Сражение за Берлин. Штурм цитадели Гитлера. 1945

Werner Haupt

BERLIN 1945

HITLERS LETZTE SCHLACHT

© 1963, Copyright of the original edition by Podzun-Pallas-Verlag GmbH, Eggolsheim, Germany

© Перевод, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

Глава 1

Наступление

16 апреля 1945 года.

Ночь холодна и ветрена. Над равниной, протянувшейся вдоль Одера, плывут клочки тумана. Воздух пропитан сыростью, оставляющей на губах привкус соли. С востока ветер приносит запах дыма и пожарищ.

Бойцы XI корпуса СС измотаны до крайности и совершенно обессилели, однако никто из них не может уснуть. В воздухе чувствуется какое-то странное напряжение. С другой стороны фронта доносятся звуки, которые не предвещают ничего хорошего; там, в расположении русских, непрерывно ревут моторы, раздается лязг гусениц танков и звон металла, в ночи отчетливо слышан топот многочисленных ног.

Бойцы на позициях XI корпуса СС залегли за своими пулеметами, держа наготове карабины и автоматы. Другие стояли группами у своих танков и орудий и напряженно всматривались в ночь, прислушиваясь к зловещему грохоту, гулу и шуму по ту сторону фронта.

Так продолжалось до 5 часов утра.

Ровно в 5 часов[1] небо над вражескими позициями озарилось ярким пламенем, вырвавшимся из стволов тысяч орудий. В эту секунду 22 тысячи советских орудий всех калибров открыли огонь, предваряющий крупномасштабное наступление Красной армии, которая вступает в решающую битву за Германию[2].

Начался настоящий ад. В воздухе стояли рев и грохот, визг, вой и рокот, свист и треск. С громким шипением реактивные снаряды прочерчивали в предрассветном небе огненно-красные траектории. Трещали пулеметы, грозно рокотали минометы, злобно тявкали противотанковые пушки.

Одновременно сотни советских бомбардировщиков устремились на запад, пролетая над долиной Одера, и атаковали глубокий тыл немецкого фронта. Из раскрытых бомбовых люков вниз с воем падали тысячи бомб, которые со страшным грохотом взрывались, перепахивая метр за метром всю землю вокруг.

Кругом царил такой кромешный ад, который невозможно себе даже представить. Кажется, что со стоном разламывался весь земной шар. После каждого взрыва вверх взлетали комья мерзлой земли, куски льда и тела погибших. Град бомб стирал с лица земли целые деревни. На воздух взлетали мосты, рельсы и шпалы. Ужасная взрывная волна расплющивала человеческие тела в лепешку. Но разразившийся ад заглушал любой крик, вызванный болью. Кому суждено было умереть, умирал в одиночку. А смерть под обломками и руинами зданий просто ужасна. Счастливы были те, кого при взрыве разорвало на куски. Тем самым они избежали страшных предсмертных мучений.

Но те, кто забились в щели и в свои одиночные окопы, мысленно умирали тысячу раз, оставаясь при этом в живых. Они слышали вой, визг, грохот и рев моторов. Они закапывались все глубже в землю, они кричали от ужаса и обращались с молитвой к Богу, чтобы он пощадил их. Еще раз, еще один раз…

Двадцатидвухлетний ефрейтор Рамлау, который в течение вот уже почти двух часов совершал дежурные обходы вокруг дровяных сараев, вздрогнул при вспышке первого орудийного залпа. Но уже через несколько секунд испуг прошел. Солдат помчался к среднему сараю, распахнул ворота и крикнул в темноту:

– Тревога!

Не дожидаясь ответа, Рамлау понесся стрелой назад, вихрем промчался по узкой тропинке и, согнувшись, прыгнул рыбкой в щель.

Остальные, толкаясь, устремились к воротам сарая. Стоящий в воздухе грохот, вой и визг говорил им, что смерть приближалась. Они помчались вслед за Рамлау. Полы шинелей развевались на ветру. Держа в руках каски и карабины, бойцы с грохотом прыгали в траншею, посылая проклятия Советам.

Разрывы приближались, и вот снаряды рвутся уже на переднем крае обороны, на позициях пехотинцев и саперов. Находящиеся в щели бойцы смотрели затаив дыхание на огневой вал, который катился по равнине, раскинувшейся перед ними. Пока еще судьба пощадила их, танкистов танковой дивизии «Мюнхеберг», поскольку они находились не на передовой, а занимали позиции в нескольких километрах от нее. Дивизия была ударным резервом командования и должна находиться в постоянной боевой готовности. Как только этого потребует сложившееся положение, она должна блокировать вклинения советских войск и уничтожить прорвавшегося противника. В последние дни дивизия неоднократно выполняла приказы подобного рода. Блокировать – уничтожить. И до сих пор ей удавалось сделать это[3]. Правда, всякий раз это были всего лишь неглубокие отдельные вклинения местного значения. Но то, что сейчас накатывалось на них, не было делом местного значения – это был настоящий ад!

А в то время, когда танкисты дивизии «Мюнхеберг» сидели, скорчившись, в своих щелях, ураганный огонь советской артиллерии сокрушал позиции немецкой пехоты перед советским плацдармом западнее города Кюстрин. Кажется, словно лавина огня падала прямо с неба, словно бронированный кулак бил со всего размаха по блиндажам, дотам и бетонным бункерам, словно великан бросал на окопы немецкой пехоты пригоршни земли размером с железнодорожный вагон.

Здесь вскипала земля, здесь обрушивались бункеры, обваливались целые участки траншей, здесь залпы ракетных установок сметали с лица земли целые артиллерийские батареи. Со страшным грохотом на воздух взлетали склады боеприпасов и военного имущества. Снаряжение, обмундирование и боеприпасы разлетались во все стороны.

С востока подлетали новые эскадрильи бомбардировщиков, они пересекали наш пылающий, изрытый воронками, перепаханный передний край обороны и атаковали находящиеся в ближайшем тылу командные пункты, склады и перекрестки дорог.

Бойцы в щелях теснее прижимались друг к другу, сильнее втягивали голову в плечи.

Командир танкового взвода фельдфебель Хартман – со времен танкового сражения под Курском его грудь украшал Немецкий крест в золоте – первым преодолел шок, вызванный мощью ураганного огня советской артиллерии. Он отодвинулся от стенки траншеи, покрытой липкой грязью, и осмотрелся. Хартман увидел, что все его бойцы сидят на корточках на дне траншеи. Здесь унтер-офицер Райнварт, долговязый неуклюжий уроженец Гамбурга, его первый стрелок-наводчик. Позади него, согнувшись в три погибели, острый на язык берлинец Рамлау, его заряжающий, который обычно замолкал только тогда, когда что-нибудь жевал. Правда, сейчас даже он лишился дара речи. Здесь же ефрейтор Бринкман, тихоня из Бадена, механик-водитель, и, наконец, стрелок-радист Хольберг, родившийся в Саксонии. Слава тебе господи, подумал Хартман, все пока еще живы – экипаж его боевой машины, танка Pz. IV.

Теперь огневой вал накатывался прямо на них. На танкистов, сидящих на дне щели! Иван разгромил передовые позиции немецких войск. Теперь он переносил огонь своей артиллерии дальше вглубь, на позиции ударного резерва. Одновременно первые эскадрильи советских бомбардировщиков, отбомбившись, улетали на восток. В этот момент огневой вал накрыл убежище танкистов. Разрывы снарядов, свист осколков. Один из сараев мгновенно вспыхнул, как спичка.

Извивающиеся языки пламени жадно лизали потрескивающее дерево.

– Наш драндулет! – испуганно вскрикнул кто-то.

В горящем сарае стояло два танка Pz. IV. Один из бойцов выскочил из щели и помчался к сараю. Хартман громко закричал, приказывая вернуться назад. Но танкист, не обращая на него внимания, продолжал свой бег. В этот момент раздался свист снарядов, затем грохнул взрыв. Яркая вспышка на секунду ослепила бойцов. Пронзительно вскрикнув, солдат на бегу упал как подкошенный и замер.

После этого наступила тишина.

Никто не двигался. Все продолжали лежать. Только после того, как в грязь шлепнулся последний осколок, солдаты начали поднимать голову. Хартман вскочил на ноги. Он осторожно выглянул из траншеи. Земля вокруг была изрыта воронками, один из сараев ярко пылал, потрескивал огонь, балки перекрытия с грохотом падали вниз. Слава богу, подумал Хартман, сарай, в котором находился его собственный танк, остался цел и невредим. Он обернулся, чтобы окликнуть свой экипаж, и у него перехватило дыхание. Его глаза округлились от ужаса, когда он обратил свой взор на восток.

Оказывается, что вся местность там была ярко освещена, как днем. Но не утренним солнцем, которое лишь робко показалось из-за горизонта. И не светом от пылающих деревень и не огнем пожарищ, а ослепительными конусообразными лучами зенитных прожекторов. Русские прожекторные батареи выдвинулись к передовой, направили пучки своих лучей силой в миллиарды свечей[4] на немецкие позиции и залили их ярким светом. Пехотинцы и саперы, которые пережили ураганный огонь советской артиллерии и теперь осторожно выглядывали из своих окопов и траншей, вздрагивали, ослепленные ярким, режущим глаза светом, и закрывали руками глаза.

Эта тишина продолжалась всего лишь несколько секунд. Потом все началось снова. Многочисленные подразделения советских танков устремились к разгромленным немецким позициям. Строчили пулеметы, бегущие фигурки красноармейцев приближались к позициям. Из атакующей людской массы вырывался хриплый крик:

– Урра! урра! урра!

Хартман оцепенел. Словно пытаясь защититься, он выставил вперед руки, хотя весь этот ужас происходил почти в двух километрах от них.

«Тревога!» – это единственная команда, которую он мог отдать в данный момент.

Остальные бойцы тоже видели это зрелище и еще до его команды выскочили из траншеи. Они поспешили назад в сарай, из которого в панике бежали всего лишь 20 минут тому назад. Каждый из них пытался как можно быстрее схватить личное оружие и необходимые вещи и занять отведенное ему место в танке. Никто из танкистов не задумывался о том, что молодого солдата Кальвайта уже нет больше среди них. Он, кого забота о родном танке заставила выскочить из надежного укрытия, лежал теперь мертвый на сырой немецкой земле западнее Кюстрина. Механик-водитель танка Кальвайт стал первой жертвой танковой дивизии «Мюнхеберг» в битве за Берлин.

И только ефрейтор Рамлау, у которого личные оружие и вещи были при себе, на секунду остановился. Он посмотрел на погибшего боевого товарища, а затем бросил взгляд на восток, где яркие лучи прожекторов, двигаясь справа налево, ощупывали местность, чтобы обнаружить немецких солдат, притаившихся в складках местности. Ефрейтор от удивления лишь покачал головой:

– Ребята, что же это творится…

Голос фельдфебеля возвратил его к действительности:

– Они идут!

Да, они идут!

В этот день, 16 апреля 1945 года, войска Красной армии перешли в решительное наступление на столицу рейха Берлин. 1-й Белорусский фронт под командованием маршала Жукова наступал со своих позиций, начинающихся южнее города Шведта и протянувшихся до городка Грос-Гастрозе, включая плацдарм на западном берегу Одера под Кюстрином шириной пятьдесят и глубиной десять километров. 1-й Украинский фронт под командованием маршала Конева также перешел в наступление на фронте вдоль реки Нейсе – от Грос-Гастрозе до Судет.

Вражеские силы, имевшие подавляющее численное преимущество[5], умело использовали мощную артиллерийскую подготовку и поддержку своей авиации, рассеявшей туман, и наносили сокрушительные удары по немецким позициям. Главный удар в ходе советского наступления наносился с Кюстринского плацдарма, где маршал Жуков для ослепления немецких защитников ввел в действие не только 140 мощных зенитных прожекторов, но и бросил в бой многочисленные танковые соединения.

Первые линии немецких траншей, окопов и блиндажей были буквально стерты с лица земли. С винтовками и автоматами наперевес советская пехота атаковала почти полностью уничтоженные немецкие позиции. Русские были уверены, что смогут прорваться здесь, не встретив никакого сопротивления с немецкой стороны. Но в засыпанных траншеях, в развалинах блиндажей и бункеров, в отдельных стрелковых окопах и воронках еще теплилась жизнь. Облепленные глиной, промокшие до нитки и забрызганные кровью погибших товарищей, бойцы устанавливали пулеметы, бросали ручные гранаты и прижимали к плечу приклады своих карабинов. Атакующих красноармейцев встретили очереди пулеметов, разрывы гранат и нестройные залпы из карабинов. Немногие оставшиеся в живых солдаты в немецких траншеях собирались в группы для оказания сопротивления врагу. Они отважно сражались до последнего патрона, на какое-то время задерживали русских, уничтожая своим огнем первые цепи атакующих. Но они не могли сдержать мощный красный прилив и гибли под натиском неудержимо напиравшей массы красноармейцев. И атакующие соединения Красной армии продолжали свое наступление на запад. Пока вдруг не раздался вой немецких мин, рвущихся в самой гуще атакующих войск и наносящих огромный урон противнику, пока не заработали тяжелые станковые пулеметы и пока чудом уцелевшая позиция не преградила путь Советам. Русские приостановились, поспешили залечь, наступление застопорилось. Первая волна неприятеля остановлена. Когда вторая волна атакующих войск противника попыталась продвинуться вперед, она погибла под массированным огнем обороняющихся. Эта атака продолжалась всего несколько минут, затем мощное русское «Ура!» смолкло.

Бойцы XI армейского корпуса СС ожесточенно оборонялись. Эти бойцы, которые месяцами не знали отпуска, которые с боями отступали из Центральной России сюда, на берега Одера, у которых почти не оставалось патронов в карабинах и хлеба в ранцах, – эти бойцы нанесли ответный удар. Уже через несколько минут после начала русской атаки становится ясно, что первая советская крупномасштабная атака сорвалась. Солдаты в форме оливково-зеленого и защитного цвета вступили в рукопашную схватку, они ожесточенно сражались даже саперными лопатками, использовали ручные гранаты и фаустпатроны. Маршал Жуков ввел в бой свои танковые полки, входившие в состав элитных танковых дивизий Красной армии. Советские средние танки Т-34 и тяжелые «Иосиф Сталин-2», подойдя к передовой, переползали через полуразрушенные траншеи и фортификационные сооружения, своими гусеницами вдавливали тела погибших в землю и устремлялись к перепаханным снарядами и бомбами немецким позициям. Битва превращалась в самое грандиозное сражение на Восточном фронте. Но уже к полудню наступление Советов застопорилось, и русские не могли продвинуться дальше ни на шаг.

Две танковые и девять общевойсковых армий 1-го Белорусского фронта смогли прорвать только первый оборонительный рубеж немецкой 9-й армии – после этого их силы иссякли[6].

До полудня этого дня вражеские войска, имевшие подавляющее преимущество, смогли продвинуться вперед на расстояние всего лишь от трех до восьми километров. Вышестоящие командные инстанции русских постоянно приказывали своим войскам продолжать наступление. Генералы, офицеры штабов и комиссары поднимали в атаку своих бойцов. Но 300 тысяч солдат и офицеров маршала Жукова со своими 2000 танков, 6000 орудий и 1800 самолетов никак не могли прорвать немецкий оборонительный рубеж.

Еще за несколько недель до начала этого наступления советские политработники обращали внимание солдат на значение этой операции. Уже в январе 1945 года на стенах домов в тыловых районах своих фронтов по приказу советского командования расклеили красочные плакаты, на которых был изображен юный советский пехотинец, стоящий на дымящихся руинах Бранденбургских ворот. Примерно в это же время маршал Жуков подписал следующее обращение к солдатам Красной армии:

«Советский солдат!

Ты стоишь на границе проклятой Германии, страны, которая принесла столько крови и слез лично тебе, твоей семье и твоему Отечеству. Отомсти за все! Действуй так, чтобы о вторжении наших армий помнили не только нынешние немцы, но и их правнуки. Помни о том, что все, чем владеют германские недочеловеки, принадлежит тебе, украдено у тебя или у других народов, награблено или добыто потом и кровью дешевых рабов, согнанных сюда силой фашистским фюрером со всех стран Европы. Смело наступай с оружием в руках, забудь о сострадании, освободи женщин, детей и матерей, томящихся в немецкой кабале. Стон миллионов доносится до тебя. Народы Европы ждут своих единственных освободителей от произвола и смерти!»

Однако все эти разжигающие ненависть слова были не в силах помочь советским войскам сломить оборону измотанных, обескровленных сил немецкой группы армий «Висла». После разгрома в Померании эта группа армий занимала позиции, протянувшиеся от Свинемюнде по левому берегу Одера до впадения в него с запада реки Нейсе. Во всяком случае, за несколько недель своего командования группой армий «Висла» генерал-полковнику Хейнрици удалось доукомплектовать личным составом потрепанные в предыдущих боях дивизии, организовать инженерное оборудование и укрепление позиций и вдохнуть в свои войска боевой дух. В эти дни и недели командующий группой армий «Висла» на собственном горьком опыте убедился в том, что приказы и распоряжения Верховного главнокомандования вооруженных сил (ОКВ) часто не имели ничего общего с действительностью. Поэтому Хейнрици приходилось постоянно вести изнурительную борьбу с Гитлером, с ОКВ, Генеральным штабом сухопутных войск и, наконец, еще и с гауляйтерами НСДАП. Однако вопреки неблагоприятным обстоятельствам невысокий седовласый командующий с лицом аскета смог настоять на своем.

Обе его армии, 3-я танковая армия генерала фон Мантейфеля и 9-я армия генерала Буссе, были слишком слабы, чтобы противостоять подавляющему преимуществу, которым обладали советские фронты, перешедшие в апреле в решающее наступление. Резервов у немецкого Верховного главнокомандования тоже не было. Вопреки приказам Гитлера генерал-полковник Хейнрици сосредоточил все имевшиеся в его распоряжении немногочисленные свободные соединения на левом фланге 9-й армии. Генерал-полковник ожидал – в отличие от Гитлера, – что именно здесь русские нанесут свой главный удар. Именно так все и произошло 16 апреля 1945 года.

LVI танковый корпус являлся ударным резервом группы армий «Висла». Дивизии корпуса были распределены вдоль всей линии фронта группы армий. Панцер-гренадерская[7] дивизия СС «Нордланд» (11-я моторизованная дивизия СС. – Ред) 18-я моторизованная дивизия и моторизованная дивизия СС «Нидерланд» (23-я мд СС. – Ред.) находились на участке фронта, который занимала 3-я танковая армия. 20-я танковая дивизия, 25-я моторизованная дивизия и недавно сформированная (в феврале 1945 г. – Ред.) танковая дивизия «Мюнхеберг» расположились позади позиций 9-й армии. Приказ о введении корпуса в бой поступил уже во второй половине первого дня боя, когда советским танковым колоннам удалось прорваться в районе городка Врицен и продвинуться почти до высот к западу от Альте-Одера.

Ночь 16 апреля постепенно опускалась на смертельно раненную местность вдоль Одера. Нигде не было спокойствия. Ярко пылали деревни, имения и крестьянские хутора. Солнце исчезло в густом дыму от бесчисленных пожарищ, которые превращали ночь в день. Как и утром, воздух был наполнен шумом авиационных двигателей и лязгом танковых гусениц. В этот вечер все было в движении. Не только немецкие и русские солдаты сражались, стреляли, продвигались вперед или отступали, но и гражданское население находилось в пути. Старики, женщины и дети с трудом волокли по узким улочкам и запруженным дорогам тележки, велосипеды, тачки и детские коляски, доверху нагруженные домашним скарбом. Все двигались на запад. Здесь смерть собирала богатый урожай.

Вечером этого рокового дня командир LVI танкового корпуса, генерал артиллерии Вейдлинг склонился над картой. Полный энергии, широкоплечий генерал, повсеместно известный своей исключительной смелостью – в качестве 115-го военнослужащего вермахта он получил мечи к дубовым листьям Рыцарского креста, – дрожащей рукой расправил измятый лист карты. Он был явно озабочен, его руки не находили покоя. Он уже не мог думать, он хотел только выспаться.

– Герр генерал, – голос ординарца возвратил его к действительности, – с вами хотел бы поговорить герр полковник Вёлерман.

Вейдлинг стремительно вскочил, оттеснил ординарца в сторону, сам пошел к двери и крикнул:

– Вёлерман, входите!

Прежде чем полковник успел приложить руку к козырьку фуражки, генерал втянул его за руку в комнату.

– Ах, дружище, оставьте вы эти выкрутасы. Я так рад, что вы снова здесь!

Они крепко пожали друг другу руки. Глаза обоих офицеров сияли от радости неожиданной встречи после стольких страшных лет. Они были знакомы с того времени, когда оба служили в одном и том же полку в Нойруппине, а позднее в Эберсвальде. Тогда Вейдлинг был командиром 75-го самоходно-артиллерийского полка, а Вёлерман командовал 5-й батареей.

Генерал и полковник присели к маленькому столику. Командный пункт генерала находился на втором этаже загородного дома какого-то состоятельного берлинца в деревне Вальдзиверсдорф, расположенной к северу от Мюнхеберга. Генерал показал на треснувшие оконные стекла, заклеенные полосками черной бумаги, и на жалкий огарок свечи, освещающий комнату тусклым, унылым светом.

– Да, мой дорогой Вёлерман, я тоже представлял себе нашу встречу совсем иначе. Но время прошло – не так, как мы этого хотели, – и, возможно, нам уже не суждено пережить конец войны.

– Но, герр генерал! – попытался возразить полковник.

Вейдлинг покачал головой и продолжал саркастическим тоном, к которому Вёлерман привык во время службы под началом бывшего командира полка, которого они за глаза любя звали «костлявым Карлом»:

– Я знаю, что вы хотите сказать. Но взгляните сами!

Генерал встал и подвел полковника к столу с картами. В нескольких словах Вейдлинг рассказал своему новому начальнику артиллерии корпуса о событиях последних дней. Он не мог сообщить Вёлерману ничего радостного. Важнейшие высоты всего этого района, высоты у города Зелов, всего лишь несколько часов тому назад были потеряны. 20-я танковая дивизия, введенная в бой на правом фланге корпуса, понесла существенные потери и была оттеснена противником назад. В результате этого отступления возникла брешь между LVI танковым корпусом и соседним XI корпусом СС. И на левом фланге складывается очень серьезное положение. Потеряна связь с действующим там соседом – CI армейским корпусом.

– В настоящий момент в моем распоряжении находится только дивизия «Мюнхеберг», которая сражается просто отлично. Однако никто не знает, где она находится сейчас. Видите, Вёлерман, – сказал генерал, повернувшись к полковнику, – и это называется теперь ведением войны. Сплошная халтура!

– Однако я позволю себе заметить… – пытался возразить полковник.

Не желая слушать возражения, генерал нетерпеливым жестом прервал его:

– Не продолжайте, полковник. Вот, – при этом Вейдлинг протянул своему начальнику артиллерии листок бумаги, – прочтите эту чушь. Это последний привет от нашего горячо любимого фюрера, с которым завтра должен быть ознакомлен личный состав корпуса. Но к черту, я не сделаю этого! У моих бойцов полно других забот, им некогда изучать подобную чепуху.

Полковник был поражен тем, как выражался его генерал. Он и не подозревал о тех трудностях и неприятностях, которые ожидали генерала в ближайшие недели и которые окажут большое влияние и на него самого. До сих пор он знал, что генерал Вейдлинг пользовался у Гитлера уважением и что Гитлер личным приказом поручил генералу командование этим важным танковым корпусом. За эти несколько минут полковник понял, что, видимо, для его командира рухнул целый мир и что генерал Вейдлинг действует только в соответствии со своим солдатским воспитанием и данной фюреру воинской присягой.

Поэтому полковник Вёлерман неохотно взял в руки последний приказ Гитлера:

«В последний раз еврейско-большевистский заклятый враг приступил к массированной атаке. Он пытается разгромить Германию и истребить наш народ. Мы предвидели этот удар. И на этот раз большевизм ждет обычная судьба азиатов, то есть он истечет кровью на подступах к столице Германского рейха. Тот, кто в этот тяжелый момент не исполняет свой долг, действует как предатель своего народа. Следите, прежде всего, за немногими офицерами-предателями. Берлин останется немецким!»

Полковник Вёлерман, который бегло просматривал эти строки, не успел дочитать приказ до конца, поскольку в этот момент снаружи раздался страшный грохот. Дом содрогался от близких разрывов множества авиабомб, со стен осыпалась штукатурка. Сохраняя присутствие духа, генерал погасил свечу, схватил Вёлермана за руку и вытолкнул из комнаты. В то время как оба офицера поспешно спускались по лестнице, ведущей в подвал, Вейдлинг заметил, что полковник все еще держит в руке приказ Гитлера. Стараясь, чтобы остальные офицеры штаба ничего не услышали, генерал саркастически прошептал полковнику на ухо: