Темнота в тебе

Глава 2

В субботу утром позвонили. Номер был незнакомый, на незнакомые Хася обычно не отвечала. Но спросонья зачем-то схватила трубку – и тут же об этом пожалела. До тошноты вежливый женский голос напомнил, что нужно пройти осмотр, который был назначен еще на июль, но почему-то не состоялся.

– Какой осмотр? – спросила Хася, моментально проснувшись.

На самом деле она прекрасно поняла, о чем речь – но прикидывала, можно ли просто бросить трубку.

– Контрольный осмотр у гинеколога, – вежливо уточнила трубка.

– Я… Я сейчас не могу. У меня менструация.

Хася вспомнила, как постоянно врала об этом на школьных диспансеризациях. Там почти всегда прокатывало. А сейчас ее заинтересованно спросили:

– Когда началась?

– Вчера, – быстро ответила Хася, а сама судорожно соображала.

Прошел почти год с операции. Есть же у этого предел? Полгода? Год? Даже преступников не держат в тюрьме вечно.

– Прекрасно! – обрадовались на том конце. – Запишу вас на послезавтра. Подходит?

Точно пора бросать трубку. Но что они подумают? Наверняка начнут перезванивать, как полоумные… Раньше она просто не подходила к телефону. Думала сменить номер, но звонки прекратились.

А ведь рано или поздно наверняка узнает мама. Она же тоже туда ходит.

– Разве не надо подождать? – спросила Хася. Ей показалось, что потолок над головой зашатался. У нее вспотела не только спина, но и под грудью, и даже ладони.

– Не надо, доктор все увидит, – проворковала трубка. – Тем более он потом уйдет в отпуск на две недели, а так успеет вас принять. Надо же убедиться, что все в порядке!

Хася мысленно прокляла мамину привычку ходить только в частные клиники. В государственной всем было бы наплевать, в порядке у нее что-то или нет.

– В десять утра в понедельник вам подходит? – ласково осведомилась трубка.

“Старослав”, – пронеслось в голове у Хаси. В десять утра в понедельник стояла пара по старославянскому, такому же бесполезному, как все предметы на русском отделении. Но она вцепилась в это, как утопающий за соломинку – причем зубами.

– Я не могу! У меня учеба.

– А вечером?

– Учеба до шести!

– Приходите в семь.

Хася с ужасом поняла, что у нее закончились аргументы.

– Хася, ты встала? – Мама осторожно стукнула в дверь.

– Я… Ладно! – выпалила Хася. – Давайте в десять!

– Чудесно, Анна Иммануиловна! Записываю вас на десять.

– Ханна, – на автомате поправила Хася и нажала “отбой”. – Нет еще, мам! Встаю!

***

Лет в шестнадцать вечная отмазка про месячные дала осечку. Какой-то чересчур добросовестный терапевт, просматривая карту Хаси, вдруг обнаружил, что она ни разу в жизни не была у гинеколога, и позвонил маме. Случился скандал, какого дом Фроловых еще не видел. Точнее, не слышал: Хася истерила практически на ультразвуке.

– Я никуда не пойду! – кричала она, обливаясь горячими злыми слезами. – Никогда! Не пойду! Никуда!

– Хасенька, милая… – Папа, только вернувшийся с работы, растерянно переступал с ноги на ногу в коридоре. Все, что он успел понять о возникшей проблеме – проблема была женская. А значит, помочь он никак не мог.

Включилась мама.

– Хася, а ну выключай истерику. Пойдем поговорим.

Мама оттеснила ее из коридора в гостиную и плотно прикрыла дверь. Хася тут же начала озираться, ища пути к отступлению. Но единственный путь из гостиной был на балкон.

– Ну успокойся, – мама пыталась говорить ровно, хотя сама обеспокоенно разглядывала Хасю. – Что ты как маленькая. Если ты уже с кем-то спала, это не страшно. Можешь сказать, я не стану ругаться. Главное – предохраняться, помнишь? – Последние слова потонули в безутешном реве. – Ну тихо! Тихо. – Мама села на диван и положила руки на колени, сверкнув своим идеальным бледно-розовым маникюром. – Ты можешь объяснить, в чем дело? Словами через рот, как взрослый человек. Который, между прочим, через полтора года закончит школу и начнет самостоятельную жизнь.

Прием сработал – рев немного поутих. Хася заключительно вздрогнула всем телом и вытерла слезы.

– Ну что? – Мама с сочувствием посмотрела ей в глаза. – Давай поговорим. В чем проблема?

– Я не хочу, – всхлипнула Хася.

– Чего не хочешь?

– Туда, – Хася смахнула вновь набежавшие слезы с по-детски круглых щек. Она всегда была упитанной, и оттого даже в шестнадцать выглядела ребенком. – К врачу. Не хочу.

– Ну милая моя, никто не хочет, – философски заметила мама. – Но все женщины ходят. Раз в год обязательно. А если проблемы, то и почаще.

Хася снова вскипела.

– Вот именно! Женщины!

От одноклассниц она знала, что гинеколог заставляет всех залезать на высокую, неудобную кушетку и делает больно. Как именно больно, она толком не поняла. Одна девочка сказала, что «по-настоящему» проверить врач сможет только тех, у кого был секс, и Хася мысленно вычеркнула это из списка важного. Никакого секса до института она не планировала. А может, и потом.

– А ты мальчик? – уголок накрашенной губы у мамы дернулся.

– Я… Я просто еще… – она заходила вдоль книжных стеллажей, уперев руки в бока. Хася всегда так делала, когда нервничала. – Короче, этот врач мне пока не нужен.

– У тебя еще не было секса, – резюмировала мама, и Хася услышала в ее голосе облегчение. – Ничего страшного, тебя посмотрят, как всех девочек.

Хася остановилась напротив стеллажа с зарубежной классикой.

– Это как?

– Через задний проход, – спокойно сказала мама.

Хася стала пунцовая.

– Через… Чего?

– На все про все ровно три минуты, вместе с переодеванием пять. Хася! Хася, ты куда?

Но Хаси уже и след простыл – она рванула дверь, чуть не заехав самой себе по лицу, и ринулась в коридор, а оттуда – в свою комнату.

…Никакие уговоры не помогали. Ни красочные описания заболеваний органов малого таза, ни обещания купить новые романы на французском, ни даже планшет, который Хася давно и трепетно желала.

Мама рассказала, что когда рожала Хасю, в зале кроме двух рожениц было еще с десяток практикантов, и ни о какой приватности речи быть не могло – Хася пообещала никогда не заводить детей. Папа вскользь упомянул, что слышал, будто у некоторых девушек такая прочная перегородка, что они потом не могут спать с мужчинами. Хася искренне заверила его, что ни с кем и никогда спать не будет.

Пришлось действовать старым проверенным методом. Взяв Хасю за руку, мама отвела ее к своему гинекологу – и осталась в кабинете во время осмотра.

Хася мало что запомнила из этого посещения. Забираясь на громоздкое кресло – она все пыталась сначала залезть, а потом уже развернуться, – Хася чувствовала себя Жанной Д’арк, которая добровольно восходит на костер. Врач долго уговаривал ее развести колени, которые Хася упорно держала сомкнутыми, потом – расслабить попку. Напару с мамой они доказывали Хасе, что это совсем не больно, и наконец она, багровая и измученная, сдалась. Когда палец врача проник внутрь, Хася из Жанны Д’арк превратилась в нашпигованную утку и горько и обиженно заплакала.

– Ну что за плакса, – мягко пожурил врач. – Второй рукой он принялся мять Хасе живот – хотя живот в ее представлении был в районе пупка, а то, куда настойчиво давила ладонь врача, находилось куда ниже. – Потерпи одну минуточку… Яичники в порядке. Маточка тоже. Патологий не наблюдаю.

Ужасно хотелось в туалет. Хотелось слезть уже с этого треклятого стула – Хася не могла взять в толк, почему это орудие пыток называют “креслом”. Избавиться от того, что растягивало ее изнутри. Исчезнуть. Стереть себя с лица земли. Стереть себе память.

– Вот умница какая! – Стоило врачу вытащить палец, как Хася соскользнула с кресла и пулей бросилась к кушетке, где оставила одежду.

Все, что врач говорил после, она не слышала. Хася чувствовала себя преданной и долго после этого случая засыпала в слезах, прижимая к себе томик Дюма про Жанну Д'арк.

С мамой она не разговаривала почти месяц.

***

После операции Хася была у гинеколога дважды. Первый раз через две недели, второй – через три месяца. Еще через три, в июне, Хася набралась смелости и сама позвонила в клинику, чтобы отменить заранее назначенный прием. Точнее, перенести на июль. Потом на август. А потом началась учеба.

Хася полулежала в кресле и изо всех сил старалась не думать о том, как она выглядит. Интересно, перед тем парнем она тоже была в этой ужасной позе? Хотя он наверное нависал над ней – и значит не мог в подробностях рассмотреть все там.

– Сейчас будет немножко холодно, – предупредила Галина Сергеевна, большая добрая женщина, двадцать лет проработавшая в роддоме. Хася отвернула голову, чтобы не смотреть на инструмент, напоминающий ей клюв хищной птицы, и уткнулась взглядом в огромный плакат «Внутренние половые органы женщины».

Когда инструмент скользнул в нее, растянув то, что не должна видеть ни одна живая душа, Хася возмущенно ойкнула.

– Прости, золотце. – Галина Сергеевна была неумолима: створки внутри пунцовеющей Хаси разошлись еще шире. – Мне же надо посмотреть.

Чувствуя себя нанизанной на шампур и пыхтя от возмущения, Хася терпела. Зачем она вообще приехала? Старослав был в тысячу раз привлекательнее того, чтобы изображать распятую лягушку.

Что угодно было в тысячу раз привлекательнее.

Но Хася знала, почему она здесь. Она боялась, что в конце концов позвонят маме. А если мама еще хоть раз в жизни отведет ее к врачу и останется в кабинете, она… Хася никогда не интересовалась, как люди кончают с собой, но сейчас поняла: ей нужно запастись парочкой проверенных способов.

– Ай! – Боли уже не было, но Хасе важно было обозначить свое присутствие. Показать, что она живая, из плоти и крови, а не предмет, который изучают под микроскопом.

– Ну девочка моя, я же ничего не делаю.

“Я живая!” – хотелось крикнуть Хасе, но она молчала.

Хася не знала, кого ненавидела в тот момент больше: себя, не решавшуюся прекратить это, или сердобольную тетушку, которая продолжала свои отвратительные манипуляции.

Когда прием закончился, и Галина Сергеевна, сияя, сообщила Хасе, что все отлично, она быстро оделась и, не попрощавшись, вышла из кабинета.

Хася поклялась себе, что никогда больше по доброй воле сюда не придет.

***

В институт она приехала к полудню. Внутри у Хаси было противно и скользко – она пыталась вытереть смазку в туалете клиники, но она натекала снова. Можно было заехать домой и принять душ, но Хася не хотела пропускать семинар по лингвистике. Она сломала себе голову в попытках понять, как делать дурацкое задание Ольшевского, и надеялась, что там что-нибудь подскажут. К тому же, сегодня мама работала из дома, а видеться с ней лишний раз не хотелось.

Поезд как назло застрял в тоннеле и простоял минут двадцать. В итоге Хася опоздала так сильно, что идти на пару смысла уже не было. Волоча за собой тяжеленный рюкзак, она побрела в столовую. Там было почти пусто: только пара бородатых аспирантов о чем-то тихо переговаривались в углу.

Хася плюхнулась за ближайший стол и уронила голову на руки.

– Что, жизнь боль? – насмешливо произнес кто-то рядом.

Хася подняла голову. В проходе с подносом в руках стояла поклонница Ольшевского. Сегодня она была в красном свитере с закатанными рукавами. Русые волосы убраны в пучок, серебристые тени на веках оттеняли белую кожу.

Она опустила поднос на стол и села напротив.

– Ага, – Хася была так расстроена, что следующую фразу ляпнула, не подумав: – Впору вешаться. Или как люди обычно кончают с собой?

Девушка задумалась, подперев подбородок кулаком, и Хася увидела, что вдоль ее запястья тянулась татуировка с изображением бородатого старика, висящего на дереве.

– В древнем Риме резали вены, – наконец негромко проговорила девушка. – Это считался самый благородный способ уйти из жизни. А что?

Хася сгорбила плечи.

– Ничего. Извини, я просто…

– Закончилась? – Девушка невесело усмехнулась. – Рановато. Вторая неделя только пошла. Кофе будешь?

Один кофе Хася с утра уже выпила, но день выдался таким поганым, что второй бы не помешал.

– Можно, – она потянулась достать кошелек, но девушка молча поставила перед ней исходящую паром чашку со своего подноса. – Ой!

– Ай, – передразнила та и сделала то, чего с Хасей никто никогда не делал – крепко, по-мужски пожала ей через стол руку. – Меня Аня зовут. В народе Хаги.

– Почему Хаги? – тупо переспросила Хася, размышляя, можно ли в такой ситуации принять кофе. Как-то неудобно…

– Сокращенно от Хагалаз. – Губы у Ани были полные и красиво очерченные: насмешливая улыбка вышла невозможно чувственной. – Знаешь, что это?

– Нет.

– Ну и хорошо, что не знаешь. – Аня дождалась, пока Хася глотнет кофе – молока в нем было совсем мало, зато достаточно сахара, – и спросила: – А тебя как величать?

– А! Прости! – Хася чуть не хлопнула себя по лбу. – Ханна. Хася.

– Забавно.

– Что забавно? – спросила Хася и снова засомневалась: может, купить ей кофе в ответ? Или в другой раз? Или это вообще ерунда?

В столовую вошли трое студентов, и Хася поняла, что пара вот-вот закончится.

– Слушай, ты не знаешь, как делать то задание к коллоквиуму по лингвистике? – скороговоркой выпалила она.

Аня снова усмехнулась.

– Мне на какой вопрос отвечать?

У прилавка со сладостями образовалась небольшая очередь. Стали подтягиваться другие студенты.

– Про задание, – быстро добавила Хася. – Если можно.

Аня поправила массивные часы на запястье – по виду мужские.

– Сейчас вот как раз семинар заканчивается. Там наверняка объясняли, как делать задание. – Глаза у Ани были серые и прозрачные, как вода в неглубоком озере. В них, как юркие золотистые рыбки, мелькали задорные искорки.

– Я на него не успела, – буркнула Хася, уже жалея, что спросила.

Конечно, Аня ничего не скажет. Она же не хотела быть ни с кем в группе. Зачем ей делиться?..

У прилавка открыли кассу, застучали чашками, зазвенели мелочью, и столовая наполнилась обычным студенческим шумом: сплетнями, философскими разговорами и ленивой послеобеденной суетой. Из кухни потек сдобный запах теста.

– Ясно, – Аня поднялась, подтянула рукава еще выше, к самым локтям. – Я знаю, как делать задание. Но тебе не понравится.

Хася тоже поднялась – и чуть не выругалась, почувствовав, как из нее вытекли остатки смазки.

– Почему не понравится?

– Это за рамками, – коротко сообщила Аня.

– Отлично. В пень рамки! – с готовностью выпалила Хася. – Если не нужно будет выдумывать новый язык, я вообще на все согласна.

Аня окинула ее оценивающим взглядом.

– Прямо на все?

Хася энергично закивала. Аня, явно что-то про себя решив, вытащила из заднего кармана джинсов телефон.

– Как тебя найти в востапе?.. – Она опустила глаза, а когда снова подняла, чертики в них так и плясали. – …тёзка?

***

Вечером Аня изложила свой план. Прочитав сообщение, Хася представила себе строгое лицо Ольшевского, его тонкую вязаную жилетку, красные пальцы, сжимающие мел, и покачала головой. Он их выгонит. Напишет кляузу. Напишет декану. Позвонит родителям.

Хотя нет. В институте же не звонят.

Значит, просто искупает в презрении. И не допустит к экзаменам.

«Можешь не участвовать, – написала Аня. – Проблем ноль».

На аватарке у нее стоял знак, напоминающий латинскую N. Ник был написан латиницей: Hagi. Вместо того, чтобы загуглить те четыре буквы, что Аня назвала, Хася вбила в поисковик «Хагалаз» и принялась читать. Руна старшего футарка… В переводе с древнегерманского означает «град»… Символизирует разрушение, уничтожение старого ради нового, избавление от застоя и стереотипов.

Хася постучала по столешнице длинными ногтями. Так можно не только от стереотипов, но и от места на факультете избавиться. А во второй раз ее точно не примут обратно.

– Хася, на ужин картошка! – донеслось из кухни. – Сделать пюре? Или будешь так?

Хася на автомате прикинула количество калорий: в пюре кроме масла будет молоко. Сто калорий на сто грамм… Лучше обычную.

– Сделаю пюре! – крикнула мама.

Хасе стало не по себе. Ощущение напоминало то, что накрыло с утра у гинеколога. Беспомощность и какая-то детская обида. Хотя на что обижаться? Мама же о ней заботится.

«Там действительно свой язык?» – напечатала Хася – и не отправила. Глупый вопрос. Аня не производила впечатление человека, который возьмется за дело без уверенности в результате. Она попробовала иначе:

«Ты знаешь этот язык?»

«Да. Но для чистоты эксперимента предлагаю тебе пойти в клуб и поработать «в поле».

– В поле, – повторила Хася одними губами, разглядывая орнамент внутри выгравированной на дереве руны – фото какого-то амулета.

– Хася, иди есть! – позвала мама.

Ощущение беспомощности вернулось. Хася низко опустила голову и почти уперлась подбородком в грудь. Крепко зажмурилась, пытаясь избавиться от навязчивой картинки: она на проклятом кресле, растерянная, растянутая и жалкая.

Срочно нужно было принять хотя бы одно самостоятельное решение.

– Иду! – крикнула она и напечатала: «Давай».

В конце концов, там, где предыдущий преподаватель прервал бы дискуссию, Ольшевский предложил Ане компромисс. Может, не такой уж он и занудный?..

***

С того вечера Хася думала только об этом. Засыпала, отсчитывая дни до заветного похода «в поле». Просыпалась, спрашивая себя – она правда это сделает? Закрывшись по вечерам в комнате, перебирала блестящий чешский бисер и гадала, как оно будет. Аня заверила, что они пойдут в так называемый «свободный день», когда можно просто смотреть, и пообещала, что все будет безопасно. Даже, можно сказать, обыденно.

Так и сказала – «обыденно».

Приближалась пятница – день икс. А еще день очередной лекции по лингвистике. На этот раз Хася пришла пораньше, чтобы занять неприметное место в пятом ряду. Она рассудила, что раз Ольшевский привык мониторить галерку, лучше сесть поближе к центру. Аня, как обычно, заняла место в первом ряду.

Галерка гудела, поточка полнилась ароматом пирожков с капустой и горьковатым запахом кофе. Хася пролистывала первую главу учебника по языкознанию и размышляла, какую сумочку взять с собой в клуб. Или лучше рюкзак? Ей понадобится делать записи или хватит заметок в телефоне? А если она не успеет записывать? Хотя уж печатает-то она точно быстрее, чем пишет…

– Да наверняка женат, – со знанием дела сказал кто-то почти над ухом.

Говорили, видимо, на ряд выше.

– Думаешь? Кольца вроде нет… – задумчиво протянул другой голос. Хася узнала одну из платниц с русского отделения. – Да и кому такой сдался?

– А кто еще ему такие жилеточки вяжет?

– Мама?

Девушки прыснули.

– Ставлю сотку, что он гей, – уверенно заявил третий голос.

– Надо в соцсетях почекать…

– А его нигде нет, я искала. Вконтакте нет, в инсте тоже. В Интернете только научные статьи и монография.

Дверь в поточку хлопнула – на пороге появился Ольшевский. Сегодня он был не в жилетке, а в вязаном кардигане поверх темной клетчатой рубашки. В одной руке держал кожаную папку, в другой почему-то мел, хотя к доске еще не подходил. Ольшевский окинул ряды цепким взглядом и начал без предисловий: