Темнота в тебе

Глава 3

Чиллаут – это маленькая комнатка. В ней нет ничего, кроме стола, на котором обычно раскладывают девайсы, и дивана, куда не хочется садиться лишний раз. Впрочем, свою брезгливость он оставляет за дверью клуба. Здесь он не тот, кто может высказывать претензии, проверять поверхности на чистоту и рассуждать, куда стоит садиться, а куда нет. Переступая порог, он становится сторонним наблюдателем, прежде всего – за самим собой. Ему важно одно: чтобы никто не узнал его. И чтобы тяжесть на душе к концу вечера стала хотя бы на несколько грамм легче.

В общий зал он никогда не заходит без маски. Почти ни с кем не разговаривает – могут узнать по голосу. В чиллаут всегда попадает окольным путем через коридор, которым пользуются хозяева клуба. Стены коридора увиты плющом толстых канализационных труб, от бетонного пола тянет влажным холодом. В самом чилауте не намного лучше: если присмотреться, можно заметить те же самые трубы под потолком.

Он проверяет, что дверь в общий зал заперта. От монотонного говора за ней становится тревожно. Обычно он выбирает время, когда клуб закрыт для посетителей. Приходить, когда полно народу, глупо, да и попросту опасно. Именно поэтому он предпочитает платить женщинам, которые его мучают. С ними он сам решает, как и когда. Настоящие Верхние такого не потерпят.

Женщину, которая вот-вот придет, деньги не интересуют. Она хочет его – мазохиста, который выдержит ее новый эксперимент. Одна мысль об этом заставляет его внутренне сжаться. Проглотить слюну, провести ладонью по волосам. Она попросила их распустить. Хотя нет – она п р и к а з а л а их распустить.

Он смотрит на полоску узкого циферблата на запястье – без десяти восемь. Часы он снимает. Снимает черную толстовку, джинсы и носки. Белье ему разрешили оставить – значит, кончить будет нельзя. Тем лучше – он чувствует, что не заслужил.

Он встает на колени. Место выбирает так, чтобы видеть обе двери одновременно – все-таки та, что ведет в общий зал, не дает ему покоя. Время тянется мучительно, оседает песком на пальцах. Они по-прежнему немного саднят после последней сессии, хотя прошло уже больше двух недель.

Дверь открывается. Краем глаза – голову ему поднимать запрещено – улавливает тонкий силуэт на фоне мрачно серых стен. В сознание вонзается контраст: черный шелковый корсет и белая кожа. Туго стянутая шнуровкой грудь, остроугольная сумочка на сгибе локтя.

Верхняя не здоровается. Молча подходит к нему, пробегает пальцами по подбородку, заставляя поднять на себя глаза. Короткий зрительный контакт. Улыбка трогает губы под бежевой помадой.

– Страшно? – Голос ее легкий, даже нежный, будто они на песчаном берегу, а не в камере пыток.

– Да. – Его голос звучит хрипло. Это “да” дрожью прокатывается по телу, заставляет кровь стучать в ушах, а сердце – у самого горла.

– Это хорошо. Завязать тебе глаза?

– Как скажете, – так же хрипло отвечает он.

Улыбка Верхней становится шире.

– Тогда просто закрой. – Она наклоняется к нему, окутывая облаком горьковато-терпких духов. – Увижу, что открыл – накажу.

Пока глаза закрыты – зажмурены, что есть сил, – он прислушивается. Шорох ткани, стук по столешнице, звук рвущейся бумаги, щелчок зажигалки. Он прекрасно знает, что она делает. Хочется открыть глаза, но он себе не позволяет.

По чилауту разносится резкий запах спирта. Можно было обойтись без него – перекись, например, совсем не пахнет. Раз она принесла спирт, значит, хочет дополнительно напугать…

– Помнишь, о чем мы договаривались? – Бархатный голос гладит озябшую кожу.

– Да.

– Повтори.

– Когда мне больно, я не должен сдерживаться.

Облако парфюма вторгается в его личное пространство, от разгоряченного тела рядом становится теплее.

– А тебе будет очень больно, – шепчет она, и он чувствует, как в трусах дергается член.

Парфюм сменяется спиртом, и груди касается что-то влажно-холодное. Он почти уверен, что это всего лишь ватка, но все равно вздрагивает.

Верхняя довольно хмыкает.

– Можешь посмотреть.

Он моргает – перед глазами сияет толстая игла. И хоть он ее уже видел в онлайн-магазине, когда заказывал, тело предает его: ледяной шар ныряет в легкие, проникает под ребра и теряется где-то в паху. Ему снова холодно и мерзко от самого себя.

Скорее бы боль. Она все смоет.

– Пожалуйста.

В горящих глазах с искусно нарисованными стрелками мелькает восторг. Она медлит, наслаждаясь моментом.

– Ты же знаешь, что это не все?

Все это время она сидит напротив него на корточках. Наверное, ей неудобно – он успел заметить шпильки. Но улыбка и хищное выражение лица говорят сами за себя.

– Знаю, – очень тихо отвечает он.

– Стоп-слово?

– У меня его нет.

– Котик, – почти мурлычет Верхняя. – Закрывай глазки.

Он подчиняется. Снова легкий мазок по груди, на этот раз – прицельно по соскам.

– Первую, так и быть, сделаю без нагрева.

Хлестко щелкает латекс – видимо, она надевает перчатки. Пальцами сильно оттягивает кожу. Дальше – резкая боль. Жгучая и досадная, как внезапный поцелуй крапивы. Он дышит ртом, часто и рвано, язык и небо мгновенно становятся сухими. Там, где только что прошлась прохладная ватка, горит свежий прокол.

– Даже не вскрикнул, ты смотри… – с сожалением тянет Верхняя. – Видимо, все-таки придется накалить.

***

Хася не помнила, как прошли суббота и воскресенье. Не помнила, как с утра в понедельник собиралась в институт, как на автомате вытащила из шкафа черную водолазку и рубашку в мелко-серую клетку. На вопросы мамы она отвечала невпопад, в институте ни с кем не поздоровалась, на парах сидела за самой последней партой и все смотрела в список слов, переписанных из маленького блокнота.

“Верхняя, Нижний, Свитч, Тематики, Фемдом, Мейлдом, Ваниль, Вязать, Крест, Девайс, Чилаут, Сессия”

Напротив «креста» стоял вопросительный знак – Хася была не уверена, что слово можно причислить к особенным. Уже только оно мгновенно вталкивало в воспоминание, ставшее для Хаси самым ярким за вечер. Барменша оказалась нижней высокого худого мужчины, который выглядел, как скромный автомеханик в отпуске и был раза в два ее старше. Но больше всего Хасю поразило не это. И даже не то, как безжалостно кнут Верхнего хлестал доверчиво подставленную спину. Нет, больше всего Хасю поразила перемена, произошедшая в подвижной бойкой девушке, стоило Верхнему к ней приблизиться. Огонек за фиолетовыми линзами потух, сменившись такой отчаянной, безрассудной преданностью, что Хасе стало не по себе.

А когда Катюша – так звали барменшу, – повинуясь быстрому кивку Верхнего, стянула с себя футболку, всем открылась ее абсолютно плоская, прооперированная грудь с двумя длинными шрамами. Хася беспомощно озиралась, пока Верхний – кто-то назвал его Кощеем – вел Катюшу к Андреевскому кресту. Хотелось спросить: разве этой девушке не нужна помощь? Психолог там или врач?

Исхлестав Катюшу до алых полос на коже, Кощей отстегнул ее от креста и, обернув своей рубахой, понес к одной из четырех дверей, что-то успокаивающе нашептывая по дороге. Катюша льнула к его груди и тихонько плакала – и почему-то выглядела умиротворенной и счастливой, какими бывают только дети в объятиях родителей.

По дороге к метро Хася набралась смелости и спросила Аню, что случилось с Катюшей. Аня пожала плечами и ответила, что никогда не интересовалась – личное.

Хася подрисовала к слову “крест” две палочки с завитушками и принялась пририсовывать к следующему ("девайс") хвостик кнута.

То есть раздеваться при всех, демонстрируя шрамы – не личное. А сказать, что случилось, нельзя.

Не понять ей этих тематиков.

Перед общей лекцией по философии ее нашла Аня. Закинула на парту тяжеленный рюкзак и с размаху плюхнулась рядом.

– Новость! – без предисловий объявила она. – Коллоквиум перенесли.

– Куда? – бестолково спросила Хася, а внутренне порадовалась. Кажется, позор – а она была почти уверена, что они опозорятся, – откладывался.

– На неделю раньше! – Аня принялась выкладывать из своего объемного рюкзака толстый блок с тетрадными листами, ручки, маркеры для подчеркивания и синий термос. – У Ольшевского командировка образовалась. Сейчас в чате написали.

– Ого, – выдала Хася, обещая себе достать чат «Русисты ван лав» из архива. Больше, к счастью, ничего говорить не пришлось – в аудиторию вкатилась круглая преподавательница с кудряшками, как у Долорес Амбридж, и разговор пришлось отложить.

Остаток дня Хася прокручивала в голове двенадцать слов, которые никак не тянули на язык, и в итоге решила после пар поговорить с Аней. Но Аня как назло пропала. Ее не было ни на старославе, ни на семинаре по лингвистике.

Хася уныло побрела в столовую. Есть хотелось до чертиков, но все салаты и борщ уже съели. Пирожки Хася не признавала. Она взяла кофе и, раскрыв учебник по языкознанию на первой главе, слепо уставилась в текст. Вместо букв на нее смотрели воспоминания – дышащие, яркие, как выкрученные на максимум по контрасту фотографии.

Зачем эти люди ходят в "Спейс"? Зачем та девочка, Катюша, позволяет себя хлестать? Почему парень в ошейнике не пригласит девушку, которую он назвал хозяйкой, на свидание? Почему эти тематики, с виду обыкновенные люди, стали такими? Хася не могла бы описать, что между ними общего, но что-то точно было. Она вспомнила мягкие улыбки, быстрые взгляды, брошенные на ее желтый браслет, и выражение… понимания? Как будто каждый из них однажды был на ее месте. Хасе хотелось крикнуть: «Нет, вы не так поняли, я просто ищу новый язык!» Но она, конечно, промолчала.

За соседним столиком щебетала стайка девушек в модных свитерах и узких джинсах. Они показались Хасе знакомыми. Приглядевшись, Хася поняла, что это ее бывшие одногруппницы с французского отделения. Девушки обсуждали какого-то парня с вечеринки, потом перешли на зачет по френчу, на которым Екатерина Витольдовна, гроза кафедры, обещала всех «драть». Хася подумала подойти, но вдруг почувствовала между ними такую пропасть, что стало тошно. Она ведь тоже могла бы сейчас обсуждать зачет по французскому, странного парня и бог знает, что еще, если бы год назад не поперлась на ту злополучную вечеринку.

Хася осторожно поднялась из-за стола, тихонько закрыла учебник, поставила чашку с недопитым кофе на общий поднос и вышла из столовой, до последнего почему-то надеясь, что ее окликнут.

Не окликнули.

***

Библиотека филфака располагалась в полуподвальном помещении. Внутри было такое впечатление, что сперва его хотели отдать под склад, но потом передумали и отдали под книги. Хася топталась в очереди – хотя дело близилось к шести вечера, перед ней было еще человек пять. Видимо, филологи жаждали знаний круглосуточно.

Хася решила взять учебник по языкознанию прошлого года и прочесть первую главу там – может, тогда станет понятнее, что делать с выписанными словами?

Она спустила с плеча рюкзак, достала из кармана телефон и, чтобы не терять времени, загуглила «как отличить новый язык». Ссылок было немного, описывали они в основном эсперанто, который придумали аж в девятнадцатом веке. Еще одна ссылка вела на статью про отличие диалекта от языка: диалект по мнению автора статьи превращался в язык, получив зафиксированную в словарях норму. Вроде бы не существует БДСМ-словарей? Или она чего-то не знает?

Остальные ссылки вели на рекламы языковых школ. Хася тяжело вздохнула. В интернете не было ничего, что могло бы ей пригодиться. Вся надежда на учебник.

Очередь постепенно двигалась, библиотекарша, шурша юбкой, сновала между рядов, доставляя к стойке, отделяющей ее от остального мира, драгоценные книги.

– А я-то предполагал, что хорошо объясняю материал, – скептически произнес кто-то за спиной.

От неожиданности Хася вздрогнула и, вместо того, чтобы шагнуть подальше от голоса – и врезаться во впереди стоящую девушку, – шагнула назад – и врезалась аккурат в Ольшевского. Тот втянул в себя воздух, на мгновение прикрыл глаза и выставил книги, которые держал в руках, щитом между собой и Хасей.

– Простите! Извините, пожалуйста! – Хася покраснела так стремительно, точно ее, как Иванушку в сказке, засунули в печку.

По лицу Ольшевского невозможно было понять, он сердится или насмехается. Даже глаза ничего не выражали – сплошная маска. Знакомый запах эвкалипта защекотал Хасе ноздри.

– Это вы меня извините, – серьезно сказал Ольшевский, и стоящие впереди девушки как по команде обернулись. – Не стоило заглядывать вам через плечо. Однако не могу не заметить: если у вас есть вопросы, вы всегда можете задать их на лекции. Или подойти после, и я еще раз объясню материал.

– Я как раз хотела… – подняв глаза, Хася увидела, что Ольшевский сверлит ее своим немигающим взглядом, и резко опустила голову. Захотелось провалиться сквозь лестницу. А лучше сразу в ад. – Хорошо. Спасибо.

Хася взвалила на плечо рюкзак и, скомкано попрощавшись, поспешила по ступеням к выходу. Учебник по языкознанию она так и не взяла.

***

Ночью Хася долго не могла заснуть. Одна картинка не выходила у нее из головы, расцветая черно-красным цветком перед глазами. Снова и снова Хася мысленно возвращалась в клуб, сидела в углу большого зала с низкими потолками, разглядывала тематиков и слушала, как из-за ближайшей к ней двери доносятся болезненные стоны, а обманчиво мягкий голос просит кого-то пострадать еще немного. От этого голоса у Хаси под свитером ползли мурашки, хотя она сама не понимала, нравится он ей или вызывает желание помыться. Воображение рисовало закованного в цепи горного тролля из «Гарри Поттера», которого поймала и терзает прекрасная злая волшебница. Но сколько Хася ни прислушивалась, так и не смогла понять, что именно она с ним делает. Голос ничего не объяснял, только приговаривал: «Я знаю, тебе больно, сейчас… Вот, теперь еще больнее. Покричи для меня, котик, не сдерживайся».

Хася перевернулась на бок, спрятала руки между коленей, скрючилась в позе эмбриона и представила себя моллюском, укрытым со всех сторон прочным панцирем – обычно это помогало заснуть. Но воспоминания продолжали будоражить сознание, и тело никак не хотело расслабляться.

В какой-то момент тот сладкий голос за дверью умолк, стоны прекратились. Тролль молчал, видимо, зализывая раны, а волшебница – что она делала? Собирала свои страшные инструменты, смывая с них кровь? Или как Кощей, только что унесший Катюшу, утешала своего монстра, нашептывая, какой он молодец?

Дверь рядом с Хасей неслышно открылась – оттуда появилась женщина в черном шелковом корсете, высокая и статная, как валькирия. Она окинула зал зорким взглядом, заправила за ухо выбившуюся из пучка прядь и, видимо, не найдя, кого искала, вышла в коридор.

– Мира, – шепнула ей на ухо Аня, когда женщина скрылась из виду. – Они с Кощеем владеют клубом. Семейная пара.

Хася обернулась.

– Семейная?..

Девушка в черном платье подвела к освободившемуся кресту притихшего парня и пристегнула – остаток разговора прошел под его короткие вскрики. Аня сказала, что они оба – и Кощей, и Мира – Верхние, у каждого свои нижние. Катюша под ошейником – Хася пыталась сообразить, нужно ли выписывать в блокнот «под ошейником», – а у Миры партнеры сессионные.

– Что значит сессионные? – отчаявшись выстроить в голове хоть сколько-нибудь связную картинку, переспросила Хася.

– Непостоянные, – невозмутимо ответила Аня и растворилась в наплывающей со всех сторон темноте.

Хася наконец заснула.

Ей снилась операционная. Как будто она снова на том страшном кресле, укрытая стерильными пеленками, с разведенными в стороны ногами. Хася знала, что вот-вот придет анестезиолог, и она заснет, хотя больше всего боялась этого, боялась заснуть и не проснуться. Но вместо анестезиолога явилась белоснежная Мира в туго затянутом корсете, улыбнулась Хасе своей сладко-хищной улыбкой, погладила по взмокшему лбу и пообещала, что ей будет очень больно. Потом достала откуда-то скальпель и, несмотря на протестующее Хасино мычание, сделала первый надрез на животе. Хася дернулась, больше инстинктивно – боли она не почувствовала, – и проснулась.

Комнату заливала чернота. Сквозь плотные шторы просачивался свет умирающего месяца. Хася приподнялась над мокрой от пота простыней и попыталась отдышаться. Она ненавидела такие ночи: после кошмаров почти невозможно было снова заснуть. Стоило закрыть глаза, как ее слепили жерла белых ламп, волоски на коже поднимал холод операционной, неумолимо приближалась жуткая беспомощность наркоза.

Замотавшись в одеяло, как в кокон, Хася выскользнула из кровати, прошлепала к компьютерному креслу, забралась в него с ногами и включила ноут. Ввела в поисковик «популярные имена для мальчиков» и принялась листать, перепрыгивая с банальной “А”, где числились Александры, Алексеи и Артемы, на немногочисленную “Б”, состоящую всего лишь из Богданов и Борисов, потом на “В”, зависла на Вениамине, сравнила с Владленом, хмыкнула: кому вообще дают такие имена? – и двинулась дальше. Где-то на “Д” Хасю начало отпускать, а на “Е” – Емельяне – она даже улыбнулась.