.

Носов показал удостоверение. жёлтая шапочка протянула руку, чтобы взять его и рассмотреть поближе, но участковый разочаровал её:

– Извините, не положено.

– Случилось чего? – перехватила инициативу женщина в серой шляпке. Из-за ворота её пуховика выглядывал яркий шарфик.

– Надеюсь, что нет. Во всяком случае, никаких сигналов не поступало.

– Тогда зачем пришли?

– Познакомиться. Ну и жалобы от населения выслушать.

– Жалобы? – удивленно спросила Жёлтая шапочка. – Да сколько угодно! Верно, бабоньки?

– Ага, ага… Анька из семнадцатой всё время рычаг на подъездной двери ломает. Вон, сами полюбуйтесь, – третья женщина в цветастом платке указала в сторону распахнутой настежь двери. – Только наладят, она его скрутит – заходи все, кому не лень!

Участковый посмотрел в указанном направлении. И верно, доводчик, предназначенный для того, чтобы автоматически закрывать дверь, был скручен.

– И заходят ведь! – Серая шляпка сердито сложила руки под грудью. – Намусорят, батарею пустых бутылок выставят, а то и нагадят, как собаки. Безобразие!

– Да что с Аньки взять-то? Она у нас, Геннадий Петрович, немного… ну это… того немного… чокнутая. Вот, пожалуйста, легка на помине. Ага…

В глубине подъезда раздалась брань, и в дверях показалась женщина, с губ которой непрерывным потоком лились ругательства. Не обращая внимания на собравшихся около подъезда людей, она направилась в сторону магазина.

Все молча проводили её глазами.

– Чокнешься тут. Двоих пацанов одна поднимает, – сочувственно пояснила жёлтая шапочка. – Вы бы лучше, товарищ участковый, занялись теми, кто в лифте испражняется.

– Как вы это себе представляете?

– А я, мил человек, и не должна себе ничего представлять. Вы хотели жалобу? Вот я и жалуюсь. А какие меры в этом случае принять – вам виднее.

– Экспертизу предлагаете каждый раз проводить? – Носов снял фуражку и вытер платком околыш. – Никаких денег не хватит. За детьми надо лучше смотреть.

– Мой внук, между прочим, очень воспитанный мальчик, – приняла замечание на свой счет серая шляпка. – Он себе никогда такого не позволит.

– А я согласна, что это дети, – тряхнула розочками жёлтая шапочка. – Наиграются и…

– Только дети-то все местные, Татьяна. Долго ли до квартиры добежать? Мужики это безобразничают, больше некому, – уверенно заявила женщина в платке. – Я вот где-то слыхала, что нация, представители которой мочатся в подъезде, обречена на вымирание. Ага…

– Камеру надо ставить, я давно это говорю, – поджав губы, заметила серая шляпка.

– Только камера, Наталья, это не выход. Её постоянно будут ломать. Та же Анька из семнадцатой. На одном только ремонте разоришься. Ага…

– А ещё «художники» всех достали, Геннадий Петрович, – с новой жалобой обратились к участковому розочки. – Не успеет уборщица стены отмыть, как они опять все изрисованы.

Носов глянул на серую шляпку, и та мгновенно отреагировала:

– Мой внук этого не делает. Это девчонки из восьмой квартиры. Те ещё оторвы.

– Разберёмся. А серьёзные нарушения у вас случаются?

Тут к подъезду подъехала машина скорой помощи, и мимо них прошли два медработника в антиковидной одежде.

– Не иначе, к учительнице из двадцать шестой приехали. Видать, сосед опять напился, – предположила серая шляпка.

– Не понял.

– Да малосемейка тут у нас есть на пятом этаже. На две комнаты. В одной пожилая учительница живёт, Марья Васильевна, одинокая она, а в другой мужчина, Дамир, тоже одинокий. Как напьётся, так скандал у них. А у Марьи Васильевны сердце, давление… Лад-то их не берёт… Вам бы с Дамиром поговорить, приструнить его что ли… Жалко учительницу: на старости лет никакого покоя.

– А мне кажется, это Ильинична из шестнадцатой короной заболела. Вчера на температуру жаловалась, и нюх у неё пропал. Ага…

– Это потому что вакцинироваться не хотела. А я вот прививку сделала и ничего не боюсь.

– Ну и зря: только свою иммунную систему разрушила. Теперь к тебе любая инфекция прицепиться может. Ага…

– Вот же тёмная ты, Татьяна. Я свою иммунную систему, наоборот, укрепила. И тебе советую.

– У меня болячек полно. Я осложнений боюсь. Ага…

Тут работники скорой помощи вышли из подъезда с женщиной, которая несла на руках ребёнка. Один из медиков задержался возле участкового.

– Огонька не найдётся? – спросил он, выбив из пачки сигарету.

Носов чиркнул зажигалкой.

– Быстро вы. Ковид?

– Перелом. Мальчонка прыгал на кровати, упал и сломал ключицу. В травму повезём. А у вас что за сход?

– Да так, разговоры задушевные.

– Ну счастливо.

– И вам того же.

Из-за шума двигателя отъезжающей машины собравшиеся не сразу услышали крик. «Помогите! А-а-а!..» – кричала какая-то женщина. «Убью, сука!» – вторил ей грубый мужской голос. Сразу вслед за угрозой из открытого окна на третьем этаже вылетел телевизор и упал на клумбу в пяти шагах от людей.

Носов опрометью бросился в подъезд.

– Опять Витька Рогов жену воспитывает, – Наталья Сергеевна поправила скособочившуюся шляпку. – Не подъезд, а пороховая бочка.

– Не долго ему на воле-то гулять, – Татьяна Аркадьевна зябко повела плечами и надвинула шапку с розочками пониже на лоб. – Будет и впредь кулаками махать – опять в тюрьму загремит. Сейчас участковый найдёт на Витьку управу: отольются коту мышкины слёзы.

– А я вот что думаю, бабоньки, – Любовь Глебовна потуже затянула платок. – У нас в подъезде завёлся нечистый дух. Людей смущает, на плохое их подбивает. Надо батюшку пригласить. Пусть святой водой окропит, молитву прочитает и бесов изгонит. Ага…

– Ерунду говорите, Люба. Ну, какой ещё нечистый дух? Грязь-то ведь у нас в головах, а не в лифтах или сортирах. Не помню, кто это сказал, но я с ним полностью согласна.

Вскоре Носов опять появился на крыльце, попросил женщин подписать протокол и, поблагодарив их за беседу, попрощался. Татьяна Аркадьевна сверлила взглядом спину полицейского, пока тот не дошёл до следующего подъезда.

– Участковый-то вроде серьёзный мужчина, даром что молодой.

– И не говори, – ответила Любовь Глебовна. – Хоть в лицо знать будем. Старого-то я ни разу не видела. Ага…

– А я не верю, что товарищ Носов порядок наведёт. Людей не переделать. Равнодушие – вот источник всех несчастий. Жизнь-то наша из таких вот мелочей складывается, а мы мимо проходим, ответственность на других перекладываем. Надо и с Анной ещё раз поговорить, чтобы доводчик не ломала, и с Дамиром. А детям надо предложить на стенах вместо каляк-маляк нарисовать что-нибудь красивое.

– Твоя правда, Наталья. А в лифте давайте повесим эту… как её… мотивирующую табличку. С этим… как его… юмористическим текстом. Ага…

Наталья Сергеевна слушала, как соседки предлагают друг другу решения, одно заманчивее другого, и мысленно прикидывала, сколько времени пройдет, прежде чем их воодушевление утихнет, и всё вернётся на круги своя.

Для реформ нужен сильный лидер, «настоящий буйный малый», как пел когда-то Высоцкий. У них такого лидера нет. Одни пенсионеры да алкаши.

А что, если начать? Дать, так сказать, толчок, импульс, и лидер проявится? Вот, например, Алексей Иванович из девятнадцатой. Мужчина физически крепкий, бывший начальник. Надо к нему присмотреться: очень перспективный товарищ…

Гости

Зверёк сидел на балконной тумбочке и вылизывал свою белоснежную шёрстку. Уши – с кисточками… Если кот, то диковинный. Тельце небольшое, как у зайца, мордочка острая, как у лисы, очень длинный хвост. И шерсть больше смахивает на перья птицы. Фантастическая тварь какая-то. Она мне что, снится?

Я дождалась, когда странный гость обратит на меня внимание, и чувствуя себя как в сказке, спросила:

– Ты откуда здесь взялся, дружок? Ты ведь Дружок? Где твой хозяин?

Котоптицелис посмотрел на меня небесно-голубыми глазами и… мяукнул. Ну точно – кот. Кот-мутант. Вот бедняга. Как же он всё-таки ко мне попал? Балкон у меня застеклённый. Я выглянула из открытой створки на улицу. Третий этаж, узкий карниз. Прилетел? Зверёк разрешил мне его погладить. Нет никакого намёка на крылья. Из воздуха образовался? Надо посмотреть в новостной ленте, не было ли вчера особенно мощной вспышки на солнце. А, может быть, это космический пришелец с Тау Кита? Но почему для контакта он выбрал именно меня?

Зверёк мурлыкал и не собирался никуда уходить. Что делать?

Мы позавтракали, и я отправилась на работу, оставив балкон открытым. Авось воры днём не заберутся, зато нечаянный гость сможет беспрепятственно покинуть моё жилище. Если пожелает.

В суете деловой пятницы я позабыла об утреннем происшествии, а вечером… Ещё в прихожей я ощутила запах запечённой с чесноком курицы и услышала шум на кухне. Мама? Без предупреждения? Тут я вспомнила, что у меня гостит пришелец. Да ладно: он ещё и повар?

Невысокий парень в рваных джинсах и растянутом свитере (облик портил только мой фартук в мелкий цветочек) шагнул мне навстречу и как ни в чём не бывало чмокнул меня в щёку.

– Сюрприз.

Ещё какой! Я мгновенно выхватила из сумки баллончик с газом и направила распылитель в сторону незнакомца.

– Вы кто? Как вы попали в квартиру? Что, чёрт возьми, вы здесь делаете?

Тот демонстративно поднял руки.

– Всё в порядке. Вспомни: разве не меня ты ждала каждый вечер? Вот я и пришёл.

Действительно, чего я всполошилась? Парень ведёт себя дружелюбно, вон, ужин приготовил.

– Ааа… Я поняла: вам негде ночевать! Вот вы и влезли ко мне – авось хозяева в отъезде! Звоню в полицию!