Пролог
«Хорошие девочки не перечат взрослым», – в голове звучит заученная, выдолбленная в сознании фраза, которую я, кажется, слышала за свою жизнь чаще, чем «Я люблю тебя, доченька».
Кулаки неосознанно сжимаются, слезы накатывают на глаза, а в горле встает противный ком, который снова, черт возьми, не дает высказать свое мнение. И так происходит каждый раз, каждый гребаный раз, когда на меня кричат.
– Мама! – хриплю я, пытаясь остановить поток нравоучений, так и льющийся изо рта женщины, стоящей передо мной. За пеленой слез ее практически не видно, но я и так могу воспроизвести в голове все ее эмоции. Как она кривит тонкие губы, сводит темные брови к переносице, от чего морщинки на лбу становятся глубже. Мама кричит о том, что я должна быть умнее, должна подавать пример своим младшим братьям, что я должна, должна, должна… А у меня звенит в ушах с каждой секундой все сильнее, слезы текут по щекам непрекращающимся водопадом, а перед глазами темнеет – теперь я вижу только ее лицо, перекошенное от гнева.
В такие минуты мне нужно отвлечься, иначе случится непоправимое. Кажется, это называется «аффект», и преступления, совершенные в этом состоянии, наказываются мягче. И почему я об этом вспоминаю?
Я закрываю глаза и изо всех сил сжимаю пальцы, вонзая ногти в ладони. И начинаю считать: один, два, три, четыре, пять… Скоро мама поймет, что ее не слушают, и отвесит мне пощечину, но прежде я должна успокоиться, чтобы не ответить силой на силу. Ведь сейчас все иначе. Я должна показать ей, что больше не боюсь.
Я открываю глаза и сглатываю. Слезы больше не струятся по щекам, я лишь вытираю последние капли с глаз и смотрю на нее так ясно и прямо, как только могу со своего низкого роста. Мне никогда это не удавалось еще и потому, что мама всегда использовала свой рост для укрощения строптивой дочери. Но сейчас у нее не выйдет.
– Остановись, – я говорю это так громко и спокойно, что по телу прокатывается волна жара. Мне страшно, но лишь на мгновение.
Мама замолкает, глядя на меня удивленно, но все еще напряженно. И рука ее готова вот-вот нанести удар.
– Хватит, мама. Я больше не хочу это слушать.
– Неблагодарная дрянь! – ее голос срывается на визг, и она все-таки заносит руку, но я уклоняюсь. Теперь она стоит, глотая ртом воздух, отчаянно соображая, как ей вести себя дальше.
– Я выбрала свой путь, мама, – говорю я четко и громко, чтобы на втором этаже, где трусливо спрятались мои младшие братья, было слышно. Я выпрямляю спину и смотрю на женщину широко раскрытыми глазами. – И я выйду за него.
– Он погубит тебя… – бормочет мама, глядя на меня с испугом в ярко-голубых глазах. Они чуть ли не слезами наполняются, но я в них больше не верю. – Он погубит и тебя, и нас, Лиса. Его семья…
Я обрываю ее на полуслове, махнув рукой.
– Ни слова больше, мама. Иначе я больше не появлюсь на пороге этого дома. Ты знаешь, я держу свои обещания.
Мама замолкает и больше не говорит ни слова, пока я поднимаюсь на второй этаж, чтобы собрать вещи.
Глава 1. Ветер шепчет твое имя
Два года назад
Одиннадцатый класс стал для меня сплошным мучением, которое не прекращается до сих пор. Чем ближе ЕГЭ, тем отчетливее я ощущаю выгорание, которое никак не хочет признавать моя мама. Она, как и многие другие взрослые, считает, что все лечится «трудотерапией», хотя, казалось бы, перед ней уже семнадцать лет живет пример того, что этот метод не работает.
Прогнувшись в спине, я отклоняюсь назад, чтобы хоть немного размяться. Сидеть по десять часов в день за ноутбуком и конспектами – тяжело и больно, но необходимо. Ведь осталось всего три месяца, и я свободна! Наконец-то смогу пожать плоды своих трудов и спокойно учиться на бюджете.
Выбор направления будущей профессии я отвоевывала годами, в тяжелых дебатах и ссорах. Но в прошлом году мама все же сдалась и перестала настаивать на юридическом, позволив мне выбрать направление собственной жизни. А я… я мечтаю стать культурологом и работать в музее. Конечно, мама ни за что никогда не примет мое желание каждый день прикасаться к искусству почти что физически, поэтому главным аргументом в поступлении на направление Культурология стало то, что я смогу работать экскурсоводом где-нибудь в Италии.
Я прикрываю глаза и представляю, что моя мечта уже исполнилась. Вокруг меня картины и скульптуры, ожившая история мирового искусства, и я забочусь о них, ограждаю от невежественных людей, приходящих бездумно поглазеть на экспонаты.
Но голос младшего брата жестоко возвращает меня на землю, где я ученица одиннадцатого класса и еще даже не сдала ЕГЭ.
– Вася, дай ноут, а, – канючит брат, втиснув темноволосую кудрявую головешку в приоткрытую дверь.
Я закатываю глаза – как всегда невовремя! Хочется треснуть его по затылку и отправить восвояси, но тогда мне точно прилетит от мамы. Для меня до сих пор загадка, почему братьев она любит настолько, что готова единственную дочь наказывать.
Демонстративно выключив ноутбук через кнопку «пуск», я захлопываю его и протягиваю братцу с фальшивой улыбкой.
– Ты лучшая сестра на свете! – искренне улыбается Даня, прижимая компьютер к груди.
И мне вдруг становится стыдно за свои эмоции. Когда брат скрывается за дверью, я закрываю лицо руками и вздыхаю. Они ведь не виноваты в том, что мама ко мне так относится. Братья искренне любят меня и готовы практически в рот заглядывать, а я… я порой их ненавижу. И с каждым разом вина за негативные эмоции по отношению к ним становится все больше.
***
На семейном ужине мы, как всегда, ждем Роберта, прежде чем начать есть. Так заведено в нашем доме – пока вся семья не усядется за стол, никто даже вилку в руку взять не имеет права. Я сижу напротив Дани, рядом с мамой, выпрямив спину и глядя вперед. От запаха кружится голова, и появляется ощущение, что я вот-вот упаду в обморок. Но Роби нужно дождаться, иначе – наказание.
Мама о чем-то разговаривает с Даней, но я не слушаю. Все мои силы сконцентрированы сейчас на том, чтобы не грохнуться лицом в тарелку. Когда Роб, наконец, удостаивает нас своим присутствием, я уже едва сдерживаюсь. Как только его мелкий зад касается стула, я хватаю вилку и начинаю засовывать в рот картофельные слайсы, щедро покрытые майонезом и сыром. Еда настолько занимает меня в моменте, что мне все равно на все происходящее вокруг, в том числе на изумленные взгляды родственников.
Когда я уже цепляю на вилку последний слайс, мама с силой бьет меня по руке. и вилка мгновенно оказывается на полу, а я выныриваю из омута и гляжу на нее с непониманием.
– Василиса, – шипит мама, склоняясь ко мне. Ее ладонь крепко сжимает мое запястье, от чего я морщусь. – Прекрати вести себя как свинья. Какой пример ты подаешь своим братьям?
Я кидаю взгляд на другую сторону стола – Даня и Роб сжались, опустив взгляды в стол. Мне всегда было странно видеть такое поведение, ведь их мама никогда не ругала и не била, всегда доставалось только мне. Так чего они боятся?
– Прости, мам, – шепчу я, и она удовлетворенно кивает, разрешая поднять вилку и продолжить есть. Вот только есть уже совсем не хочется – живот скручивает тошнота, и я панически боюсь снова что-то сделать не так.
– Мальчики, кушайте, кушайте, – будто ничего сейчас не произошло, воркует мама, и во мне снова поднимается волна ненависти к братьям.
«Почему они, а не я?»
Я сижу за столом молча, сжимая руки в кулаки под столом, чтобы мама не видела, и глаза наполняются слезами. Я прошу их подождать, потерпеть немного, пока я не окажусь в своей комнате за закрытой дверью, но одна слезинка все равно скатывается по щеке.
– Василиса, как продвигается подготовка к экзаменам? – обращается ко мне мама, глядя прямо в душу своими ярко-голубыми, как тессеракт, глазами.
Я несколько секунд молча смотрю на нее, быстро моргая, а затем, наконец, собираюсь с мыслями.
– Все отлично, – я натягиваю на лицо фальшивую улыбку.
«Все плохо», – проносится у меня в голове, но говорить это маме не стоит.
– Что говорит твой репетитор по истории? – интересуется женщина, накалывая на вилку оливку. Я пожимаю плечами, но мой ответ ей и не нужен. – Позвоню ей сегодня. Уже через неделю пробный экзамен, ты должна написать его минимум на восемдесят баллов!
Я покорно киваю, искоса глядя на братьев. Они переглядываются со смесью ужаса и непонимания на лице.
– А мне… мне тоже надо восемдесят баллов набрать? – испуганно блеет Даня. Я смеюсь так сильно, что едва не давлюсь последним картофельным слайсом.
– Сынок, ты же сдаешь ГИА, там оценки, – успокаивает его мама и тут же бьет мне в самое сердце, добавляя: – Тебе можно все на четверки сдать, ты же в колледж пойдешь.
Я стараюсь не подавать вида, как больно мне слышать эти слова. Два года назад, когда я была в девятом классе, мне не давали такого выбора. Я должна была, как и всегда, показать лучший результат и идти в десятый, потому что «хорошие девочки должны быть успешными».
– А я, а мне? – вскакивает Роберт, едва не задевая локтем тарелку. Мама тянется к нему и мягко усаживает брата на место.
– А тебе еще рано об этом думать, милый. Еще четыре года!
Роб расплывается в улыбке, а я только вздыхаю, наблюдая за шуточной перепалкой братьев. Ну, ничего, совсем скоро этот ад закончится.
***
Общегородской пробный ЕГЭ по истории проводится в элитной гимназии, единственной, которая способна вместить в себя такое количество учеников. Несмотря на то, что историю выбрали едва ли не треть всех учеников одиннадцатых классов, нас все равно больше сотни.
Я стою, кутаясь в бежевый тренч, и нервно кусаю губу. Несмотря на двухлетнюю подготовку, мне все еще кажется, что я не готова.
– Вась, не ссы, все будет круто! – улыбается Даша, обхватив меня за плечи. Ей-то легко говорить – она не рвется сдать экзамен на сто баллов. Но мне… Мне просто нельзя облажаться.
– Здесь столько людей… – бормочу я, оглядываясь, чтобы хоть немного отогнать мысли о предстоящем пробнике. Все вокруг такие разные, большинство как будто не подходят этому месту, и мы с ребятами из нашей школы в их числе.
– Да, смотри, там ученики этой гимназии! – кричит Даша едва ли не мне в ухо, тыкая пальцем в толпу. Мне приходится приглядываться почти минуту, чтобы понять, о ком она говорит.
И тогда я вижу его. Он смотрит прямо на меня, не отводя взгляда, и мне чудится легкая улыбка на губах парня. Он невероятно притягательный: светло-рыжие, почти огненные волосы, яркие зеленые глаза, которые даже на расстоянии легко разглядеть. Школьную форму, наверняка невероятно изысканную, скрывает классическое черное пальто. Друзья что-то говорят ему, но он не отвечает, прожигая меня взглядом.
– Вась? Ты на этого красавчика запала? – Даша вырывает меня из мыслей, и я поспешно отворачиваюсь. Черт, что это вообще сейчас было? И зачем я пялилась на него?
– Сплюнь, – фыркаю я, но по телу бегут непрошенные мурашки, и я почти наверняка знаю – он все еще на меня смотрит.
***
На входе в аудиторию я останавливаюсь, ожидая, когда прозвучит моя фамилия. Меня потряхивает, хотя это не настоящий экзамен, а всего лишь пробник. Но мне все равно жутко страшно от того, что я могу сдать его плохо.
– Мирской Мирон Максимович, – произносит наблюдающая, и я поворачиваю голову, пытаясь понять, у кого оказалась такая же фамилия.
– Ветер шепчет мне твое имя, – вдруг раздается голос возле моего уха, и я вздрагиваю, встречаясь взглядом с тем самым парнем. Он проходит чуть вперед и снова оборачивается: – Василиса.
И скрывается в аудитории.
– Мирская Василиса Андреевна.
Я не сразу осознаю, что позвали меня, глядя вслед Мирону. Только когда учитель повторяет во второй раз, я отмираю и захожу в аудиторию, крепко сжимая в руках ручку, паспорт и бутылку с водой.
Мирон уже сидит за последней партой третьего ряда и плутовато улыбается, глядя на меня. Этот его взгляд начинает бесить. Я едва заметно показываю ему средний палец и сажусь за вторую парту первого ряда. Сердце колотится в груди, и я уже не понимаю, от волнения ли это.
Глава 2. Пусть всегда будет солнце
Я просыпаюсь среди ночи от ужасной головной боли. Потираю виски и свешиваю ноги с кровати, чтобы пойти на кухню за таблетками и доспать несчастные пару часов. Уже месяц из-за дурацкой головной боли я не высыпаюсь – а ведь мне и так не хватает времени на сон. Почему в сутках не двадцать семь часов? Впрочем, даже в этом случае я вряд ли бы уделяла сну больше пяти.
В доме тихо, только большие часы тикают в гостиной. Я тихо ступаю по полу, чтобы не разбудить домочадцев. Мне нравится не спать ночью – так спокойно и умиротворенно я редко себя чувствую здесь, в этом доме. Обычно я слышу упреки и крики, а сейчас… даже чувствую себя дома. Жаль, что из-за школы и экзаменов я не могу позволить себе ночную жизнь. Да и днем мне вряд ли кто-то позволит спать дольше положенного.
Я выпиваю две таблетки анальгина, забираюсь под одеяло и закрываю глаза, обнимая подушку. В голове тут же всплывают даты, которые я повторяла вечером, и я старательно их изгоняю. Вместо них в голову тут же лезут непрошенные воспоминания.
«Ветер шепчет мне твое имя», – произносит Мирон Мирской, и моя кожа от одних мыслей о его дыхании на моем ухе покрывается мурашками. Ну почему, почему он так запал мне в душу? Что в нем такого особенного?
«Глупая, глупая Василиса, – ругаю я себя, переворачиваясь на другой бок. – Тебе сейчас не о парнях нужно думать, а об учебе!»
Мне вдруг становится страшно. Мысли тут же возвращаются к предстоящим экзаменам. Осталось меньше месяца… черт, а я до сих пор нет уверена в том, что смогу сдать их на максимальный балл. Даже несмотря на то, что пробник по истории я написала на восемдесят два, мне страшно, очень. А мама постоянно подливает масла в огонь комментариями, мол, я могла бы и лучше.
Я уже не знаю, что должна сделать, чтобы ей угодить.
В уголках глаз собираются слезы, и я закусываю губу, чтобы не завыть от несправедливости.
«Ничего, ничего, Лиса, завтра будет новый день, – успокаиваю я себя, пытаясь закончить истерику. – Завтра будет лучше, я же знаю…»
Засыпаю я только через полтора часа, когда голова снова болит так, что хочется повеситься.
***
Май – это всегда сложно и очень нервно, а уж в одиннадцатом классе – тем более. Но почему-то большинство моих одноклассников чувствуют себя замечательно, а мне, старосте и, судя по всему, единственному ответственному человеку в коллективе, приходится отдуваться.
– Василиса, как у вас дела с подготовкой к вальсу на последнем звонке? – интересуется Валентина Дмитриевна, завуч по воспитательной работе. Я ее обожаю, но не в такие моменты.
– Все… хорошо, – отвечаю я, запнувшись, и натягиваю на лицо улыбку. Светловолосая женщина кивает, и объемный пучок на ее голове дрожит, так и наровя распасться. У меня руки чешутся его поправить, и я едва себя сдерживаю.
– Все нашли себе пару?
Я задумываюсь лишь на секунду – даже в ежедневник лезть не нужно, чтобы вспомнить.
– Не совсем, – я пытаюсь увильнуть, но с Валечкой такое не пройдет. Она меня будто насквозь всегда видит, и потому хмурится, склоняя голову вправо.
– Тебе кавалера не досталось? – в лоб спрашивает она, и я, вздохнув, понуро киваю.
Если честно, я и сама не уверена в том, что хочу танцевать вальс – и так слишком много всего на меня свалилось. Но в глубине души, где-то там, где еще живет маленькая девочка, верящая в сказку, я знаю ответ.
– Есть у меня один вариант.
Валентина Дмитриевна садится за стол и машет мне – значит, можно идти по своим делам. А мне так хочется остаться и узнать, что она задумала, что я еще пару мгновений мнусь на пороге, но затем распахиваю дверь и поскорее выхожу из кабинета.
И в ту же секунду раздается звонок. Как всегда вовремя… Мне приходится бегом спускаться на третий этаж и лететь к кабинету математики. Увы, предмет с ужасающим названием «геометрия» не будет ждать.
Весь оставшийся день я сгораю от любопытства и допускаю несколько ошибок на уроках. Биолог Василий Артамонович качает головой, химичка Анастасия Степановна снисходительно улыбается, а историк Альберт Макарович разочарованно ставит мне четверку в журнал. Что ж, неудачные дни тоже бывают. Но, черт возьми, не у меня.
«Соберись, Лиса», – приказываю я себе и трясу головой, стараясь выгнать из нее ненужные мысли о паре для вальса.
Но это не помогает, потому что после последнего факультатива по русскому языку звонит телефон – Валентина Дмитриевна вызывает меня к себе. И я едва ли не подпрыгивая лечу к ней в кабинет, стараясь сделать как можно более равнодушное лицо.
– Нашла я тебе кавалера, Василиса, – улыбается Валечка. И я улыбаюсь в ответ, даже не пытаясь держать лицо, потому что слишком долго мечтала об этой сказке.
– Спасибо вам! – искренне благодарю я женщину. – А как вам это удалось?
– Да не за что, милая. Мальчик там тоже без пары остался.
Я нерешительно мнусь, но Валечка и сама все понимает.
– Его зовут Мирон, из тринадцатой гимназии. На следующую репетицию обещал прийти как миленький. А если не придет, ты мне сразу говори, я его прижучу так, что мало не покажется!
Я уже не слышу ее, глядя в окно. Мне чудится рыжий парень с яркими зелеными глазами, и он шепчет мне: «Ветер шепчет мне твое имя». Мурашки пробегают по коже, и я сжимаю руки в кулаки, лишь бы не выдать себя.
– Еще раз большое спасибо, Валентина Дмитриевна! – быстро говорю я и выбегаю из кабинета, не глядя на женщину. Мне срочно нужно на воздух.
***
Возможно, нам стоило начать репетиции раньше, но собрать всех этих разгильдяев я смогла только седьмого мая, прямо в день репетиции концерта ко Дню Победы. Нам пообещали отдать зал сразу после седьмого урока, но время перевалило уже за половину третьего, а мы все еще сидим в зале, слушая концертные номера.
– Солнечный круг, небо вокруг – это рисунок мальчишки, – поет звонкий девчачий голос под аккомпанемент электро-гитары и барабанов.
Я зеваю и оглядываюсь на часы, висящие над входом в актовый зал – без пятнадцати три. Если так пойдет и дальше, я опоздаю к репетитору. Нужно слезно попросить перенести занятие на семь…
Мой взгляд мечется к телефону, но прежде…
Мирон стоит на пороге и глядит на сцену, и я замечаю, как губы его двигаются – он явно подпевает. Когда парень замечает меня, я тут же отвожу взгляд, но уже поздно.
Мирон подходит ко мне и садится рядом спустя всего несколько секунд, но мне они кажутся вечностью. Когда он начинает говорить, сердце мое подпрыгивает.
– Василиса, – я искоса гляжу на него и вижу, как его губы растягиваются в хитрой улыбке. – Приятно снова видеть вас, леди.
Я не отвечаю, глядя на сцену с таким интересом, будто никогда такого не видела. Еще пару раз Мирон пытается заговорить со мной, но затем бросает это дело и отворачивается.
Песня почти заканчивается. Это, кажется, последний номер в концерте, значит не придется ничего переносить и…
– Пусть всегда будет солнце, – внезапно раздается голос Мирона. Он начинает подпевать вслух, и я завороженно поворачиваю голову. Кто бы мог подумать, что у него такой голос! – Пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!
Песня обрывается на последней ноте, Мирон тоже замолкает и поворачивается ко мне. Я тут же чувствую, как лицу становится жарко, и отворачиваюсь, поспешно вскакивая с места.
– Ну что, ребят, давайте на сцену!
Я машу рукой, привлекая внимание одноклассников, и те с недовольными стонами ползут по лестнице на возвышение. Я тоже иду туда и встаю позади всех, чтобы не привлекать внимание. Но, черт возьми, Мирон снова находит меня и встает рядом.
– Прячешься? – усмехается он, приподнимая левый уголок губ, а глаза сверкают изумрудами. Я на пару секунд застываю, не в силах отвернуться. Мирон тянется к моему уху, чтобы убрать выбившийся локон, и я чувствую, что вот-вот потянусь ему навстречу.
«Прекрати, дура!»
Я одергиваю себя в последний момент и пячусь, врезаясь в Альбину – та недовольно трет бок, шипя на меня. Но я рада, что не дала Мирону возможности меня коснуться. Потому что чувствую – если он сделает это, я растаю, как молочный шоколад на солнце. А мне это совершенно ни к чему.
– Дорогие мои одиннадцатиклассники! – хореограф, стоящая в зрительном зале между рядами, хлопает в ладоши, привлекая наше внимание. – Я очень рада снова ставить для вас выпускной танец, теперь уже последний в вашей школьной жизни!
Виолетта Олеговна смахивает невидимую слезу с глаз, и мы смеемся.
– Прежде чем начать, нам нужно размяться. Повторяйте за мной все движения, пожалуйста.
Она включает зажигательную танцевальную музыку, и мы начинаем разминку. Кинув взгляд на Мирона, я замечаю, что он больше не смотрит на меня, и благодарю всех известных мне богов за такую передышку.
Но когда разминка заканчивается, я осознаю, что попала. Ведь это вальс – здесь без прикосновений не получится! Нужно срочно придумать, как уйти отсюда. Да, я буду трусихой, но зато не потеряю голову.
– Виолетта Олеговна, прошу прощения, у меня репетитор, я убегаю! – говорю я, спускаясь по лестнице. Мирон изумленно смотрит на меня, и я пожимаю плечами.
– А как же твой партнер, Василиса? – удивленно всплескивает руками хореограф.
– Я ему могу составить компанию, – раздается голос Эли – нашей рыжей бестии с идеальной фигурой. Вот кто точно замечательно бы подошел Мирону.
Ее партнер, Дима, толкает ее в бок, и Эля смеется.
– Ничего, он посмотрит и в следующий раз мне все расскажет. Я быстро учусь, вы же знаете!
Виолетта, вздохнув, машет рукой, и я, сдержав радостный вскрик, хватаю сумку и трусливо убегаю из актового зала. На какое-то время мне удалось избежать Мирона, но в следующий раз… придется придумать что-то другое.